Как я была маленькая (издание 1954 года) - Вера Инбер

Сарай стоял на невысоких столбиках. Взрослым было туда не пробраться, а нам удобно, особенно мне. Но и то приходилось ползти на четвереньках.

Под сараем в клочьях пуха мы нашли несколько куриных и утиных яиц, одно очень большое, наверно гусиное, и одно совсем крошечное, неизвестно чьё. Здесь же мы увидели одну из индюшек с детьми. Они ковриком разостлались вокруг неё, попискивая и толкаясь.

Индюк сидел поодаль. Мы постарались проползти мимо него сторонкой, потому что были случаи, когда он хватал за ноги.

— Давай-ка выгоним отсюда индюшат, — предложил Дима. — Интересно будет, когда они начнут выходить.

— А индюк? — спросила я с опаской.

— Ну и что же? — расхрабрился Дима. — Нас двое, а он один. Выгоним его первого. Сложим яйца вон у того столбика, а потом заберём.

Так мы и сделали, только самое крошечное я спрятала в карман.

Индюка мы выгнали удачно. Он забормотал, надулся, покраснел, но тронуть нас побоялся. Индюшка тревожно вытянула голову и стала быстро говорить детям по-своему: «Ближекомне, ближекомне, ближекомне».

Но мы надвигались на них ползком, крича «кш». И тогда всё семейство кинулось к выходу. Мы — за ним.

— Алле гоп! — кричали мы, как в цирке, подхлёстывая индюшат прутиком.

Нам нравилось, что они так быстро перебирают лапками. Особенно забавно получалось это у самого маленького, который не поспевал за остальными.

— К пруду их! — решили мы. — Пусть познакомятся с утятами.

И вдруг мы увидели бабушку. Она стояла перед нами, держа в руках миску с пшеном для индюшат и цыплят.

Бабушка молча смотрела вслед индюшатам, которые убегали что есть духу, только перышки летели. Но самый маленький замертво лежал на земле. Бедный индюшонок! Может быть, мы зашибли его прутиком? Или же он слишком быстро бежал?

— Кто убил индюшонка? — тихо спросила бабушка.

— Не мы, — быстро ответила я. — Мы под сарай не лазили.

От этой неправды мне стало жарко, даже лоб стал потный. Я полезла в карман за платком и нечаянно раздавила спрятанное там яичко. Оно потекло у меня по пальцам. Бабушка отвернулась от меня.

— Ну, а ты что скажешь? — обратилась она к Диме.

— Мы индюшонку ничего не сделали, — соврал Дима. — Это вот кто до смерти напугал его: Василий.

Василий, большой бабушкин кот, умывался в это время на ступеньке сарая. Услыхав своё имя, он с удивлением прислушался, а потом снова спокойно продолжал мыть уши.

— Жалко, — произнесла бабушка как бы про себя. — Очень жалко.

Мы с Димой переглянулись и ответили в один голос:

— Бабушка, у тебя и так много индюшат.

Бабушка внимательно поглядела на нас:

— Вас мне жалко, внуки мои. Что из вас вырастет, если вы научитесь говорить неправду!..

Тяжёлый это был день!

С нами никто не разговаривал. И даже кот Василий не пожелал взять у нас рыбью головку, которую мы для него приготовили. Кто-кто, а уж кот Василий был прав, не желая иметь с нами дело. А тут и небо нахмурилось, словно сердясь на нас.

Вечером мы долго не могли уснуть. Лёжа в постелях, мы слушали, как на крылечке бабушка и мама говорили о нас, думая, что мы спим.

— Всю жизнь я учу и воспитываю чужих детей, — говорила мама, — а родную дочку и племянника не сумела вырастить добрыми и правдивыми.

— Слышишь, Дима, что про нас говорят? Что мы недобрые и неправдивые, — прошептала я.

— Молчи, давай послушаем, — тоже шёпотом ответил Дима.

— Ты неправа, дорогая моя, — раздался бабушкин голос. — Они ещё очень малы. Уверяю тебя, что всё это ещё поправимо.

Тут уж мы не могли улежать. Как были, в одних рубашках, бросились мы на крылечко.

— Мы поправимые, мы поправимые! — чуть не плакали мы. — Больше мы так никогда не сделаем!

— Что я говорила! — воскликнула бабушка.

На следующий день все помирились с нами. Солнышко светило вовсю. А кот Василий съел рыбью головку и даже попросил ещё. И тогда мы поняли, что Василий не ел вчера рыбью головку ещё и потому, что мы кормили его из рук. Коты так есть не умеют, они едят только с блюдца или с пола.

Проверьте, и вы сами увидите.

Тётя Наша

— Как у тебя, Дима, волосы отросли! Вон какие длинные стали, — сказала я.

Сказала и вспомнила: это значит — лето кончается.

В деревне Диму не стригли. А как только он возвращался в город, его сейчас же вели к парикмахеру.

