Миллион лет до любви - Феликс Кривин

— Приехали, — сказала бабушка.

Глава 2. Разъяснение на языке древних римлян

От всех других видов искусства кино отличается, между прочим, и тем, что каждая картина имеет своего директора. Ни одна, даже самая объемистая книга не имеет своего директора. Ни одна, даже самая грандиозная скульптура не имеет своего директора. А кинокартина имеет — в отличие от всех прочих картин, спектаклей и произведений классической музыки.

Слово «директор» происходит от латинского слова dirigo: руковожу. Точно так же, как слово «режиссер» происходит от латинского слова rego: руковожу. Может, из-за этой латинской путаницы и возникают недоразумения между режиссером и директором картины.

Между режиссером и директором «Большого Змея» противоречия если и возникали, то внешне никак не выражались. Хотя противоречия должны были быть, потому что если режиссер был творец, то директор был сущий дьявол. А кому не известны отношения между дьяволом и творцом?

Надо сказать, что внешность у дьявола, как, впрочем, и у творца, была совершенно ангельская: волосы ровно подстрижены, на плечах пиджак, а не какая-то преисподняя куртка (которую носят при исподнем — прямо на нижнем белье). И на ногах у него были не джинсы, как у джиннов и прочих дьяволов, а нормальные, аккуратные брюки. Внешняя общность (а точнее — общая внешность) творца и дьявола объяснялась тем, что они составляли одно лицо. Фильм «Предпоследний из могикан» имел в одном лице режиссера и директора.

Подобно древнему богу Саваофу, режиссер «Большого Змея» любил создавать из ничего. Он избегал профессиональных актеров, ему нужен был воск, бесформенный материал, из которого можно лепить что угодно. Так, своего главного героя Саваоф нашел на съемках предыдущей картины, в таком же маленьком городке, не то у табачного, не то у пивного ларька, а может быть, что менее вероятно, у газетного киоска. Саваоф шел мимо и вдруг увидел знакомое лицо — не по жизни знакомое, а по туманным мечтам, по каким-то неосознанным, скрытым порывам.

— Большой Змей! — вскричал он. — Последний из могикан!

Большой Змей улыбнулся, принимая его в компанию.

— Я не последний, отец. Здесь еще ребята стояли.

В съемочной группе «Конец Большого Змея» порывы свободных могикан были зажаты в железную смету экономистов, и, может быть, именно эта скрытая, но великая борьба рождала великую, хотя и скрытую энергию. Ту энергию, которая помогала режиссеру, как библейскому богу Саваофу, творить из ничего, а директору, сущему дьяволу, взирать на это со смирением ангела, вынужденного помнить о Смете и напоминать о ней одержимому идеей творцу, который был уверен, что созидает из ничего, а на самом деле созидал из ассигнованных средств, то и дело порываясь нарушить Смету.

Да, искусство — это экономия средств, но не материальных, а средств выражения. Экономисты, однако, понимают это по-своему. Следуя их логике, Пигмалион мог бы сэкономить на Галатее и из того же материала вылепить еще одну статую. Или даже еще не одну статую. Или десяток-другой статуэток.

Но тогда бы Галатея не ожила. Потому что не смог бы Пигмалион полюбить статуэтку.

Бог был строг, но со своим дьяволом он сработался (бог, который не может сработаться с дьяволом, недолго остается богом).

В фильме «Дюймовочка» было другое.

Директор «Дюймовочки», довольно молодой еще человек, происходил из упрямого рода людей, награждавших своих детей самыми немодными именами. Когда было в моде имя Иван, отца будущего директора назвали из упрямства Артуром. А позднее, когда Артур вошел в моду, а Иван остался разве что в отчествах, пришло время родиться будущему директору, и его назвали Иваном. Продолжая семейную традицию, Иван Артурович назвал сына редким в России именем Зигфрид, обрекая его впоследствии называться Зигфридом Ивановичем.

Взаимоотношения с режиссером давали Ивану Артуровичу постоянную пищу для проявления его наследственного упрямства, а единственный способный противостоять ему человек находился далеко, и, конечно, был это не кто иной, как малолетний Зигфрид Иванович.

