Миллион лет до любви - Феликс Кривин

Но дублер Игнатия не уйдет и будет продолжать выкидывать свои фокусы на площадке. Это будут грустные фокусы, хотя и не лишенные профессионального веселья и озорства, но в них не будет того, без чего веселье уже не веселье. В них не будет чувства собственной нужности. Как будто весь кислород пустили на резиновые мячи, и он в них резвится, прыгает по земле, но ему грустно, что никто им не дышит. И тогда дублер поймет, что время Игнатия прошло и что настала пора дублировать кого-то другого.

Игнатий выпил рюмку. Вместо закуски минуты две помолчал.

Если б коллежский асессор Ковалев мог вот так посидеть со своим носом, они б, наверно, гораздо легче пришли к соглашению. Но нос у Ковалева был статским советником, в то время как сам Ковалев был всего лишь коллежский асессор…

Мысли Игнатия текли, как текут слезы по лицу истинного актера: размазывая грим и обнажая все, что под ним скрывается. Мысли Игнатия текли, обнажая душу Игнатия, и когда ее, обнаженную, уже нельзя было скрыть, он спросил у дублера:

— Ты «Нос» читал?

— Какой нос?

— Гоголя.

— Не читал. Видел на портрете. Длинный такой.

Глава 18. Борьба за независимость

Федор Иванович Купер загорелся чужим сценарием. Но Алмазов систематически подливал воду в его огонь, совершенно некстати напоминая ему о читателях.

— Вы все-таки писатель, Федор Иванович. Как же вы можете не встречаться с читателями?

— У меня нет читателей, — с горечью отвечал Купер.

— Как это нет? Положитесь на меня, Федор Иванович, я вам найду читателей. На Купера они пойдут.

— На какого Купера?

— На любого. Купер есть Купер, не мне вам объяснять. Встреча в Доме культуры. С цветами. С вопросами и ответами.

— Уйдите, Алмазов!

— Уже делается, — с готовностью отвечал Алмазов, но не уходил. — Вот, казалось бы, маленький городок, а знаете, сколько в нем читателей? И ни одного писателя. Кроме вас. Как же вы можете не встретиться со своими читателями?

— Это не мои читатели.

Чувствуя, что не сможет долго сопротивляться, Купер уходил от Алмазова и подолгу отсиживался у режиссера полюбившегося сценария.

— Татьяна Сергеевна, а что если они будут бороться за независимость?

— Кто будет бороться?

— Ну, эти… жуки…

В природе все взаимозависимо, поэтому борьба за независимость в природе естественна и, если хотите, логична. Деревья поднимаются к небу, борясь за независимость от земли. Волны устремляются к берегам, борясь за независимость от собственной водной стихии. И все, что движется и куда-то стремится, преодолевает свою зависимость от места, на которое его обрекает покой, и все, что дышит и живет, преодолевает свою зависимость от мертвой природы.

— Представляете, Татьяна Сергеевна: на недавно открытые земли хлынула саранча, и тогда туземцы…

— Какие туземцы?

— И вы еще спрашиваете — какие туземцы? Туземцы — это местные жители, они ведут справедливую борьбу. Когда налетает саранча, грозя уничтожить посевы, грозя опустошить их родную землю, туземцы — в данном случае это могут быть и жуки — все как один выступают на защиту своей земли, иначе говоря, борются за независимость. Силы неравные: захватчики отлично вооружены и имеют большой опыт захвата. Но у туземцев любовь к своей земле, а у захватчиков — любовь к чужой земле, что, поверьте, далеко не одно и то же. И пускай саранча превосходит их численно, пускай она до зубов вооружена, а у жуков всего-навсего томагавки…

— Томагавки?

— Ну да. Такие топорики. Пускай жуки вооружены одними топориками-томагавками, но они непобедимы, потому что борются на своей земле. Это-то и должно быть главной мыслью сказки.

— А Дюймовочка?

— Разве одно другое исключает? Дюймовочка может быть дочерью предводителя саранчи, она перешла на сторону борцов за независимость из-за любви к вождю краснокожих… То есть, жуков.

Какой получается захватывающий сюжет! У предводителя саранчи юная, прекрасная дочь, условно назовем ее Дюймовочкой. Она не разбирается в политической ситуации, не понимает преступных деяний отца, но сердце ей подсказывает… Потому что она любит вождя краснокожих, а любящее сердце мудрее холодного ума. Дюймовочка порывает с отцом. Великолепная сцена разрыва: предводитель саранчи разрабатывает план захвата чужой земли. Входит Дюймовочка. «Отец!» — «Что, дочь?» — «Я ухожу, отец!» — «До свиданья, моя девочка». Он, занятый мыслями о чужой земле, не понимает, что она уходит навсегда, он думает, что она идет прогуляться. «Я ухожу, отец!» — «До свиданья, моя девочка». Больше ничего не сказано, но этим сказано все.

