Мушкетер и Фея. Повести - Владислав Крапивин

Что ни говорите, а внешность для человека — важная вещь. Именно из-за внешности Максим попал в солисты. Конечно, ему это не говорили, но он догадался. Он случайно слышал после репетиции, как поспорили Анатолий Федорович и начальница всего ансамбля Алевтина Эдуардовна.

Анатолий Федорович только с виду грозный был, а на самом деле очень добрый. Он на ребят никогда не кричал, даже если баловались на репетициях. Но в тот раз, с Алевтиной Эдуардовной, он разговаривал сердито. Они поссорились из-за Алика Тигрицкого.

— Пожалейте ребенка! — возмущался Анатолий Федорович. — Вы наслаждаетесь его голосом, как конфеткой, а весь хор сбивается и начинает хихикать, когда Алик поет: «Товарищ летчик, возьмите меня, я очень легкий»!

Это была правда. Хихикали. И Максим опять едва не засмеялся за кулисами. Потому что в самом деле — когда Алик, по прозвищу Шеф-повар, со своим круглым, как тугой мешок, животом и похожими на подушки коленями выходит к микрофону, под ним поскрипывает сцена.

— Но, дорогой Анатолий Федорович, — ласковым голосом возражала Алевтина Эдуардовна, — ведь у вас хор, а не балет. Прежде всего следует думать о звучании…

— Об искусстве надо думать! — почти зарычал Анатолий Федорович. — Целиком об искусстве! Когда посреди серьезной песни в зале начнется хохот, какое к черту звучание! И каково будет самому Тигрицкому? Нет уж, пускай поет о макаронах — там все на месте: и внешность, и голос, и содержание.

— Но как же песня о полете? Ведь мы все-таки чкаловцы!

— Будет вам песня! В хоре не один Алик с голосом…

Через день Анатолий Федорович оставил Максима после репетиции и осторожно спросил:

— Максимушка… Потянешь «Первый полет»?

Конечно, он знал, что эта песня Максиму больше всех нравится. Максим оробел и застеснялся. Шепотом сказал:

— Не знаю… И на концерте?

— Там видно будет. Попробуем?

Первый раз получилось неважно. Потому что подошла Алевтина Эдуардовна и, поджав губы, смотрела на Анатолия Федоровича. Максим сбился…

— Ну ничего, — грустно сказал Анатолий Федорович. — Ничего, Рыбкин. Потом еще… Попытаемся.

Максиму стало жаль его. И он немного рассердился. И сказал:

— А можно еще раз?

Анатолий Федорович торопливо поднял крышку рояля.

— Еще? Ты хочешь?

Максим кивнул и зажмурился. И представил, как ветер качает ромашки на краю летного поля. И какие пушистые белые облака бывают над аэродромом, когда раннее утро… Он так это здорово представил, что пропустил начало.

— Ой, простите. Можно снова?

И опять пошло вступление:

Над травами,которыеКачает ветер ласковый,Над кашкой и ромашкамиРастет веселый гром…

Это просыпаются разноцветные спортивные самолеты. Летчики прокручивают моторы. А на краю аэродрома собираются мальчишки — те, кто очень хочет в небо. Те, кто часто летает во сне.

Максиму почти каждую ночь снится, что он летает…

Он кончил петь и опять испугался. Не получилось?

Анатолий Федорович улыбался. Он посмотрел на Алевтину Эдуардовну и сказал:

— Э?

Посмотрел на Максима и сказал:

— Э!

И показал большой палец, хотя это, наверно, было непедагогично.

Конечно, голос у Алика гораздо лучше, чем у Максима, тут и спорить смешно. И умения у него больше. И фамилия Тигрицкий для солиста годится больше, чем Рыбкин. Но полет есть полет, если даже он не на самом деле, а в песне. Что поделаешь, если Алик весит килограммов пятьдесят, а Максим в два раза меньше!

И наверное, не только в этом дело. Максиму кажется, что Алику все равно, какую песню петь. Он про макароны и про летчиков поет одинаково. Наверно, Алику никогда не снится по ночам, что он летает. Недаром Алик совсем равнодушно отнесся к новой форме с серебряными крылышками на пилотке.

А форма что надо! Младшему хору завидовали даже старшие ребята. Конечно, не те большущие парни, которые поют басами, а кто перешел в большой хор недавно. Завидовали, хотя получили голубые костюмы с модными пиджаками и расклешенными брюками. Еще бы! Таких пилоток им не дали.

Но конечно, одна пилотка, без формы, выглядит не так хорошо. А мама этого не понимает.

— Надень хотя бы легкую курточку.

Братец Андрей глянул ехидно и выжидательно. Сейчас скажет: «Ну что ты, мама! Какая курточка? Надо, чтобы все блестело. Представляешь, идет наш артист по городу, а прохожие оглядываются: ах, не из тех ли это мальчиков, которые только что выступали по телевизору? Ах, не он ли пел самую главную песню? Подумайте, какой молодец!»