И правда, лето кончалось. Мальвы давно отцвели. На огороде было пусто. Только огурцы, оставленные на семена, лежали, как толстые бочоночки.

Наступил день отъезда. Экипаж-дребезгун и его возница ждали нас у крыльца. Вороные кони Фонарь и Мальчик были серьёзны: им предстояла долгая дорога.

Бабушка в последний раз обняла нас. Мне она сказала:

— Смотри, дерзкий носишко, не огорчай маму.

Нам было жалко уезжать из деревни, но домой в город тоже хорошо было вернуться. А главное — хотелось увидеть папу.

И какая это была радость, когда мы наконец увидели его на пристани! Сойдя с парохода, мы так и бросились к нему.

С Димой мы тут же и расстались. Его повезли прямо в парикмахерскую, а потом к ним домой. А мы поехали к себе домой.

Дома я быстренько обежала всю квартиру. Побывала и на кухне, где хозяйничала и жила наша кухарка Дарьюшка.

Дарьюшкино одеяло было сшито из треугольных лоскутков: синих, зелёных, красных, клетчатых, в крапинку, в горошек и ещё разных. О каждом таком лоскутке Дарьюшка могла рассказать целую историю: откуда он взялся, что с ним было до того, как он пошёл на одеяло, где была в то время сама Дарьюшка.

Про один клетчатый треугольничек Дарьюшка сказала: «Это когда Устинька, племянница, родилась, мы ей пелёнки из старого фартука сшили. Это Устинькин лоскут».

Дарьюшка была немолодая и довольно строгая. Особенно не любила она, когда я шарила на кухонных полках и заглядывала в банки со всякими вкусными вещами.

Вот и сейчас, хотя Дарьюшка и обрадовалась мне, но я сразу заметила, что миндаль и изюм стоят на самой верхней полке, откуда достать их уже невозможно.

Из кухни я побежала в ту маленькую комнату, где стояла моя кровать с сеткой, два стула, этажерка с книгами и низенький стол. Сейчас дверь в эту комнату оказалась запертой.

Я заглянула в замочную скважину сначала одним, потом другим глазом. Что же я там увидела?

В комнате было солнечно. Блестящие пылинки плясали в косом луче, точно у них был бал. А на стуле сидела незнакомка в полосатом сером платье, с гребёнкой в руке и задумчиво глядела в окно на осенние листья. Лицо у неё было бледное, худое. Чёрные пушистые волосы распущены по плечам. Видно, она собиралась их расчесать, но задумалась — стоит ли. Я ей сочувствовала: я и сама не любила причёсываться.

Но кто же всё-таки была эта незнакомка?

— Ты, Верочка, что тут делаешь? — услыхала я мамин голос. — Зачем ты заглядываешь в щёлку? Если тебя интересует, что происходит в комнате, спроси, и я отвечу. А подглядывать не годится.

— Да, мамочка, меня интересует, — отвечала я. — Мне очень хочется знать, кто это там сидит с гребёнкой. А подглядывать я больше не буду. Это в последний раз.

— Ну, вот и хорошо. А сейчас я тебе всё скажу. Там в комнате — тётя Наташа, моя двоюродная сестра. Совсем недавно, — продолжала мама тихонько, — у тёти Наташи случилось большое горе: у неё утонул жених. Корабль, на котором он плыл, столкнулся с другим кораблём и пошёл ко дну. Это было большое несчастье. Теперь тётя Наташа одинока. Вот мы с папой и решили, что лучше всего ей будет поселиться у нас. Мы все будем стараться, чтобы тётя Наташа чувствовала себя в нашей семье как дома.

— Я тоже буду стараться, — сказала я.

С этого времени тётя Наташа поселилась у нас. Я сначала немного дичилась её, а потом очень полюбила и стала называть «тётя Наша». И так это имя ей подошло, что все взрослые тоже стали называть её тётей Нашей.

Она начала заниматься хозяйством, и весь наш дом стал уютным, милым и таким опрятным, что пылинкам не удавалось поплясать в своё удовольствие в солнечном луче — их всех выметали вон.

Каждое утро мы с тётей Нашей убирали квартиру. Для этого у меня были свои фартуки и даже свои пыльные тряпки: клетчатые, подрубленные со всех сторон, а в уголке вышита начальная буква моего имени: «В».

Кроме тряпок, была у меня ещё метёлочка из куриных перьев. Ею очень удобно было смахивать пыль с мелких вещиц.

Дверцы нашего буфета были украшены гроздями винограда, яблоками, грушами и дикими утками. Всё это было вырезано из дерева очень красиво, но пыли туда набиралось много, особенно в виноградные грозди. Надо было вытирать отдельно каждую виноградину.

Много возни было и с папиной фарфоровой пепельницей, сплетённой в виде лаптя: туда набивался папиросный пепел. Но я опускала лапоть в тазик с водой, и он выходил оттуда как новенький.