Симфония в миноре - Генри Стратманн

Реализация предложения доктора Роббинса станет доказательством ого, о чем я уже много лет твержу моим невосприимчивым коллегам и сполнительному комитету. Мы не изменим свою собственную исто-ию, которая существует в памяти человечества, и не прекратим сущес-вование, изменив ход истории на ТКЗ.

Директор учтиво кивнула.

– Благодарю вас, доктор Эверетт. — Она обернулась к седовласому |ужчине слева. — Прошу, доктор Харрисон.

Сесил Л. Харрисон был конкретен.

–Доктор Эртманн, физик из моей группы, обладающая наибольшим опытом практической работы на ТКЗ, предприняла серию ночных посещений квартиры интересующего нас объекта, начав с периода за два года до его смерти, для взятия анализов крови во сне. Через несколько часов после смерти объекта были взяты образцы тканей и жидкостей. Наш анализ подтвердил заключение лечащего врача о смерти пациента от болезни печени. Однако врач ошибочно заключил, что причиной болезни было злоупотребление алкоголем или сифилис. Применив современные медицинские тесты, не существовавшие в XIX веке, мы с доктором Эртманн обнаружили, что больной страдал хроническим гепатитом; заражение вирусом гепатита В произошло не раньше, чем за пятнадцать месяцев до кончины.

Следовательно, достаточно сделать пациенту инъекцию соответствующего препарата примерно за месяц до заражения. Лекарство препятствует проникновению вирусной ДНК в клетки и дает почти стопроцентный эффект.

Харрисон кашлянул.

– Тем не менее не следует забывать, что к моменту смерти объект страдал и другими болезнями, поэтому, даже если мы спасем его от гепатита, он может скончаться по другой причине. По моим расчетам, он проживет дополнительно пять, от силы десять лет.

– Благодарю вас, доктор Харрисон, — молвила директор. — По словам наших гостей, технических препятствий к реализации предложения доктора Роббинса не существует. Теперь нам надлежит поразмыслить, следует ли это делать. Доктор Роббинс и доктор Брентано уже высказали свою точку зрения. Есть ли иные соображения?

Настал момент истины, подумал Роббинс. Брентано была ярой противницей проекта. Впрочем, сейчас было бы политически недальновидно выступать с ней заодно. Она вместе с возглавляемым ею сектором философии и теологии впала в немилость у исполнительного комитета, когда факты из их доклада, приоткрывшего завесу тайны над истинным содержанием событий в Лурде в 1858 году, просочились в печать. Институт осадили возмущенные толпы, а кто-то даже грозил подложить бомбу. Официальный протест французского правительства, испугавшегося за будущее своей туристической индустрии, тоже не способствовал репутации сектора.

Литгона и Шимуру надлежало причислять, скорее, к сторонникам. Если предложение Роббинса будет одобрено и эксперимент пройдет удачно, то он станет прецедентом, которым воспользуются ученые, чтобы продвинуть собственные проекты.

Только Биллингсли оставался, как всегда, человеком-загадкой.

– Мы с доктором Литтоном всецело за предложение доктора Роббинса, — высказался Шимура.

Директор кивнул Биллингсли. Самый молодой из участников заседания поправил галстук-бабочку, надел роговые очки и провел рукой по коротким блестящим волосам.

– У меня двойственное отношение к эксперименту. Если план Говарда сработает, я смогу предложить собственные проекты. Скажем, побывать на Второй Земле и посоветовать кое-кому не садиться в самолет.

О ком это он, недоуменно подумал Роббинс.

– Но Тони, — Биллингсли кивнул в сторону Брентано, — сомневается, хватит ли нам ума, чтобы сообразить, что произойдет, если мы изменим прошлое Второй Земли. Вдруг мы все испортим? Опираясь на знакомую мне литературу, я вынужден согласиться с ней: нарушение первой директивы не слишком хорошая идея. Нам не следовало бы так рисковать: того и гляди, превратим тамошних жителей, а то и самих себя в каких-нибудь ящериц.

В кого ? Роббинса раздражало нарочитое, а по сути поверхностное увлечение Биллингсли «поп-культурой» прошлого столетия. Специалисты других гуманитарных секторов выискивали на ТКЗ истинные культурные ценности, тогда как сектор социологии, возглавляемый Биллингсли, тратил время на просмотр замшелых фильмов и запись радио– и телетрансляций, которым лучше было бы кануть в небытие. Биллингсли защищал «научную» ценность своих проектов, твердя: «Наилучший способ понять общество — это разобраться, что доставляет удовольствие живущим в нем людям, как они подходят к развлечениям». Роббинс подозвал, что подлинная причина терпимого отношения власть предержащих к этой деятельности заключается в том, что образчики развлечений», бытовавших до «электронной революции», пользовались огромной популярностью на Сетях; всякий раз, когда транслировалось что-то в этом роде, институт получал неплохие отчисления. Роббинс бесился, когда Биллингсли пользовался непонятными слотами. Он решил, что обязательно справится по Сетям, что такое Первая директива.

