Суть дела - Грэм Грин

Скоби поднялся по широким ступеням и свернул по затененному наружному коридору направо, в свой кабинет; там стоял стол, два табурета, шкаф и ящик с картотекой; на гвозде, как старая шляпа, висела связка ржавых наручников. Постороннему комната показалась бы пустой и неприветливой, но для Скоби это был дом. Другие создают домашний уют, постепенно обрастая вещами: повесят новую картину, поставят побольше книг, замысловатые пресс-папье или пепельницу, купленную в праздничный день неизвестно зачем; Скоби создавал свой уют, выбрасывая все лишнее. Пятнадцать лет назад он начинал здесь жизнь с куда большим имуществом. Раньше тут красовались фотография жены, яркие кожаные подушки, купленные на туземном базаре, мягкое кресло, весела большая цветная карта порта. Карту попросили служащие помоложе, ему она больше не была нужна — всю береговую линию он и так знал наизусть (ему был подчинен район от Куфа-бэй до Медли). Что же до кресла и подушек, — он скоро понял, как в этой знойном городе удобства только усугубляют жару. Все, что прикасается к телу, заставляет его потеть. В конце концов отпала нужда и в фотографии жены, — она ведь теперь жила рядом. Жена приехала к нему в первый год войны, когда та еще не разыгралась всерьез, и уже не смогла уехать; боязнь подводных лодок приковала ее к месту, сделала такой же постоянной принадлежностью его жизни, как наручники на стене. Вдобавок фотография была очень давняя, и ему не хотелось вспоминать то время, когда у жены были такие еще по-девичьи мягкие черты, добрый, ласковый от неведения взгляд, губы, покорно полуоткрытые в улыбке, которую заказал ей фотограф. За пятнадцать лет черты лица становятся четче, жизненный опыт лишает их мягкости, и Скоби постоянно чувствовал, что виноват в этом он. Ведь это он вел ее за собой, и, стало быть, жизненный опыт, который она приобрела, тоже выбирал он; значит, и лицо ее изменил он.

Скоби уселся за пустой стол, и чуть ли не в тот же миг на пороге щелкнул каблуками его сержант из племени менде.

— Что там у вас?

— Начальник полиции вас просит.

— Кого-нибудь задержали?

— Двое черных подрались на базаре.

— Из-за бабы?

— Да, начальник.

— Еще что?

— Вас спрашивает мисс Уилберфорс, начальник. Я ей сказал, вы в церкви и ей лучше прийти немного погодя, но она пристает. Говорит, не сойдет с места.

— Которая же это мисс Уилберфорс, сержант?

— Не знаю, начальник. Из Шарп-тауна.

— Я приму ее, когда вернусь. Но, имей в виду, больше никого!

— Слушаюсь, начальник.

По дороге в кабинет начальника полиции Скоби увидел одиноко сидевшую на скамье у стены девушку. Кинув на нее беглый взгляд, он заметил только молодое черное африканское лицо и яркое ситцевое платье, но все это тут же выскочило у него из головы: он думал, что сказать начальнику. Эта мысль занимала его всю неделю.

— Садитесь, Скоби.

Начальник полиции был старик пятидесяти трех лет, — возраст исчислялся годами службы в колонии. Начальник полиции, который прослужил двадцать два года, считался старейшиной, а недавно приехавший губернатор, хоть ему и стукнуло шестьдесят пять, был еще мальчишкой по сравнению с любым окружным комиссаром, имевшим за плечами пять лет здешней жизни.

— Я выхожу в отставку, Скоби, — сказал начальник полиции. — Сразу же после инспекционной поездки.

— Знаю.

— Да, наверно, все знают.

— Я слышал, об этом говорят.

— А ведь, кроме вас, я об этом сказал только одному человеку. И кого прочат на мое место?

— Всем ясно, кого не назначат на ваше место.

— Возмутительно! — сказал начальник. — Но я тут ничего не могу поделать. У вас необыкновенный талант наживать врагов. Как у Аристида Справедливого.

— Да не такой уж я справедливый…

— Надо решить, чего вы хотите? Сюда посылают из Гамбии некоего Бейкера. Он моложе вас. Хотите подать в отставку, уйти на пенсию, перевестись в другое место?

— Я хочу остаться здесь, — сказал Скоби.

— Ваша жена будет недовольна.

— Я тут слишком давно, чтобы отсюда уезжать. — Он подумал: бедная Луиза, если бы я предоставил решать тебе, где бы мы с тобой сейчас были? И ему пришлось признать, что тут бы их не было, они бы давно уехали в другое место, где им бы лучше жилось, и климат был бы лучше, и жалованье лучше, и лучше положение. Она бы пользовалась всякой возможностью, чтобы поправить их дела, проворно подталкивала бы его вверх по ступенькам должностной лестницы и зря не дразнила бы гусей. Это я затащил ее в эту дыру, думал он со странным предчувствием своей вины: оно не покидало его никогда, словно он нес ответственность за горе, которое ее ждет, хотя еще и не предвидел, какое это будет горе. Вслух он сказал: — Вы же знаете, мне здесь нравится.

— Да, видимо, так. Не пойму только, что.

— Вечером здесь красиво, — уклончиво объяснил Скоби.

— А вы знаете последнюю сплетню, которую распускают в Администрации?

