Пресвятая Дева Одиночества - Марсела Серрано

— Вы правильно полагаете. Друзья рассказали мне о вашей конторе, и я подумал, вдруг вам удастся что-нибудь раскопать. Не знаю, правда, есть ли надежда…

— Посмотрим… Но может быть, все-таки начнем сначала? Хотя мы и в курсе произошедшего, вам придется повторить всю историю еще раз…

— Я так и думал, — устало произнес он.

Он погладил седую, аккуратно подстриженную бородку, затем взял очки и начал сосредоточенно протирать стекла. Пока он был погружен в это занятие, я наблюдала за его глазами: это были глаза человека, знающего себе цену и умеющего, пусть неявно, заставить других с ним считаться. Не знаю почему, но он напомнил мне конную статую.

Короткое молчание было прервано принесшей кофе толстой служанкой в добротном черном фартуке, ректор сказал: «Спасибо, Хеорхина», а я подумала, что нужно будет с ней поговорить. Я отметила также, что ректор положил в чашку три ложки сахару, на мой взгляд, слишком много; стук серебряной ложечки о фарфор на мгновение отвлек меня, но тут он наконец заговорил:

— Рано утром в среду 26 ноября прошлого года…

— 1997-го, — уточнила я.

— В тот день я поехал в аэропорт встречать свою жену, которая возвращалась из Майами рейсом «Америкэн эрлайнз». Самолет прибыл вовремя, но она не появилась. Я подумал, она опоздала на рейс, и удивился, что она не оповестила меня об этом. Она должна была вылететь из Майами вечером, и у нее было достаточно времени, чтобы позвонить. Правда, эти мысли промелькнули и исчезли, я не придал им особого значения и отправился в университет, надеясь получить от нее какие-то известия, но не получил…— Он сделал паузу, и любого другого я бы заподозрила в склонности к мелодраматизму, но он добавил сдержанно: — До сих пор.

— Она ведь поехала в Майами на Международную книжную ярмарку? — уточнила я, поскольку обязана проверять даже известные факты. — И она действительно там присутствовала, провела пять ночей в отеле «Интерконтиненталь» на Бэйсайд, во вторник вечером 25-го, как и положено, расплатилась по счету, попрощалась с двумя писателями, которые в то время оказались в вестибюле, и села в такси у дверей отеля. Таксист подтвердил, что высадил ее в аэропорту. Он был последним, кто ее видел, я не ошибаюсь?

— Нет. Зачем же вы заставляете меня рассказывать, если знаете всю историю наизусть? — В его голосе и выражении лица сквозила едва заметная ирония.

Я слегка улыбнулась:

— Простите, но ничего не поделаешь. Чилийская полиция неплохо поработала, связалась с Интерполом, были проверены все рейсы начиная с того вечера и, думаю, до сегодняшнего дня. Она не улетела ни одним из них, по крайней мере под своей фамилией. Во Флориде также не обнаружили ни женщины, ни тела, которое подходило бы под ее описание.

— Не только во Флориде, во всей стране, — заметил он. — Американская полиция сделала все, что могла.

— Так и должно быть… Она ведь исчезла на их территории, к тому же это не какая-то рядовая женщина… (Ректор кивнул, а я подумала, что если бы шеф слышал меня, то сказал бы: воздерживайся от оценок, придерживайся фактов, только фактов.)

— Не забывайте, что по отцу она американка, — сказал он. — В ней половина американской крови.

—Да, конечно. Скажите, сеньор Рохас, — я решила спросить без обиняков, глядя ему прямо в глаза, — у вас есть какое-нибудь предчувствие?

— Есть. Она жива.

Наступило молчание, которое я нарушила довольно бестактной фразой:

— За пять дней пребывания в Соединенных Штатах она сняла со своего счета в нью-йоркском банке все деньги. Что вы думаете по этому поводу?

— Ничего. Это не имеет значения, — ответил он и взглянул так, словно хотел побыстрее от меня отделаться. — Она была недовольна услугами этого банка и перед отъездом сказала, что собирается открыть счет в другом.

— По-видимому, она этого не сделала, а это уже имеет значение. В момент исчезновения она располагала приличной суммой.

— Да, действительно.

Снова молчание. Разумеется, именно я должна была его нарушить, и предлогов для этого было предостаточно, но я искала какой-нибудь особенный.

— А почему вы думаете, что она жива?

— Я не сентиментален, сеньора Альвальяй, но буду думать так, пока мне не докажут обратное. Конкретнее — пока не найдут ее труп.

Ну что ж, сказала я себе, по крайней мере, он называет вещи своими именами. Я снова пошла в наступление:

— А не подсказывает ли вам интуиция, что с ней могло случиться?

— Обычно я стараюсь не руководствоваться интуицией, но иногда… Ладно, признаюсь: порой мне на ум приходит герилья.

— Герилья?!

— Мне кажется, ее похитили.

— Теперь, когда дона Томаса нет, можем мы поговорить откровенно?

— Конечно, Хеорхина. То, что вы расскажете, наверняка поможет понять случившееся.

