По пути в Лету - Роман Сенчин

– Всё равно, хороший рассказ.

– Ересь. Ты про это больше не пиши, хорошо? Ты про контейнеры пиши, про релизы. А про пушки не пиши, не надо. Лады?»

Характерная сценка, тем более что в жизни подобные разговоры, хоть и в более осторожной форме, иногда возникают. Да и к самому Герману Садулаеву не раз, по крайней мере, в критических статьях появлялись подобные вопросы в связи с его романами «Пурга», «Таблетка», «AD». Критики противопостовляли этим сочинённым текстам первую книгу Садулаева «Я – чеченец!» И роман «Шалинский рейд» восприняли как возвращение к настоящей литературе, хотя сюжет его откровенно беллетристический, а вот детали, персонажи, образ главного героя наверняка взяты из жизни, достоверны и художественно ценны.

Может быть, в скором будущем Герман Садулаев напишет и о бизнесе, к которому наверняка имеет отношение по-настоящему достоверную книгу.

Причём здесь именно биография писателя? Ведь высшее мастерство и истинный талант в том, чтобы придумать, но придумать так, чтобы в это поверили читатели, облились слезами над никогда не существовавшими героями.

Да, это так. Но что-то в последние годы таких мастеров и талантов мне лично не встречается. И были ли они когда-либо? Сколько автобиографического опыта Толстого содержится в «Войне и мире» или в «Воскресении»? Каков процент вымысла в «Мастере и Маргарите»? Подсчёты здесь нелепы, но подсчитать соблазн велик.

Писатели, вошедшие в литературу в 00-е, входили в неё, как правило, с произведениями, производящими впечатление документальной прозы. Назову те фамилии, какие называл ни раз. Сергей Шаргунов, Аркадий Бабченко, Илья Кочергин, Денис Гуцко, Дмитрий Новиков, Ирина Мамаева, Василина Орлова, Захар Прилепин, Андрей Рубанов… Вспоминается и Александр Иличевский с рассказом «Воробей».

Рассказ этот, опубликованный в «Новом мире», мгновенно сделал Иличевского известным в литературном мире. Несколько премий, полученных за «Воробья», отзывы критиков, новые публикации, книги… Стоит сказать, что до того имя Александра Иличевского было довольно хорошо известно, роман «Ай-Петри» (ещё, кажется, тогда неопубликованный), помню, хвалили любители изящной словесности. Но «Воробей» стал настоящим, шумным дебютом.

О чём рассказ? О голоде 30-х годов, грубо говоря. Но мало ли писали о нём до Иличевского, причём люди, его испытавшие, обладающие не меньшим, на мой взгляд, талантом, чем автор «Воробья». Но Иличевский нашёл тот штришок, который сделал этот рассказ настоящей прозой, и вообще оправдал обращение молодого и сытого (в хорошем смысле слова) современного человека к страшной теме, которую касаться не стоит, если не уверен, что этим прикосновением можешь её опошлить и себя погубить.

Ближе к финалу в рассказе неожиданно появляется герой-повествователь, время действия перескакивает в наши дни.

«Перед тем как окончательно уволиться из одной скучной конторки, я получил месячное назначение, любопытного свойства. Я был командирован на ликвидируемый склад, на котором мне предстояло провести последнюю ревизию. Наша контора закрывала оптовое направление по мониторам – и потому избавлялась от занятых ими складских площадей. Находился этот склад на севере столицы, на улице Адмирала Макарова, близ окружной железной дороги. Это был древний кирпичный ангар – один из нескольких десятков точно таких же, располагавшихся у руин товарно-приёмной ж/д станции».

Работа оказывается «не бей лежачего», и единственное, что донимает героя, так это воробьи, которые с чириканьем летают в проходах и загаживают коробки. Герой пытается бороться с ними, даже ручье мастерит… Складской обходчик рассказывает ему, «что воробьи – бич всех здешних складов: дрейфуя от ангара к ангару, они загаживают товар, будоражат, пугают грузчиков, внезапно ордой вылетая из углов в морду… Я узнал, что воробьи – наследство давних времён, когда вся эта складская зона, построенная в самом начале тридцатых годов, ещё служила хранилищем стратегических зерновых запасов Москвы».

И далее:

«Когда обходчик ушёл, я прошёл в задник ангара, прикладом наскрёб две горсти земляной пыли. Вышел на свет и на картонке перебрал попавший вместе с землёй мусор. В ладони у меня остались четыре чёрных зёрнышка.

