Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

Лео пустился бегом, согревая гусиные яйца в ладонях, чтобы не остыли. А нужного гнезда все нет, хоть плачь. Гнезд полно, но ни одно не годится. Из каждого гнезда Лео берет по яйцу и мчится к морю. Опускает в воду беспризорное яйцо и только что взятое в гнезде, смотрит, как они погружаются. Если одинаково быстро идут ко дну, значит, и насижены одинаково — тогда гусята выведутся все разом. Но такое яйцо все никак не попадается, какое ни возьмешь, все насижены по-разному. Вот что натворила неразумная гага. Ох как жаль Лео этих двух гусенят, которые еще могут вылупиться…

Лео порядком набегался, пока сыскал подходящее гнездо. Пристроил подкидышей, как можно проворнее отбежал прочь и — в мотовку. Пусть поскорей вернется к гнезду спугнутая птица.

Лео ведет моторку домой. По-летнему светло на море, ветер едва заметной рябью морщит воду. Лео продолжает думать размеренно и покойно. Неладно получится, если он покинет птичьи острова. Не будет порядка. Гаги станут обижать гусей, чайки примутся разбойничать в гагачьих гнездах… Он прожил здесь двенадцать лет. Вот и отлично. Осеннее ненастье и зимняя стужа не длятся больше, чем им положено. Потом снова лето… Не будет здесь порядка без Лео, это уж точно. А ведь его фамилия Аумээс, Человек чести. Разве может человек чести бросить птиц, которых он опекает уже двенадцать лет?

Полуночная кукушка

Вайдасу показалось: солнечные лучи сеются вроде дождя. Ветер бросает в окно золотистые брызги. Оттого и знойно в комнате, как на дворе.

Дядюшка Рокас, которого соседи прозвали «Именно Рагюс», вставляет в рамки искусственные соты для пчел. Рагюс — фамилия в этой деревне нередкая, но дядя Рокас — Именно Рагюс; прежде он работал лесником, а сейчас — лучший пчеловод на всю округу. Когда Вайдас приезжает на лето погостить к тете, они с дядей Рокасом целыми днями при пчелах. Вайдас уже научился пыхать дымарем, пока дядя Рокас снимает с ульев крыши и меняет соты в золотых пчелиных городках. И само лето для Вайдаса пропитано медовым духом пасеки и ароматом здешних сосен.

Свет сбегает струйками по лицу и рукам дяди Рокаса. Но, может, у Вайдаса просто рябит в глазах — он не спал всю ночь…

Он уже все рассказал дяде, но тот молчит. Правда, переспросил, будто для ясности:

— Именно: слышал среди ночи кукушку?

— Угу…

Вайдасу явственно послышался шепоток Винцукаса: «В полночь черт кукушкой оборачивается». Вайдас вздрогнул и почувствовал: по спине побежали мурашки, точно как ночью.

…Было очень тихо, вся земля словно к чему-то прислушивалась. Слабо мерцали звезды, а месяц, как говорил Винцукас, должен был взойти только под утро… Даже ночью крепко пахло сосной, бор густо дышал теплом, которого в избытке накопил за день.

Вайдас с Винцукасом шли в ночном мраке по лесной тропке. Гулко и неприветно брякал неловко задетый ногой камушек. Мальчишки цепенели и не сразу решались двинуться дальше.

Ни Вайдас, ни Винцукас уже не могли с уверенностью сказать, читали они или слышали, а может статься, что и сами сочинили, будто за болотистой луговиной, в молодом леске у древней замковой горы, в полночь лоси сбрасывают рога. Бредет лось по бору, темный и большущий, сам как гора. Под звездами тускло отсвечивают лосиные рога… Зверь шумно вламывается в лесок, встряхивает тяжеленной головой — бух! — и падает его корона. К утру ее уже не найти. Спозаранок кто-то уносит. Надо сразу же взять рога, ночью. Ведь кто подберет лосиную корону, тому выпадет необыкновенная удача.

Угрюмо проступил из мрака заброшенный карьер. Обдало сыростью. От озера поднимался блеклый предрассветный туман. Мальчики шли верхом карьера, а впереди темнел густой бор, черный и таинственный.

От выступа на склоне вместе с дерном отвалился ком породы и загромыхал, прокатываясь по галечнику.

— Ку-ку!.. ку-ку!.. ку-ку!..

Кукушка! Голос у нее был глухой, какой-то непривычный, точно и не кукушкин вовсе. Он шел от черных зарослей, куда ребята как раз держали путь. Друзья затаили дыхание, подошвы словно прилипли к земле. Тут-то Винцукас и зашептал: «В полночь черт кукушкой оборачивается». Потом, когда они удирали, Вайдас слышал только свист ветра в ушах.

— Дядь, такое правда бывает?

— А именно: чтобы черт кукушкой обернулся?

— Ага…

Дядя Рокас задумался. А потом сказал:

— Знаем мы этого «черта»… Они это, негодники… А именно: ворюги озерные, браконьеры!

У дяди Рокаса у самого заныло сердце. Он, конечно, на пенсии, но ведь работал не кем-нибудь — лесником! И лес, и озеро под его надзором находились. Надо бы пугнуть безобразников. Да ведь пристыдят: «Куда суешься, пень трухлявый…» И дядя только махнул рукой, а сам продолжал укладывать соты в рамы.

Снова струится солнце окладным дождем. Венчики подсолнухов светятся золотисто. И крепок же аромат у сосен Минчайской пущи — даже в деревне его чувствуешь.

Круглолицый, белокурый и ясный, сам точно подсолнух, Винцукас сидит на обломанном заборе, под самой раскидистой липой в деревне. Рядом с ним примостился и Вайдас — мелкий, чернявый — «вороново дитя». Оба такие несхожие, а приятели — водой не разольешь. «Опять пойдут куролесить, озорники этакие!..» — сказала бы Вайдасова тетя. А они шепчутся, уговариваются еще разок сходить по лосиные рога.

Но как-никак боязно. Не столько чертей, сколько «негодников», озерных воров. Что черти из старых сказок — в полночь явятся, набедокурят, а пропоет петух — и нет их. Зато эти — непонятные, они и в ясный полдень есть. Даже среди бела дня с ними повстречаешься — не по себе станет, а уж если угодишь к ним в лапы глубокой ночью…

Теперь нашим друзьям не до споров: кто храбрей — городские пятиклассники или сельские. Зато искушение тоже велико — страсть как охота увидеть их, этих озерных ворюг. А то и изловить… У Вайдаса от волнения сердце млеет. Он уже видит себя в школе, после каникул. «Это он… Тот самый, который поймал озерного вора!..»

Итак, все ясно: будь что будет. Они не станут лезть в дебри. Выследят в чистом поле. На пустом берегу. Даже в самую черную ночь на открытом месте надежнее, чем в лесу. В поле все-таки звезды светят, если кто-то появится — сразу заметно, даже издалека. Ну и… в случае чего, по сжатому полю отступать ловчее.

Стерня обдалась росой. В сумраке убегают вдаль ржаные снопы, неузнаваемо насупленные, съеженные… А за полем совсем невнятно проступают домики, черные купы деревьев… С крутого берега видишь, сколько позволяет ночь, и слышно далеко окрест. Мальчишки сели на стерню. Как-то зябко… Да и страшновато. Вдруг кто-то уже притаился за стожком.