Так рождался новый сюжет, который можно было назвать андерсено-куперовским, и даже куперовским вдвойне, поскольку в нем слышалось дыхание не только Федора Купера, но и самого Фенимора.

Глава 19. Путешествие в будущее

Отставной старшина любил путешествовать в Будущее.

Делалось это так: старшина закрывал глаза и мысленно возвращался в давным-давно прожитое время. В тот полуразрушенный, теперь уже полузабытый мир, который когда-то был его миром.

Старшина только что возвратился с войны. Он прошел ее с первого до последнего дня — почти полторы тысячи дней, каждый из которых можно приравнять к месяцу. Для него навсегда осталось загадкой, как ему удалось уцелеть. Ну, понятно, не совсем уцелеть, но унести с войны самое необходимое для жизни.

Долго еще, не один год люди возвращались с войны, а многие так и не вернулись.

1946-й, первый послевоенный, требовал много труда и забот, поскольку пришел он на сплошные развалины. Годы — как люди: один на все готовенькое придет, а другому до последнего дня из беды не выцарапаться. 46-й, послевоенный, так и не дождался благополучных времен, но и то хорошо, что войны не было. Его предшественники — 42-й, 43-й, 44-й — вовсе не увидели мирного дня…

Старшина видит себя в 46-м… Комнатка у них с женой маленькая, сырая, но все же просторней и суше, чем было в окопчике.

— Окопались мы с тобой, Ивановна, лучше не надо. Теперь только в наступление идти.

И они ходили в наступление. А что? Он на свою, она на свою работу. Если отсиживаться в окопчике, враз прихлопнут. Это еще на войне было учено — наука побеждать.

Иной, правда, всю жизнь только и знает, что окапывается. Квартиру заведет попросторней, заставит ее мебелью, чтоб было тесней. Окапывается, окапывается, а в наступление не идет. Куда ему — от такого уюта!

Внезапно старшина открывает глаза и переносится в Будущее. В семидесятые годы. Перед ним расстилается широкий проспект, окруженный новыми домами без единой развалины. В витринах магазинов товары Будущего: полированные ящики с матовыми стеклами, белые эмалированные шкафы для хранения продуктов.

Будущее… Чего в нем только старшина не повидал! Он хорошо усвоил слова, которых не знало его послевоенное время: телевизор, холодильник, транзистор. Всякий раз, прибывая в Будущее, он бреется электробритвой, хотя в душе тоскует по мыльной пене и помазку, и регулярно усаживается перед полированным ящиком, который он, как гость из других времен, называет уважительно телевизором, а коренные жители Будущего, молодежь, называют просто ящиком, как какую-нибудь пустую тару.

Ребятишки, которые в 46-м годились старшине в сыновья, теперь годятся ему во внуки. Выходит, мир молодеет, хотя сам старшина все старее становится. Но с другой стороны: был бы он молодым, как бы он путешествовал в Будущее? А так — стоит только пошире открыть глаза…

Он открывает глаза и видит у стойки тира Валю Алмазова, человека, который в Будущем, как у себя дома. И спрашивает Валя Алмазов, как выполняется план по стрельбе, интересуется, не повысятся ли финансовые показатели, если передвинуть мишени подальше.

— Между прочим, у вас отличная роль, только жаль, что без текста, — говорит Валя Алмазов. — Но текст мы сделаем.

— Мы с вами?

— Зачем? Купер сделает. Я поговорю с Купером. Лично поговорю. В конце концов, если он написал все остальное, что ему стоит написать текст для вас? Что-нибудь подходящее, в вашем духе.

— Если вся массовка начнет говорить…

— Вся — не нужно. Вся — ни в коем случае. Массовка не должна говорить, за нее говорят действующие лица. Но почему бы вам не стать действующим лицом? В конце концов все мы вышли из массовки. А вы ведь все-таки не рядовой человек, вы человек со званием, хотя и в отставке. Я, как вас увидел, сразу понял, что вы нужный для нас человек.

— А остальные как? Ненужные?

Алмазов усмехнулся:

— Смотря кому. У нас в картине военные действия, а стрелять мы, честно говоря, не умеем. Вот тут-то и пригодится ваш тир. У вас, я заметил, не густо посетителей, а план поджимает. Это ведь не на войне, где стреляют незапланированно, тут план давай, верно я говорю? Так что дело взаимовыгодное: с одной стороны — массовка тренируется для кино, а с другой — вам перевыполнение плана. Средства мы найдем, об этом не беспокойтесь. Как говорят у вас в тире, обеспечим полное попадание. В десятку или даже в сотню, — Алмазов засмеялся, чтоб было ясно, какую сотню он имеет в виду.