Быть директором картины — значит, совмещать в себе талант руководителя и талант подчиненного, страсть художника и бесстрастие администратора, порыв и расчет, деловитость и вдохновение, и еще много несовместимых качеств. Только тот, кто совмещает несовместимое, может быть директором картины, потому что создание ее редко совместимо с теми условиями, в которых ее приходится создавать. Директора картины можно было бы назвать комбинатором, учитывая латинское значение этого слова (combino: соединяю), если б не то, что комбинаторы в кино уже есть и выполняют они совершенно другие функции.

Из всех комбинаторов, способных выдавать кажущееся за действительное, комбинаторы кино — самые безобидные и бескорыстные люди. Созидая из малого великое, они не руководствуются малыми целями, они служат великим целям искусства.

Все это хорошо, но с точки зрения выполнения плана по метражу выгоднее снимать натуру. Поэтому средства, ассигнованные на комбинированные съемки, используются на натуру, дающую метраж. И неизвестно, откуда возьмется великое, если средства на малое уже израсходованы…

На эту тему часто спорят режиссер и директор, потому что каждый из них в переводе с латыни означает «руковожу». Кто из них руководит больше? Если исходить из латыни, то директор: у него и заместителей больше, и каждый заместитель называется администратором, что в переводе с латыни означает «руковожу».

Вот как много руководителей у одной картины. А кто исполнитель? Уж не оператор ли?

Оператор. Потому что слово «оператор» происходит от латинского operator: исполнитель.

Глава 3. Отдых от кино в доме культуры

Концерт уже начался. Его начали рано, чтоб пораньше кончить, в угоду публике, которой не терпелось приложить свои силы во втором пункте программы вечера — танцах. Публика была в основном молодая и стремилась к самостоятельности, чего не могли понять отдельные затесавшиеся на концерт старички. Старички пришли ради объявленных в афише старинных романсов, которые помогали им вспомнить молодость, хотя молодость была вокруг и постоянно о себе напоминала. Но они хотели вспомнить свою молодость, которая была такой же, но в памяти осталась не такой, и они упорно цеплялись за эту, искаженную памятью, молодость.

— Киностудия. Подбор типажа, — шепнул Алмазов администратору и тут же оказался за запретной чертой, предъявив улыбку испуганной билетерше.

Заняв место в шестом ряду, он почувствовал себя, как на родительском собрании: вокруг сидели родители, приехавшие на съемки со своими детьми — исполнителями главных ролей в фильме «Дюймовочка». Приобщенные детьми к высокому искусству, родители сидели с видом лордов, приглашенных в палату общин, и, отвернувшись от сцены, обсуждали свои родительские проблемы. Несколько залихватский характер разговору придавало гиканье, происходившее от чрезмерного употребления слова ВГИК, так как родителей волновало именно это учебное заведение.

Исполнитель старинных романсов Антон Горемыка, позаимствовавший свой псевдоним у персонажа писателя Григоровича, чтобы не строить собственную известность на пустом месте, свои жестокие романсы предварял легкомысленными куплетами, каждый из которых кончался словами:

Хорошо у нас в Крыму,Как у тещи на дому.

Теща пребывала в нелепом и безграмотном положении «на дому», видимо, потому, что автор не нашел другой, более подходящей рифмы. Есть такие авторы, в сознании которых все похожие по звучанию слова отталкиваются, как одноименные заряды, а притягиваются разноименные, что годится в физике, но в поэзии ни к чему.

И все равно публика смеялась…

Почему у глупости такой веселый вид? Встретившись с ней, мы не грустим, что было бы естественно, а смеемся…

Заложив легкий фундамент из разудалых и развеселых куплетов, Горемыка принялся возводить здание из жестоких романсов, жестокость которых была умерена требованиями репертуарной коллегии. Впрочем, смягчены были лишь отдельные, наиболее жестокие выражения. Так, вместо: «Нет, никогда тебя я не любил!» — Горемыка пел: «Нет, иногда тебя я не любил!», слегка изменив смысл, но почти сохранив звучание слова.

Вышедшие на смену Горемыке «Зеленые гитары» рвали на себе струны, как рвут на себе рубахи подвыпившие удальцы, и даже подпевали себе, показывая, что не один Горемыка не лыком шит, что и они умеют себе подпевать, раз уж он берется себе подыгрывать. Между тем сам Горемыка ревниво выглядывал из-за кулис и нетерпеливо переминался в ожидании своего выхода.

Алмазов протиснулся между родителями и направился в буфет.

Буфетчица за стойкой что-то переливала из бидона в судок и встретила его негостеприимно: