Искусство составления витражей - Людмила Богданова

- Не понимаю...

- Вы на моем корабле. У меня еще слишком много вопросов, чтобы так быстро расстаться.

- Так вы...

- Похитил вас, украл, если угодно; унес против воли...

Йохани вскочила:

- Как вы посмели?!

- Прошу прощения, честное слово. Но меня одолело любопытство.

Йохани стиснула пальцы.

- А у меня вы спросили?!

Его лицо приняло насмешливо-повинное выражение:

- Спрашиваю. Вы согласны мне помочь?

- Только если возвратите меня туда, откуда взяли.

- А вы действительно хотите вернуться?

Йохани споткнулась на полуслове. Она увидела над дверью изображение синего знамени с семью лебедиными цветками. Это был "бродяжник" типа альба, личная яхта короля, который был бы мгновенно уничтожен, попытайся его занять кто-то другой.

Мужчина наклонился над Йохани:

- Вам плохо?

- Что вы хотите знать?

- Например, про вот это, - он снял с ворота голубую звезду. - С ним связана легенда?

- Легенда? - Йохани сорвалась с места. - У вас есть орнавит?

Бросив в рот горсть алых капсул, она сжала кристалл в ладони, и в стене рядом с головой похитителя появилось ровное оплавленное отверстие. Йохани почувствовала мерзкую горечь во рту и стала падать. Король подхватил ее, вернул в койку, спрятал кристалл:

- Довольно экспериментов. Отдыхайте. Мне надо подумать.

Эя, Имперское хранилище, спиралокасты,

ячейка 80/11/1, уцелевшая Полная Запись.

Кот потянулся и мурлыкнул. Он был слишком велик для обычной домашней киски, но и диким его назвать было нельзя. Он терся у ног, мурлыкал и умильно заглядывал в глаза.

- Хотел бы я знать, что ты знаешь, - мальчишка почесал кота за ухом. Кот принял это за поощрение и развалился кверху брюхом.

- И хотел бы я быть таким доверчивым, как ты, - в голосе мальчишки прозвучала горечь.

- Реур, оставь зверя!

Девочка лет двенадцати стояла в дверях, комкая передник, расшитый рябиновыми гроздьями.

- Это не зверь. Это хон ти.

- Все равно оставь. Это не наш хон ти.

- Ну и что, - сказал он почти с ненавистью.

- У нас не может быть хон ти. У нас нет рода.

- Наш отец король!

- Он царствует, а не правит.

- Дура! - Реур сжал кулаки. - Если он захочет...

- Нас завтра отправляют с Эи. Нас забирают Ведьмы.

- Но я не хочу.

- У королевских детей не спрашивают, чего мы хотим.

- Он защитит нас!

- Тогда его убьют.

- Не посмеют.

Эя, Имперское хранилище, спиралокасты,

ячейка 3/31, уцелевшая Полная Запись.

Она сидела, сильно откинувшись назад, утопив в капюшоне лицо, заложив ногу за ногу, а на ступне приподнятой ноги проступал багряный полумесяц. Боль и досада расходились от женщины толчками, пропитывая галерею, так что Оэл сперва отшатнулся, войдя сюда. А потом подошел.

- Вам помочь?

- Я не принимаю помощи от незнакомых.

- Дин Оэл, к услугам госпожи.

- Один из Четырнадцати.

Он опустился на колени, бесцеремонно и сильно обхватил ее ступню:

- Осколок?

Ведьма, морщась, кивнула.

- Кто же ходит босиком по голубой пыли?

Она дернулась:

- Ненавижу, когда меня учат.

- Погодите, он мог остаться в ране.

Оэл наклонил голову и резко провел по царапине языком, почувствовав резкий вкус крови. Ведьма ошеломленно замерла. А властитель поднял на нее зеленовато-серые длинные глаза, в которых недоверие смешалось с надеждой.

Они потом не помнили оба, сколько провели вне времени, и только капля крови, выползшая из ранки, заставила его очнуться. Оэл залил царапину биоклеем, потом, не долго думая, взял ведьму на руки:

- Куда вас отнести?

Эя, Имперское хранилище, сожженная

зона. Кристалл.

Они пришли ниоткуда. Но опасность была не в их неопределенности и даже не в том оружии, что они принесли с собой (оно было варварски грубым и маломощным) , а в том, что сеть высокой защиты, казавшаяся непреодолимой, пропустила их, как воздух пропускает солнечный свет. Автоматы не справились, а люди не успели. Золотой трон Эи был захвачен почти без боя.

Король был убит, Четырнадцать бесследно исчезли - вот и все, что изменилось в Империи, по крайней мере, сначала.

Они пришли ниоткуда. Они звали себя Братья по Оружию.

Тинуэ, Единое Информационное Поле,

тайные знания, Оукдор.