Я поднёс их к глазам и увидел. Подводы с зерном из Ладовской Балки, Новоалександровки, Григорполисской станицы, со всего Ставрополья, с Кубани и Украины тянулись к железнодорожным станциям, грузились в эшелоны, которые частью шли за границу в обмен на золото и промышленное оборудование, частью в Москву – и зерно разгружалось именно здесь, на этом тайном складе, под многочисленной охраной НКВД». Вспоминает герой и рассказы его бабки, один из которых, по существу, и стал основой «Воробья», но лишь основой, а не содержанием целиком.

И ещё потрясающая деталь: «Я завернул их (зёрнышки. – Р.С.) в сторублёвую купюру и заложил под обложку паспорта».

Придумать эту сторублёвку вряд ли бы получилось даже самому опытному профессионалу. Наверняка – жизненная деталь…

С тех пор Александр Иличевский опубликовал много произведений, но ни в одном, по моему мнению, не достиг того эмоционального воздействия, какое есть в коротком, лаконичном «Воробье». Может быть, это из-за того, что почти нет в его романах и рассказах того героя-повествователя, что появился в том рассказе?

(Понимаю, дурной тон говорить, что когда-то, на заре творческого пути, писатель создал нечто выдающееся, а затем стал двигаться по ровной поверхности, но в данном случае удержаться от этого не могу. К тому же у нас появилась новая тенденция почти каждое следующее произведение почти каждого автора сразу называть его лучшим произведением.)

Большинство писателей, в том числе и вошедших в литературу не так давно, если не погружаются в откровенный вымысел, пользуются для создания текстов своим дописательским биографическим багажом. Некоторые пытаются всё-таки биографию строить, хотя, как я уже говорил выше, на мой взгляд, делать это сегодня очень и очень сложно.

Коротко остановлюсь на нескольких произведениях последних двух лет, в которых, как мне кажется, биографический опыт писателей использован очень удачно, и именно он сделал эти повести и романы заметными в бурном и полноводном потоке текущей литературы.

Об Андрее Рубанове узнали неожиданно и сразу, как только его автобиографический роман «Сажайте, и вырастет» оказался в финале премии «Национальный бестселлер». Хоть он и не получил главной награды, но проснулся Рубанов действительно знаменитым (ради чего премия и была создана). Вслед за первым романом появились другие, более или менее автобиографические произведения, в том числе и две объёмистые антиутопии. Но после них Рубанов издал очень глубокий и интересный роман «Иод», где вернулся к своей биографии, уже известной по «Сажайте, и вырастет», а затем – «Психодел», где опыт своего участия в бизнесе, в мире деловых людей соединил с беллетристикой. И получилась действительно сильная вещь, показывающая не открытые до сих пор литературой грани современной действительности. В «Психоделе» Рубанов ввёл в литературу существующий в реальности тип «сладких мальчиков» и новую формацию «сильных мужиков» благополучных 00-х годов. В итоге «Психодел» стал самым успешным (и коммерчески и художественно) романом Рубанова.

Недолгая ещё, но вполне насыщенная творческая биография (несколько романов, сборник рассказов) путь Рубанова показывает, что некое соединение личного опыта и плодов сдержанного воображения дают отличные результаты. «Сажайте, и вырастет», «Великая мечта», «Иод» с одной стороны и развившаяся, благодаря «Хлорофилии», «Живой земле», фантазия с другой.

Тем же путём, судя по всему, движется и Захар Прилепин. Его «Чёрную обезьяну» абсолютной удачей я назвать не могу, но это небесполезная попытка соединить реальность и вымысел, расширить творческий диапазон. И, может быть, вскоре мы получим именно от Прилепина произведение Большой литературы, по которому так истосковались…

Беда, что основная масса современных авторов или старается записать всё как было, или же фантазирует напропалую, не заботясь ни о фактической, ни о психологической достоверности.

Сергей Шаргунов упорно пытается создать свою биографию. Не стать кабинетным человеком, а тем более кабинетным писателем. В ранней книге «Ура!» он очень ярко продекларировал то, как и зачем хочет жить. Книга стала вехой в нашей литературе, не смотря на то, что раздалось немало голосов, что это вообще не литература… После «Ура!» вышло немало повестей и рассказов, то явно автобиографических, то почти фантастических. Последняя вещь – «Книга без фотографий» – в некоторой степени возвращает нас к «Ура!». Шаргунов вновь повествует от первого лица, героя зовут «Сергей Шаргунов», взята и излюбленная форма – главки-рассказы, соединённые не столько сюжетом, сколько героем-повествователем. Много внимания уделено детству героя, пришедшемуся на закат советской эпохи.