– Доктор Великовски, — сказала директор.

Роббинс напрягся. Голос Великовски из сектора истории мог стать решающим.

– Нам предстоит принять непростое решение, — заговорил тот. — Даже небольшая, но серьезная перемена в прошлом ТКЗ может привести к крупным и, возможно, негативным последствиям для ее истории. Однако я не уверен, что спасение конкретного «действующего лица» способно вызвать подобные последствия. Те дополнительные десять лет, о которых говорит доктор Харрисон, были относительно спокойными с политической точки зрения, но только на его родине, а не в остальной Европе. «Персонаж» занимал в политике революционные позиции, и трудно судить, как бы он мог повлиять на течение разнообразных европейских революций в 1830 и 1831 году. Если бы он дожил до 1848-го и даже 1849 года, когда происходили гораздо более серьезные события, ситуация несомненно усугубилась бы. В последнем случае я заявил бы о своем отрицательном отношении к предложению доктора Роббинса.

Однако раз доктор Харрисон убежден, что «персонаж» уйдет из жизни не позднее 1830-х годов, то я склонен отнестись к предложению положительно.

– У кого иное мнение? — воззвала директор. Слово снова взяла Брентано.

– Хотела бы напомнить всем присутствующим, что принимаемое нами сегодня решение либо обогатит, как выразился доктор Роббинс, наш мир и ТКЗ, либо уничтожит их. Даже если надеяться на выигрыш, разве допустим подобный риск?

– Я с пониманием отношусь к тревогам доктора Брентано, о чем уже говорил, — ответил ей Роббинс, — но господа Эверетт и Великовски подчеркивают минимальность риска. В то же время выигрыш ТКЗ и наш будет колоссальным! Гений, в музыке или в любой иной области, — редчайшее явление. Личности, наделенные такими гигантскими творческими способностями и такой оригинальностью, одаривают человечество своим появлением на краткое мгновение, однако их труд остается в памяти человечества. Когда кто-то из них из-за прискорбной случайности преждевременно уходит из жизни — это трагедия: ведь он оставляет незаконченным свой труд — шедевры, которые мог бы завершить; чего-то он даже не успевает начать… В наших силах не дать совершиться одной из подобных трагедий. Убежден, что сделать это — наш долг.

– Есть еще желающие высказаться? Нет? Кто выступает в поддержку предложения доктора Роббинса?

– Поддерживаем! — хором крикнули Литтон и Шимура.

– Кто за предложение доктора Роббинса, поднимите руки.

Роббинс сам первым вскинул руку; за ним последовали Литтон и Шимура. После некоторого колебания к коллегам присоединился Великовски.

– Против?

Брентано и Биллингсли.

– Запишите в протокол: гуманитарный комитет проголосовал четырьмя голосами против двух в поддержку предложения доктора Роббинса.

В первый раз с начала заседания Роббинс облегченно перевел дух. Победа! Самая сложная часть эпопеи — одобрение проекта исполнительным, научным, а теперь гуманитарным комитетом — осталась позади. Остальное будет проще: отправиться на ТКЗ и сделать то, что следует. Роббинс с трудом сдерживал свой восторг.

Скоро он отправится в Вену 1825 года и спасет жизнь Людвигу ван Бетховену.

– Поздравляю!

Роббинс вздохнул. Он знал, что этого не избежать. Антония напросилась к нему в гости. «Просто поговорить!» — уверяла она. Он-то знал, на какую тему будет разговор…

– Спасибо, — выдавил он.

– Когда отправляешься?

– Завтра утром.

– Видимо, не стоит пытаться тебя отговорить?

– Ничего не получится.

В неярком свете абажура волосы Антонии струились алмазным водопадом. Оба они были людьми уже не первой молодости, однако у нее, в отличие от Роббинса, почти не было седых прядей.

Он и Антония Брентано были среди первых сотрудников гуманитарного отделения института. Во многом очень разные люди, оба питали страсть к классической музыке. Знакомство переросло в дружбу; чуть позже оказалось, что музыкой их общность не исчерпывается: оба страдали от одиночества. Ни он, ни она никогда не состояли в браке и не имели близких.