И самое ужасное, что он будет прав. Потому что есть у Андрея скверная способность: он видит младшего брата насквозь

— Ну что ты, мама! — начал Андрей, и Максим съежился в душе. — Какая курточка… На улице уже сплошное лето. Пускай закаляется.

Нет, временами брат бывает вполне порядочным человеком. Мама сказала, что все это скоро кончится ее гибелью, и велела Максиму убираться.

— И не опаздывай к обеду. Пусть хоть в субботу семья пообедает вся вместе, по-человечески.

— Мам, ну как «не опаздывай»! Концерт кончится в час, а в школу — к половине второго. Мне только-только добежать.

— Здрасте, моя радость! Почему же ты пошел без портфеля?

— А у нас не будет уроков. Будет экскурсия в парк.

— Представляю, как ты отделаешь в парке свой мундир… Не забудь пообедать в буфете.

— Ага… Ой, а деньги?

— Растяпа. Забыл?

— Да не забыл. Просто вчера кончились. Больше нет.

— Нет мелочи? А карманы звенят!

Мама отправилась в комнату и вернулась с Максимкиными школьными штанами и курткой. Тряхнула. Послышалось бряканье.

— Это же не деньги, — торопливо сказал Максим. — Это так… Я вытащить не успел.

И он поскорее начал вынимать из карманов то, что звякало: две гайки, связанные веревочкой, желтый латунный ключ, фотокассету без крышки, старинный пятак и сломанную запонку.

— У всех дети как дети, а у меня Плюшкин, — печально сообщила мама. — Убирай немедленно свои сокровища.

— Уберу, уберу.

Рядом с полкой для обуви стоял картонный ящик. Там по отделениям были разложены у Максима всякие вещи, из-за которых мама называла Максима Плюшкиным.

Вообще-то Плюшкин — это жадина-помещик из книжки «Мертвые души», которую Максим не читал, только по телевизору видел такую пьесу. Было не очень интересно, однако он специально смотрел, чтобы выяснить, похож ли на Плюшкина.

Нет, Максим — не Плюшкин. Тот был сумасшедший скупердяй, а Максим просто жалеет брошенные вещи.

Вот, скажем, совсем небольшая вещь: значок с буквой «Д» и футбольным мячом — «Динамо». Кто-то старался, делал его, а потом он, наверно, висел на груди у болельщика. А затем — раз! — оказался на тротуаре: булавка отвалилась. Думаете, не обидно? Кто бы его пожалел, если не Максим? А булавку еще можно приделать, и значок пригодится кому-нибудь.

Или вот: граненая пробка от графина. Конечно, графин для нее сразу не подберешь, но можно пробку привязать и вертеть. И смотреть сквозь нее. Все вокруг делается расплывчатым, танцующим, а от стеклянных граней разлетаются, как бабочки, разноцветные пятнышки.

Плюшкин никому ничего не давал, а Максиму не жалко. Если вам что-то надо — пожалуйста! И эту пробку, и значок, и подшипник, и колеса от игрушечного грузовичка, и голубую пепельницу с трещиной, и пластмассового солдатика, и мотки проволоки… Лишь бы для пользы. Лишь бы все были довольны: и вещи, и люди.

— Оставь в покое свой утиль и слушай меня, — сказала мама. — Мелких денег у меня нет. Возьми пять рублей и не вздумай потерять сдачу.

— Когда я терял? — слегка обиделся Максим.

— Хорошо, хоть этого за тобой не водится. Но кто знает… Куда ты их положишь?

На форме был только один карманчик — нагрудный. Плоский и тесный. Мама затолкала в него свернутую пятирублевую бумажку и два троллейбусных билетика.

— Смотри не вытряхни. А платок куда денешь?

— Зачем он мне? Мам, я побегу!

Мама улыбнулась, взяла Максима за уши, притянула и чмокнула в нос.

— Беги. Желаю удачи.

— Ни пуха ни пера! — крикнул из комнаты папа.

— Жми, старик, — сказал братец Андрей.

ПРОТ ВЕСЕЛЬЕ, СТРАХ И СМЕЛОСТЬ

Иногда кажется человеку, что внутри у него тугие струны и звонкие пружинки. Это если за окнами утро, золотое от солнца и синее от неба. И если впереди праздник. И сам ты — ловкий, быстрый и красивый — легко скачешь вниз по лестнице с третьего этажа. Летит за тобой по ступеням пулеметный стук: тра-та-та-та-та! Вот сейчас, сейчас, через полсекунды отскочит от удара ладонями дверь подъезда и кинутся тебе навстречу весенние улицы!

Ура!

Ой, нет…

Ура-то ура, а мама, кажется, была права. Вернуться, что ли?

Но когда взят такой разгон, возвращаться невозможно. Да и примета плохая: удачи не будет. А Максиму сегодня удача нужна до зарезу!