Мы сидим в кабинете К.Л.Авилы. По-видимому, это единственное место в доме, которое действительно ей принадлежало, хотя это пристанище никак не ассоциируется с образом писательницы. Я чувствую себя очень удобно среди индийских подушек и дешевых ковров. Кресло, где пристроилась Хеорхина — теперь на краешке сидит она, — кожаное, но старое, потертое. Несгоревшая горстка ладана на маленьком деревянном подносе среди нескольких канделябров с какими-то изображениями и широкими основаниями; судя по опоясывающему их воску, свечи когда-то зажигали. Вещи кажутся живыми, их явно поставили здесь не как декорацию. Огромное мексиканское древо жизни цвета глины — главное украшение комнаты. Взгляд задерживается на фигуре дьявола, который с усмешкой следит за змеем, обвивающим ствол, словно страстный любовник; Каин и Авель борются за пальму первенства с Адамом и Евой — те убегают, прячась за листвой, а вслед им ухмыляется череп. Я отгоняю воспоминания о стране, которую так хорошо знаю, сейчас не время воскрешать живописные образы Мексики, где религией является смерть.

— Хотя это и нехорошо, но, по правде говоря, я никогда не считала сеньору Кармен своей хозяйкой.

— Почему?

— Потому что хозяйка должна уметь приказывать, поставить себя так, чтобы ее уважали. А для нее дом ничего не значил. Вечно торчала в этой комнате… Знали бы вы, какой запах бывал тут по утрам, когда я открывала окна. Сколько сигарет она выкуривала — одному Богу известно!

— Когда вы начали здесь работать?

— Задолго до того, как она появилась. Я служила у дона Томаса, еще когда он был женат на сеньоре Алисии. Вот тогда это был действительно дом. Бедная сеньора Алисия… Если бы вы знали, как она страдала, бедняжка… Ведь дон Томас так неожиданно ее бросил…

— Почему вы не пошли работать к ней, когда они развелись?

— У меня тоже есть обязательства, сеньора, к тому же здесь платят в два раза больше, чем в других местах… Единственная радость— Висентито.

Его я правда люблю. Он попал сюда, когда ему было четырнадцать. Я его, считай, и растила.

Она поймала пляшущую по ковру пушинку, пригладила волосы.

— Сколько раз я приходила, а она спит… вот тут, на диван-кровати, где вы сидите. Сеньора Кармен ночевала здесь, если долго засиживалась… Не понимаю, чем она занималась.

— Писала, по-моему.

— Но это ведь не работа. С каких это пор писанина считается работой? Сеньора Алисия вставала в семь утра, каждый день, даже когда шел дождь. Прежде чем уйти, говорила мне, что нужно сделать, распоряжалась насчет обеда и ужина. А сеньора Кармен разве умела распоряжаться? «Делай что хочешь, Хеорхина…» Вот что она говорила. Забывала, сколько мы платим садовнику, не знала, когда Андреа приходит стирать и гладить. «Андреа сегодня придет, Хеорхина?» — «Нет, сеньора, сегодня ведь среда». Андреа приходит по вторникам и пятницам, сеньора, вот уже восемь лет, понимаете? Сеньора Алисия каждую неделю проверяла, есть ли пыль на подоконниках, по каждому проводила пальцем. Думаете, сеньора Кармен хоть раз об этом побеспокоилась? А когда она просила не подзывать ее к телефону, не отрывать от работы, что я должна была отвечать тем людям, которые звонили? Иногда телефон разрывался, к тому же если звонили издалека, из Германии, Испании, Аргентины, как я могла ее не позвать? Вы ведь знаете, сколько это стоит. Пока она не уехала в свое последнее путешествие, я все время ходила напуганная. Однажды я ее позвала, так что она сказала? «Телефон— это мерзость». Глаза прищурила, взгляд злой, честное слово. От каждого звонка съеживалась, как от удара. Это ведь ненормально, правда?

Поскольку ректор был сейчас на пути к университету, я вытащила сигареты и спросила, курит ли она.

— Ну дайте, что ли, штучку.

Я знаю, среди бедняков нет курящих и некурящих — они курят, когда их угощают. Я дала ей прикурить, она вдохнула, но не затянулась, вольнее раскинулась в кресле и вообще вела себя гораздо менее сдержанно, чем раньше, в кабинете.

—Когда она появилась здесь девять лет назад, то была больше похожа на дочь сеньора, чем на его жену. Не из-за возраста, из-за внешности… длинные спутанные волосы… одета, как хиппи… Когда он попросил ее постричься, она чуть не расплакалась за столом. Дон Томас сделал в доме ремонт, наверное, чтобы не было так, как при сеньоре Алисии. А еще он позаботился о ее гардеробе, купил одежду. Но она, возвращаясь домой, сразу все снимала, ей нравились простые балахоны. А дон Томас очень придирчив в одежде, иногда и раз, и два вернет мне костюм, потому что считает недостаточно хорошо выглаженным. Теннисный комплект нужно стирать только с отбеливателем, иначе будет бушевать. Даже маникюр делает. А она? Ни разу ногти не накрасила, представляете? Ни разу. Любая женщина об этом заботится, а она нет. И потом, она не любила Буби.