Иней на пальмах - Георгий Гуревич

- Ты сам виноват, - глубокомысленно замечал дядя Хонни, - куда тебя понесло из армии? А теперь где же найти работу? Все ищут.

Кузен Гарри тоже добавлял что-нибудь полезное.

- Вчера я видел этого шалопая - Дюрока младшего, - говорил он. Представь себе, женится на наследнице Вандергофа. А зачем ему миллионы Вандергофа? У него своих восемнадцать.

- Девятнадцать, - поправлял дядя Хонни, как будто он лучше всех знал, что лежит в сейфах богачей.

- Найти такую девушку и никакая работа не нужна,- вздыхал Гарри. - Чем мы хуже Дюрока? Такие же люди - две руки, две ноги... Бар открыть тоже неплохо... или завести плантацию в Бразилии.

Я терпеливо слушал, ожидая, когда на стол подадут суп. Советы были хорошие. Вся беда, что у меня не было капиталов на ферму, плантацию или бар. Впрочем, у моих родственников тоже не было капиталов. Дядя Хонни служил кассиром в пивном баре О'Хара и всю жизнь с завистью рассказывал, сколько зарабатывает хозяин на пивной пене и официанты, обсчитывая пьяных. Кузен Гарри как свободный предприниматель работал на того же О'Хара (наиболее влиятельное лицо в нашем округе) при усмирении пьяных драк, рабочих забастовок и во время президентских выборов. Единственным капиталистом в семье была тетя Берта. В комоде, в старом чулке, у нее хранилась вместе с юношескими письмами дяди Хонни стодолларовая акция Серебряных рудников Никарагуа. По вечерам, вымыв посуду, тетя Берта надевала очки, подвязанные веревочкой, и внимательно читала газету, разыскивая известия из Никарагуа. Но телеграммы не утешали ее: положение в республике было неустойчивым. Правительства менялись, как картинки в волшебном фонаре. Новые президенты объявляли старых узурпаторами и расстреливали их без суда. Серебряные котировались ниже номинальной стоимости. Вздохнув, тетя Берта прятала газету. Она не теряла надежды разбогатеть. Ведь стал же миллионером какой-то бездельник, одолживший Форду сто долларов. Об этом написано во всех букварях.

Проглотив котлеты тети Берты с приправой из советов и жалоб, я отправлялся в очередную контору. Впрочем, если вы когда-нибудь искали работу в городе Небоскребов, вы сами знаете, какое это веселое дело.

Вот вы стоите у порога конторы. Вы поправляете галстук и пробор, старательно откашливаетесь, чтобы голос ваш звучал непринужденно и внушительно. Вы обмахиваете ботинки носовым платком (зачем отдавать свой завтрак чистильщику, когда есть носовой платок, который можно выстирать под краном). Затем вы стараетесь придать лицу небрежное выражение. Вы не безработный, просто, случайно гуляя, вы зашли поговорить по-дружески с директором. Теперь предстоит решающая минута. В течение минуты вам нужно доказать, что фирма без вас обречена на банкротство.

- Работу? - рычит клерк за стойкой, - и откуда вас столько берется? Нет у нас работы, идите.

Он даже не смотрит на ваш галстук, пробор и напрасно вычищенные ботинки.

В некоторых конторах мне смеялись в лицо: "Работа? Да ты, парень, я вижу, шутник. Откуда теперь работа? У нас кризис, можешь прочесть об этом в Вечерней газете".

И я краснел, извинялся и выходил за дверь оплеванный, чувствуя себя, как нищий, который в первый раз встал на перекрестке со шнурками для ботинок.

- Купите шнурочки у бездомного. - Подайте работы на кусочек хлеба.

- Проходи, проходи, здесь не подают.

Я брел по улицам, сгорбившись, кусая губы от горечи и унижения. Прохожие толкали меня, автомобили пугали гудками, а над головой вспыхивали, кричали, звенели, пели рекламы, убеждая, доказывая, приказывая.

- Каждый уважающий себя американец носит бриллиантовые перстни Хэтчисона.

- Забудьте о дневных заботах. Отдохните под звездным небом в ресторане "Сто первый этаж"!

- Наше шампанское удлиняет жизнь вдвое.

Но где они - уважающие себя американцы с бриллиантовыми перстнями, удлиняющие жизнь вдвое шампанским. Навстречу мне попадались рабочие с серыми от усталости лицами, встревоженные продавщицы магазинов и машинистки (десять долларов в неделю, если ты молода, красива и одета по последней моде) и такие же безработные, как я. Их можно было отличить по неторопливой походке.

Изредка меня обнадеживали: "Зайдите в ноябре", - говорили мне. Предстоят большие заказы. Но когда, так и не найдя до ноября работы, я приходил снова, меня встречали рассеянным взором: "Что? Я велел вам наведываться? Не помню. Действительно, мы искали людей месяц назад, но отчего же вы не пришли вовремя?"

Раза три или четыре за все полтора года, у меня спросили рекомендации. Виноватым, прерывающимся голосом я объяснил, что их нет. "Почему нет? Нет стажа? А почему? Сразу пошел из колледжа на фронт? Значит у вас ни рекомендаций, ни стажа, ни опыта. Что, диплом? Но вы же забыли все. Что? На испытание? Нам некогда учить школьников. Грузчиком пойдете? Что? Рука прострелена. Обратитесь в богадельню".

Это была долгая, бесконечно скучная, отвратительная история. Скучная для любого человека и полная захватывающего интереса для меня. Каждый день я переживал взлеты и падения. Я заставлял себя не терять надежды, не сдаваться, наперекор логике.

Но сколько это могло продолжаться? Я одолжил везде, где мог, и заложил все, что мог. Я продал все свои вещи постепенно, одну за другой, в том числе и золотые часы-луковицу, доставшиеся мне от покойного отца. К удивлению, эта фамильная ценность кормила меня только две недели. Не знаю, как это получилось. В том же городе, рядом со мной, благоденствовали тысячи спекулянтов, покупая и перепродавая, а я почему-то никогда не мог продать своих вещей дороже, чем за четверть цены.

Когда часы были съедены, очередь дошла до костюма. Я крепился три дня, больше нельзя было выдержать без еды. Итак, эпоха серого костюма кончилась. Я опустил руки и пошел на дно.

У дна были свои законы, свои нравы, свои жизненные приемы. Я научился спать на скамейках сидя и широко раскрывая глаза, когда приближается полисмен; познакомился с древним законом о бродягах, законом, который запрещает спать на открытом воздухе, если у тебя в кармане нет денег; научился терпеливо стоять в очереди возле благотворительной столовой и жалостливо моргать глазами, когда какая-нибудь девчонка из Армии Спасения, совсем ничего не понимающая девчонка, уговаривала меня исправиться, каждый вечер молиться, не ругаться нехорошими словами и пить только кипяченую воду.

У меня появились новые друзья - туземцы дна. Это были пожилые многосемейные рабочие, выгнанные с заводов, когда руки у них потеряли проворство, матросы с пароходов, сданных на слом, клерки разорившихся контор, учителя школ, закрытых при сокращении бюджета, чиновники, которых комиссия по расследованию антиамериканской деятельности уличила в сочувствии испанским республиканцам, ветераны войны, встреченные музыкой и цветами и брошенные на произвол судьбы на первом перекрестке, безработные мальчишки без всякой специальности - сегодняшние бродяги, завтрашние воры и наивные дураки, вроде меня, отбиравшие последние гроши у родителей, чтобы получить никому ненужный диплом.