Когда он был порочным. Второй эпилог - Джулия Куинн

— Недолго. Я восхищалась картиной.

Вайолет остановилась рядом с ней, и они вместе стали разглядывать Фрагонара.

— Он великолепен, да? — прошептала она, и нежная печальная улыбка осветила ее лицо.

— Мне он нравится, — сказала Франческа. — И всегда нравился. Он напоминает мне об отце.

Вайолет изумленно повернулась к ней.

— Правда?

Франческа могла понять ее реакцию. На картине была изображена молодая женщина с букетом цветов, к которому была привязана записка. Не слишком-то мужская тема. Но она оглядывалась через плечо, и на лице ее было чуть лукавое выражение, словно еще немного — и она рассмеется. Франческа не могла вспомнить отношения родителей — ей не было еще и шести, когда отец умер. Но она помнила смех. Глубокий, раскатистый смех отца — он как будто продолжал жить внутри нее.

— Думаю, ваш брак должен был быть именно таким, — сказала Франческа, указав рукой на картину.

Вайолет отступила на полшага и склонила голову набок.

— Думаю, ты права, — ответила она, и лицо ее стало взволнованным от сделанного открытия. — Я никогда не задумывалась об этом.

— Ты должна забрать картину с собой в Лондон, — сказала Франческа. — Она ведь твоя, разве нет?

Вайолет покраснела, и на короткое мгновение Франческа увидела в ее глазах молодую девушку, которой она когда-то была.

— Да, — сказала она. — Но она должна остаться здесь. Именно здесь он подарил ее мне. И здесь… — она указала рукой на картину… — Мы вместе повесили ее.

— Ты была очень счастлива, — произнесла Франческа. Это был не вопрос, просто утверждение.

— Как и ты.

Франческа кивнула.

Вайолет потянулась к ней, взяла за руку и нежно погладила, пока обе продолжали изучать картину. Франческа точно знала, о чем думает мать — о ее бесплодии и о том факте, что они, казалось бы, негласно решили не говорить об этом, да и с какой стати? Что такого могла сказать Вайолет, чтобы разрешить эту проблему?

Франческа молчала, потому что знала: от ее слов матери станет лишь тяжелее, поэтому они стояли, думая об одном и том же, но не говоря ни слова, задаваясь вопросом, кому же из них больнее…

Франческа подумала, что, пожалуй, ей — в конце концов, это же было ее бесплодное чрево. Но, может быть, боль матери была более резкой. Ведь Вайолет была… ее матерью и страдала из-за несбывшихся надежд своего ребенка. Разве это не больно? А ирония заключалась в том, что Франческе этого никогда не узнать. Она никогда не узнает, каково это — страдать за своего ребенка, потому что никогда не узнает, каково быть матерью.

Ей почти тридцать два. Она не знала ни одной замужней женщины этого возраста, которая так и не забеременела бы. Казалось, дети либо рождались немедленно, либо никогда.

— Гиацинта уже приехала? — спросила Франческа, продолжая рассматривать картину и смешинки во взгляде женщины.

— Еще нет. Но сегодня чуть позднее приедет Элоиза. Она…

Франческа заметила, что мать слегка запнулась, прежде чем замолчать.

— Она ждет ребенка, да? — спросила она.

Последовало секундное молчание, а затем она ответила:

— Да.

— Это чудесно, — и она ничуть не кривила душой. Она и впрямь так считала. Просто не знала, как правильнее выразить это словами.

Ей не хотелось смотреть в глаза матери. Потому что тогда она расплакалась бы.

Франческа откашлялась и наклонила голову, словно нашла на Фрагонаре еще дюйм, которого до сих пор не замечала.

— Кто-нибудь еще? — спросила она.

Она почувствовала, что мать слегка напряглась, и подумала, что Вайолет, наверное, решает, стоит ли ей притвориться, что она не поняла, о чем речь.

— Люси, — тихо ответила ей мать.

Франческа наконец повернулась и заглянула в лицо Вайолет, вырвав ладонь и рук матери.

— Опять? — спросила она. Люси и Грегори были женаты меньше двух лет, но это будет их второй ребенок.

Вайолет кивнула.

— Мне жаль.

— Не говори так, — сказала Франческа, в ужасе от того, как тихо звучит ее голос. — Не говори, что тебе жаль. Об этом нельзя жалеть.

— Нет, — тут же согласилась ее мать. — Я имела в виду вовсе не это.

— Ты должна радоваться за них.

— Я рада!

— Радоваться за них сильнее, чем переживать за меня, — выдохнула Франческа.

— Франческа…

Вайолет попыталась дотронуться до нее, но Франческа отпрянула.

— Обещай мне, — сказала она. — Ты должна пообещать мне, что всегда будешь радоваться больше, чем грустить.

Вайолет беспомощно посмотрела на нее, и Франческа поняла: ее мать не знала, что сказать. Всю свою жизнь Вайолет Бриджертон была самой чуткой и самой чудесной из матерей. Казалось, она всегда знает, что нужно ее детям, особенно, когда им действительно было что-то нужно: будь то доброе слово, мягкое поощрение или даже пресловутый хороший втык.

Но сейчас, в данный момент, Вайолет была в растерянности. И это Франческа стала тому причиной.

— Прости, мама, — сказала она, не успев сдержать слова. — Прости, мне так жаль.

— Нет, — Вайолет сделала шаг вперед и обняла ее, на этот раз Франческа не стала отодвигаться. — Нет, дорогая, — снова сказала Вайолет, нежно гладя ее волосы. — Не говори так, пожалуйста, не надо.

Она успокаивала ее, что-то тихо шептала, а Франческа позволяла матери обнимать себя. И когда горячие, безмолвные слезы Франчески закапали на плечо матери, ни одна из них не сказала ни слова.

Два дня спустя приехал Майкл. К этому времени, Франческа с головой ушла в приготовления к крестинам Изабеллы, и ее разговор с матерью был, если и не забыт, то, по крайней мере, отодвинут на второй план. В конце концов, ничего нового сказано не было. Франческа оставалась такой же бесплодной, как и во все предыдущие свои поездки в Англию к семье. Единственное, чем отличался этот раз, так это тем, что она в самом деле с кем-то поговорила об этом. Немного.

Как смогла.

И все же почему-то с нее словно спала какая-то часть ноши. Когда она стояла там, в коридоре, в объятиях матери, что-то вылилось из нее вместе со слезами.

И хотя ей все еще было больно из-за детей, которых ей никогда не иметь, впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Это было странно и чудесно, и она отказывалась думать о том, почему.

— Тетя Франческа! Тетя Франческа!

Франческа улыбнулась и подхватила свою племянницу под руку. Шарлотта была младшей дочерью Энтони, через месяц ей должно было исполниться восемь.

— Что такое, куколка?

— Ты уже видела платье малышки? Оно такое длинное.

— Знаю.

— И с оборками.

— Платье для крестин должно быть с оборками. Даже мальчиков одевают в кружево.