Дубы внезапно раздвинулись, открывая приземистое круглое строение, окаймленное тыном из обожженных кольев. На острие каждого кола болтался человеческий череп. Близились сумерки, и глазницы черепов начинали светиться зеленым гнилушечным светом. В воздухе не было ни ветерка, бронзовые листья томно обвисли, а небо набрякало розовой кровью, и в этой крови черными угольками метались потревоженные вороны. Унти передернула плечами под легкой туникой. Холод и страх перед этой чужой планетой сделались безмерны. Ей нужно было убежище. Она стала обходить заплот по периметру и возвратясь на место, с которого начала, поняла, что в тыне нет ни ворот, ни самой маленькой калитки, ни даже лаза, прорытого барсуком или лисой. Отчаянье сгустилось и надавило на плечи. Унти заплакала. Несмотря на все тщательное обучение она была только безоружной тринадцатилетней девочкой, и ей страшно было в этом заповедном лесу, так не похожем на леса Эи. Она закричала, и крик этот подхватило эхо, и тогда над тыном, над рядом сверкающих зловещих огней появилось темное в свете заката, обметанное лохмами лицо. Баба Яга из старинной детской сказки пялилась на Унти пронзительными глазами. Потом с заплота упала к ногам девочки веревочная лестница. Если бы принцесса не была так запугана и измучена, она бы рассмеялась.

- Полезай, - велела старуха.

- Я не смогу.

- Становись на нижнюю ступеньку и держись.

Унти взнесло наверх так стремительно, что отнялось дыхание, и тут же жесткие руки схватили ее и набросили повязку на глаза. Унти испуганно охнула и полетела вниз. Ей не дали упасть. Поймали и грубо зажав подмышкой, куда-то понесли. В первую минуту, задохнувшись от неожиданности и колючей щерсти повязки, что лезла в ноздри, Унти и не пробовала сопротивляться, но по мере продвижения неизвестно куда боевой дух древних поселенцев возродился в ней. Унти попробовала заорать и засучила ногами, так что ей почти удалось вырваться, но тут жгучий шлепок пониже спины вызвал в ней такой прилив стыда и ярости, что она застыла. Почти тут же принцессу поставили на ноги, но ноги подогнулись, и Унти осела на холодный пол. Повязку с ее головы стянули, но в этом было мало проку из-за окружающей темноты. Унти беззвучно плакала и сплевывала с языка шерстинки, у нее болел живот. Кто-то подошел к ней сзади и одним грубым движением сорвал с нее тунику и белье, а впереди зародился и поплыл к ней тусклый желтый свет. Унти заорала, корчась и заслоняя руками живот и грудь:

- Не трогайте! Не смейте меня трогать! Я плохого не делала! Мама!

Каскад воды, обрушившийся на Унти, заставил ее заткнуться и сделал мокрой с головы до пят. Тут же ее замотали в грубое полотенце. Унти лягнула невидимого, и ее опять несильно, но внятно шлепнули.

Женский голос сказал:

- Хороша... принцесса. Что ты ищешь в Оукдоре?

- Это было с ней, - отозвался другой голос из темноты, и на пол полетел синий в бурых засохших пятнах плащ. Ткань развернулась, и к ногам той, которая спрашивала, покатилась высохшая мертвая голова.

Пенорожденный.

Человек бродил по августовскому лесу, грыз орехи и улыбался гневно цокающим белкам. Он не знал, что пришел к тупику.

Лес рос вокруг города, пахнущего липой и грибами. Город стоял здесь уже четыре тысячи лет и столько же не менялся. Он успел состариться в тиши своих улочек с деревянными домами и ветхими палисадниками. Он не подозревал, что сюда попадают лишь те, кому некуда торопиться. И это вовсе не связано со старостью и болезнями. Просто для тех, кто чаще смотрит в прошлое, чем в будущее и не видит цели и смысла, в этом городе кончаются все дороги.

Город млел под неярким солнцем, как все другие города, лопухи и бурьян кустились на пыльных улочках и неброскими цветами цвел пустырник. И, видимо, в этой неброской тишине, в плеске воды о жестяной желоб и слабом скрипе деревянных мостовых можно было разглядеть потаенную истину, растерянную в дороге. Сюда приходили отчаявшиеся. Сюда же - желающие найти себя. Город сплошных философов и художников. Должно быть, единственный во вселенной, Крайний никого не удерживал силой. Просто леса, распадки и пыльные дороги непонятным образом замыкались на возвращение, и старая железнодорожная ветка, чудом сохранившаяся в окрестностях, гоняла по кругу маленькие поезда. Иногда один или другой пробовали вырваться, и тогда в привычном порядке менялись надежда к отчаянью, яростному протесту, бешенству и тупому покорному смирению с судьбой. Может, и отыскался кто-то, у кого получилось уйти. Город молчал о них.

Коул прислушивался к городу, к шепоту реки - и ждал, что однажды что-то станет понятным и заставит очнуться, а пока воспоминания пересыпались, как песок, и ладони холодил камень, в котором горела синяя звезда.