— Наверно, что я беру взятки у сирийцев?

— До этого они еще не додумались. Это — следующий этап. Нет, пока вы спите с чернокожими девушками. Вы, конечно, понимаете, откуда это идет, — вам бы надо было пофлиртовать с кем-нибудь из их жен. А то им обидно.

— Может, мне и в самом деле завести себе чернокожую девушку? Тогда им не придется ничего выдумывать.

— У вашего предшественника их было много, но никого это не трогало. О нем выдумывали что-то другое. Говорили, будто он втихомолку пьянствует. Тогда было принято пьянствовать открыто, у всех на глазах. Какие же они скоты, Скоби!

— Первый заместитель у них в Администрации совсем неплохой парень.

— Да, первый заместитель ничего. — Начальник засмеялся. — Вы ужасный человек, Скоби. Скоби Справедливый.

Скоби возвращался назад по коридору; в полумраке сидела девушка. Ноги у нее были босые, ступни стояли рядышком, как слепки в музее, и никак не подходили к цветному модному ситцевому платью.

— Вы мисс Уилберфорс? — спросил Скоби.

— Да, сэр.

— Разве вы живете здесь?

— Нет. Я живу в Шарп-тауне, сэр.

— Пройдемте ко мне. — Он провел ее в кабинет и сел за стол. Карандаша под рукой не было, и он выдвинул ящик. Вот только тут скопилось множество вещей: письма, резинки, разорванные четки, — но карандаша не было и здесь. — Что у вас там случилось, мисс Уилберфорс? — Взгляд его упал на любительский снимок — большая компания купается на пляже Медли; его жена, жена начальника департамента, начальник отдела просвещения — в руках у него что-то вроде дохлой рыбы, — жена казначея. Обилие белого тела делало их похожими на сборище альбиносов, рты широко раскрыты от смеха.

Девушка сказала:

— Моя хозяйка… она вчера поломала весь мой дом. Вошла, когда было темно, повалила перегородки, украла сундук со всеми моими вещами.

— У вас много жильцов?

— Всего трое, сэр.

Он прекрасно знал, как это бывает: квартирант снял однокомнатную домишко за пять шиллингов в неделю, поставил тоненькие переборки и сдал клетушки по полкроны каждая, открыв нечто вроде меблирашек. В каморке — сундучок с незатейливым фарфором и стеклом, подаренным хозяином или украденным у хозяина, кровать из старых ящиков и лампа «молния». Ламповые стекла часто бьются, и открытый огонек жадно кидается на разлитый керосин, на фанерные переборки, вызывая бесчисленные пожары. Порою домовладелица врывается в такой домик, ломает опасные перегородки, иногда она ворует у своих квартирантов лампы, и слух о такой краже волнами расходится по всей округе, молва превращает ее в эпидемию краж, достигает европейского квартала и становится пищей для клубных сплетен: «Ни одной лампы не убережешь, как тут ни бейся!»

— Ваша хозяйка жалуется: от вас одно беспокойство, — резко сказал Скоби. — Слишком много жильцов, слишком много ламп.

— Нет, сэр. Я лампами не промышляю.

— А собой промышляете? Вы нехорошая девушка, да?

— Нет, сэр.

— Зачем вы сюда пришли? Почему не сходили к капралу Ламина в Шарп-тауне?

— Он брат моей хозяйки, сэр.

— Вот как? Один отец, одна мать?

— Нет, сэр. Один отец.

Разговор был похож на церковный обряд, который ведут священник и служка: Скоби безошибочно знал, что произойдет, когда один из его людей начнет расследовать это дело. Домохозяйка заявит, что она потребовала от квартирантки снести перегородки и, когда та не послушалась, взялась за дело сама. Она будет утверждать, что никакого сундучка с посудой вообще не было. Капрал это подтвердит. Выяснится, что он вовсе не брат хозяйки, а какой-то дальний родственник — родство это окажется малопочтенным. Взятки, которые тут для благовидности называют подарками, будут переходить из рук в руки; буря попреков и негодования, звучавшая так неподдельно, скоро стихнет; перегородки будут поставлены вновь; никто больше и словом не обмолвится о сундучке, а несколько полицейских станут на один-два шиллинга богаче. В первые годы Скоби с жаром принимался за такие дела; он всякий раз чувствовал себя защитником невинных и обездоленных квартирантов от богатых и злокозненных домовладельцев. Но скоро обнаружилось, что вина и невиновность тут понятия столь же относительные, как и богатство. Обиженный квартирант сам был капиталистом, зарабатывая пять шиллингов в неделю на лачуге, в которой жил даром. Тогда Скоби попытался пресекать такие дела в самом зародыше; он спорил с истицей, убеждая ее, что следствие ни к чему не приведет и только отнимет много времени и денег; иногда он просто отказывался его вести. В отместку в окна его машины швыряли камни, прокалывали шины, а сам он заслужил прозвище «Плохой человек», которое преследовало его всю долгую, невеселую поездку в глубь страны, — и его это почему-то огорчало: там было так сыро и жарко, что он все принимал близко к сердцу. Уже тогда ему хотелось завоевать любовь и доверие здешних людей. В тот год он захворал черной лихорадкой и чуть было совсем не ушел со службы по болезни.