Вкус невинности - Роксана Михайловна Гедеон

фарфоровых китайских и японских вазах, греческих амфорах, на полу, - розовые гиацинты и маргаритки, белые нарциссы, красно-оранжевые лилии и, конечно же, сирень, которой так славился отель де Монтрей. Из-за стола, за которым гости недавно играли в пикет, поднялся навстречу графине массивный, высокий, дородный господин лет пятидесяти, с пышными, тронутыми сединой, бакенбардами, открытым широким лицом, внимательным задумчивым взглядом.

- Что случилось? Ты так грустна сегодня.

- Это было заметно?

- Нет. Пожалуй, нет. Но я же знаю тебя, и мне заметно.

Антуанетта остановилась у камина, глядя вниз. Казалось, будто она разглядывает узор на каминном экране, а на самом деле она все еще прислушивалась к тому, что было за окном.

- Жозеф, меня так беспокоит Эдуард.

- О, это мне известно. Он беспокоил тебя, когда ему было и два года, и пять, и десять, вполне естественно, что он тебя беспокоит сейчас, когда ему уже двадцать восемь.

- Мне не до шуток, Жозеф. Подумай: сегодня он обещал быть к обеду. Уже скоро полночь, а его нет, и я не знаю, появится ли он.

Барон де Фронсак, усаживаясь в кресло, насмешливо произнес:

- Дорогая Антуанетта, молодой человек в его возрасте может пользоваться полной свободой… Что за важность - не пришел к обеду! Разве в Париже мало мест, где Эдуард может задержаться? Театры, актрисы, кабаки - прости, что говорю тебе это, но ведь ты не святоша, ты и так все понимаешь.

- Он растрачивает себя, Жозеф. Он умен, однако тратит свою жизнь на какие-то глупости. У него есть способности, но он растрачивает их в этих беспрерывных кутежах. Подумай, Жозеф, это не прекращается с тех пор, как та женщина…

Страдание отразилось на ее лице. Барон сжал руку графини, словно стараясь помешать ей договорить:

- Дорогая, мы же условились не вспоминать об этом.

- Если мы будем молчать, от этого ничего не изменится. Я люблю Эдуарда, ты это знаешь, он для меня - все. А он не находит себя. Я так хотела бы…

- Что? Может быть, чтобы он женился?

- Да, - ответила графиня, наконец-то решаясь признаться в этом. - Да. Может быть. Но я опасаюсь даже намекнуть ему об этом.

- Опасаешься? - Барон рассмеялся. - Разве есть что-то такое, в чем бы он тебе отказал? Антуанетта слабо улыбнулась.

- Да, он хороший сын… И мне тем более больно думать, в каких местах он бывает… что о нем говорят… Он - я это заметила - как-то сторонится женщин нашего круга, относится к ним с недоверием, подозрительно, насмешливо… Конечно, после той истории это понятно, но ведь и дамы того круга, где он сейчас бывает, не для него.

Помолчав, она добавила:

- А эти статьи в журналах, которые он пишет под псевдонимом «шевалье де Сен-Реми»? Я не узнаю его там. Он язвителен, зол, саркастичен, он словно скальпелем разрезает всех тех, кто бывает у меня, высмеивает их, показывает все недостатки…

- Да, у него острый взгляд, - задумчиво подтвердил барон.

- Мои гости уже боятся его, называют «враг друзей». Некоторые боятся приходить, опасаясь, что их потом высмеют в газетах… Я не о них печалюсь, меня волнует он. Он словно добивается, чтобы его не любили. Впрочем, что я говорю! - Она снова слабо улыбнулась, проведя рукой по волосам. - Когда он что-то пишет, я даже рада. Гораздо хуже, когда у него такой период, как сейчас, - актрисы, театры, бульварные девки, ложи в «Амбигю»[6].

Она порывисто поднялась, прошлась по гостиной, ломая пальцы. Жозеф внимательно следил за ней взглядом, потом опустил глаза, вздохнул и тоже поднялся.

- Антуанетта, ты в чем-то права. Но все дело в нашем времени. Когда я был молод, я воевал, ненавидел, совершал подвиги. Я знал, куда девать свои силы. Я боролся с революцией, с Бонапартом, с империей. Нынче другое время. Все силы уходят на то, чтобы заработать деньги.

- Да-да, - с болезненной гримасой подтвердила графиня, - а что же делать тем, у кого их достаточно?

- Развлекаться. Твой сын именно так и поступает. И это еще хорошо, что он умеет это делать, что у него к этому вкус…

Графиня резко обернулась, глаза ее были полны укора и удивления:

- И это все, что ты можешь мне сказать, Жозеф?

Барон покачал головой, заложив руки за спину.

- Дорогая моя, - сказал он, и неподдельная любовь прозвучала в его голосе. - Могу ли я в чем-то тебе отказать?

- Значит ли это…

- Я попытаюсь. Сделаю, что смогу. Может быть, даже познакомлю Эдуарда с графиней д’Эрио.

- С графиней д’Эрио? - Изящные брови Антуанетты чуть приподнялись. - Что это за имя и что это за особа?

Словно все больше утверждаясь в своей догадке, барон произнес:

- Да-да, это очень удачная мысль…

Спохватившись, он повернулся к графине:

- Это креолка, кузина, я бывал у нее неоднократно.

- Но ее титул… и имя…

- Титул фальшивый и имя, возможно, тоже. Это дама из того света, который можно назвать золотой проституцией. Словом, она сумела достичь того уровня, когда мужчины платят ей пять тысяч франков за то, что получили бы у уличной девки за двадцать су.

- Жозеф!

- Что? Этой дамы опасаться не следует, дорогая. Поверь мне, уж я-то ее знаю. Она очень красива, еще молода, у нее блестящий салон, где она собирает людей с такими же фальшивыми титулами, как и у нее, но все это сделано так ловко, что нужно приглядеться, чтобы понять, что к чему.

Пожав плечами, Антуанетта невесело произнесла:

- Мой друг, ты впервые сознаешься в том, что вхож в такие дома.

- Увы, дорогая, я грешен, как и все мужчины. Но я не сознался бы в этом и сейчас, если бы ты не заговорила об Эдуарде.

- Ты… ты считаешь эту особу пригодной для Эдуарда? Жозеф!

- Она пригодна даже для принцев, уверяю тебя. У своих знатных любовников она переняла хорошие манеры и даже кое-что от образования. Она хорошо маскируется под знатную даму. Начать хотя бы с того, что ее дочь, по-видимому, еще даже не подозревает, что за образ жизни ведет ее мать.

- Так у нее есть дочь?

- Есть, но я, впрочем, мало об этом знаю.

- А сама она? Она парижанка?

- Она лет пять, как в Париже. Я подозреваю, что путь