Русская басня - Николай Леонидович Степанов

басен берет чаше всего не у Эзопа или Лафонтена, а из русской действительности. Свидетельством популярности сумароковских басен явился переход их в народный лубок.

Сумароков восстает в баснях против невежественности и моральной распущенности дворянства, против произвола вельмож и чиновников, мздоимства и казнокрадства, взяточничества и плутней «крапивного семени» — подьячих.

Доколе дряхлостью иль смертью не увяну,

Против пороков я писать не перестану,—

говорил он в одной из своих сатир («Пиит и Друг его»).

Пестрая картина тогдашних нравов живо предстает перед нами в притчах Сумарокова. Тут и разбогатевшие откупщики, и плуты подьячие, и спесивые вельможи, и невежественные дворяне, и работающие на них нищие мужики. Баснописец беспощаден к «боярину», который проводит свою жизнь в праздности и тунеядстве:

Боярин ел, боярин пил, боярин спал;

      А если от труда устал,

Для провождения он времени зевал.

(«Мышь и Кошка. Боярин и Боярыня»)

Картина общества написана Сумароковым смелой обличительной кистью. Тот, кто не имеет ни чина, ни капитала, хотя бы и нажитого самыми грязными и бесчестными путями, обречен на нищету и непосильный труд.

Сумароков сделал басню бытовой, гротескной сценкой. В нарушение канонов классицизма он превратил ее в такой жанр, в котором действительность выступала в своем истинном, неприкрашенном, а подчас и вовсе безобразном обличье. Балагурство ярмарочных зазывал, грубоватая шутка, стихия народного «просторечия» — таковы истоки басен Сумарокова, щедро обращавшегося к простонародному быту, к языку, отнюдь не принятому в тогдашней литературе.

Даже животные у него изображены в грубой бытовой обстановке, подчеркивающей гротескный комизм ситуаций:

Сошлись на кабаке две Крысы

         И почали орать:

Бурлацки песни петь и горло драть

         Вокруг поставленной тут мисы,

            В котору пиво льют

И из которыя подчас и много пьют...

(«Две Крысы»)

В притчах Сумарокова наглядно и живописно представлены народная жизнь, быт крестьянина. В басне «Новый календарь» крестьянин мечтает о том, чтобы:

Рождались бы собой домашние потребы:

   С горохом пироги, печены хлебы;

А я бы на печи истопленной потел,

И гусь бы жареный на стол ко мне летел.

Правда, Сумароков подсмеивается над этими желаниями крестьянина и над ним самим. Поэтому и мораль басни столь безжалостна: возмечтав о вечном лете, крестьянин не засеял свою ниву и остался зимой ни с чем!

С картинами быта в басни Сумарокова пришли и живая разговорная интонация, и свобода «просторечия», не стесняемая каким-либо искусственным отбором слов («Подай дубину, Ванька; жена мне вить не нянька»). Так через басню в литературу входило «с черного хода» демократическое «просторечие», сыгравшее важную роль в дальнейшем ее развитии. Но все это еще далеко от подлинной народности. Мужик для Сумарокова лишь объект для «комикования», и даже в тяжелой крестьянской жизни его интересует лишь живописная, бытовая «экзотика».

Сумарокову принадлежит заслуга создания и особого разностопного басенного стиха, которым с его легкой руки в дальнейшем пользовались многие русские баснописцы вплоть до Крылова. Переходы от одностопного к трех-четырехстопному (и более) ямбу позволяли передавать разговорную интонацию, сделали басенный стих необычайно выразительным.

Притчи Сумарокова положили начало расцвету басенного жанра во второй половине XVIII века. Это время отмечено появлением многочисленной плеяды баснописцев. Из них прежде всего следует назвать автора «ирои-комической» поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх» Василия Майкова. В его баснях чаще всего действуют не аллегорические звери, а русские люди: ремесленники, мастеровые, крестьяне. Автор сохраняет все особенности их речи. А самый рассказ его — обстоятельный, полон бытовых подробностей.

Сумароковскую традицию продолжали и такие баснописцы, сотрудники новиковских журналов, «Живописца» и «Трутня», как М. Чулков, А. Аблесимов, М. Попов. Однако их басня утрачивает свою жанровую определенность, превращается в сатирическую картину нравов, в стиховой фельетон. Таковы «были» А. Аблесимова — «Модная жена», «Муж и жена», «Невеста» и др., представляющие собой нравоучительные бытовые сцены. Их персонажи лишены басенной обобщенности и иносказательности, но написаны эти «были» разностопным стихом в шутливой разговорной манере, присущей Сумарокову.

Особенно интересны «были» М. Чулкова, в которых явственно сказались демократические тенденции времени. В них отчетливо выступает мораль труженика, иронически относящегося к чиновной знати. Такова его басня «Бережливость», восхваляющая простого человека, который «потом и трудом копейку добывает». Трезвая демократическая мораль, сочувственное отношение к жизни простого люда, близость к фольклору — все это характеризует творчество «разночинцев» XVIII века, знаменует новые веяния в жизни общества.

3

Новый этап в развитии русской басни XVIII века связан с именем Ивана Хемницера. Он отказался от «площадной» грубоватости и гротеска сумароковской басни, но и не пошел по пути М. Хераскова, создавшего философско-моралистическую басню. Живописной сумароковской басне Херасков противопоставил басню-аллегорию, философское поучение. В «Заключении» к своим «Нравоучительным басням» (1764) он писал, что стремился «слогом внятным полезное с приятным в стихах соединять». Это стремление к «приятности», очищенности «слога» басни сказалось в отказе от просторечия, в стремлении к «высокому» стилю. Пышным, даже выспренним слогом Херасков старался передать возвышенный, философский смысл своих басен:

Источник некогда с вершины гор стремился,

Шумящим в быстрине течением гордился,

И в пышности своей Ручей он презирал,

Который светлый ток в долины простирал...

(«Источник и Ручей»)

Хемницер начал свой творческий путь с сатир: «На худых судей», «Сатира на поклоны» и др.,— в которых выступал против самых губительных зол феодально-бюрократического режима — взяточничества, казнокрадства, круговой поруки.

Хемницер — просветитель XVIII века, последователь Руссо и Вольтера — глубоко уверен, что осмеяние людских пороков, признание неразумности существующего устройства общества может способствовать его улучшению, воспитанию человека в духе «естественного закона», указанного природой.

Поэтому для Хемницера особенное значение приобретает воспитательная мораль басни, ее философско-этическое содержание. Но в отличие от отвлеченности и дидактической назидательности Хераскова и его приверженцев Хемницер облекал свои идеи в конкретные образы. Учителем Хемницера был не Лафонтен, а немецкий просветитель, философ-моралист Геллерт, который в своих баснях выступал с умеренной критикой существующих порядков и феодальных пережитков.

Хемницер смотрит на жизнь глазами простого человека, выдвигая моральные нормы и критерии честности, умеренности, добродетели. Восприятие действительности у него трезвее, демократичнее, чем у его предшественников, а поэтическая система басен лишена комической гротескности, столь характерной для сумароковской школы. Подобно большинству просветителей XVIII века, Хемницер верил, что «зло» может быть