Открытие Сибири - Алексей Окладников

Первым отвечал воеводе тунгус с Каты-реки Богдашка Чекотеев. Он сказал, что вверх по Тунгуске на левой стороне, против деревни Кужем-скай, где живет пашенный крестьянин Васька Панов, видел он в трех верстах от реки на высокой горе «в Камени» яму. «И ис той де ямы дух исходит смрадной, человеку невозможно духа терпети. И у той де ямы стоять де он, Богдашко, долго не мог. И отошед де от ямы лежал от того духа головною болезнью день». А у своей братьи, у тунгусов, он, Богдашко, слыхал, что «живут де в той яме люди, а имяна тем людем чюлюгдеи, а ростом де те люди человеку в груди, об одном глазе и об одной руке и ноге. А глаз у него, чюлюгдея, и рука с левую сторону, а нога с правую сторону».

Еще Богдашка-тунгус добавил, что братские ясачные тунгусы ставили самострелы на зверей и в одном самостреле нашли «застреляного того дикого человека, а платье де на том человеке тулунец кожаной, опушен белою козлиною, а в руках де у него пила железная». Богдашка видел и след дикого человека: «на снегу хожено одною босою ногою, а тот де их след гораздо мал, как пяти лет ребенка».

Второй тунгус, Имарга, сказал, что тоже видел яму, из которой несло смрадным духом, которого человек не может терпеть, а «тот де дух таков, как железо горит».

Однако никакие слухи о диких людях и чудовищах неизведанного Севера не могли остановить движение землепроходцев в поисках неведомых земель, и народов в «Восточной стране». Вся логика истории вела тех, кто строил русское централизованное государство под эгидой Москвы, все дальше и дальше, навстречу солнцу. Неоспорима заслуга тех, кто первым вышел на просторы Сибири, стал там прочно и навсегда…

На «диком бреге Иртыша» стоит «объятый думой» суровый воин, закованный в тяжелые бронзовые латы. В руках боевая секира, на груди распростер широкие крылья двуглазый золотой орел, дар царя. Не о тяжести ли царского дара думает свою думу казачий атаман? И не о том ли, где ждут его дружину, казаков и беглых от боярского гнета холопов, вольная воля и не тронутая плугом земля — мужицкое счастье?

Таким предстает Ермак в бессмертной скульптуре М. Антокольского и в думе «Смерть Ермака» декабриста К. Рылеева.

Рядом с Ермаком из глубины минувшего встает и другой образ, изваянный Антокольским, величественный и трагический, до конца еще не понятый историками Иван Грозный. Так история свела царя — покорителя Казани и Астрахани, последних гнезд татарского ига на Руси, с предводителем казачьей вольницы, который разгромил «столицу» татарского ханства в Сибири.

В думе Рылеева присутствует еще один царь — хозяин Кашлыка, столицы сибирского ханства, шейбанид Кучум. «Тать презренный…» — сказал о нем поэт-декабрист.

Впрочем, Кучума нельзя считать царем Сибири в полном смысле этого слова: он был всего лишь одним из тех хищных степных феодалов, которые сменяли друг друга в мутном мареве междоусобиц после развала империи Тамерлана. Реальная власть Кучума едва ли распространялась дальше самого Кашлыка.

Но Рылеев смотрел на Ермака и Кучума глазами народа, и с тех пор стоят в думе друг против друга молвой неразлучные казачий храбрый атаман и коварный татарский царь.

А тогда, четыре века назад, к востоку за Иртышом для Ермака еще лежала огромная и неизведанная земля — Сибирь. Необъятные просторы то тайги, то тундры, то степей. Где-то вдали плескались холодные волны Байкала, а совсем далеко гремел прибой Тихого океана…

Все это Ермаку могло рисовать только воображение. Со своей дружиной он сделал лишь первый шаг в страну солнечного восхода. Навстречу солнцу, на «край света», туда, где старинные легенды и хронографы помещали сказочные народы «Гога и Магога», придут уже другие.

Удивительная жизнь и подвиги Ермака стали достоянием легенд вскоре после его гибели в водах Иртыша. Смерть Ермака еще долго не давала покоя его врагам. Татарская легенда, сохраненная сибирским летописцем С. Ремезовым, передает, как воины Маметкула и Кучума стреляли в мертвое тело атамана из луков. К ужасу татар, кровь лилась из него как из живого. Птицы не смели клевать труп и испуганно шарахались в сторону, а ночью над могилой сиял огненный столб. Похоронив Ермака «под кудрявой сосной» на своем Бегишевом кладбище, татары насыпали над могилой высокий курган и, чтобы успокоить грозный дух, устроили богатую поминальную тризну: на ней было съедено 30 быков и 10 баранов. Такими поминками жители степей издавна чтили память своих героев.

…Прошло тридцать шесть лет после тризны у Епанчинских юрт, и первый сибирский митрополит Киприн собрал в Тобольске старых казаков, сподвижников Ермака, чтобы записать их рассказы о былых сражениях и походах. С тех пор в соборной церкви в Тобольске пели вечную память павшим в боях за Сибирь, а в сибирских городах завелись собственные сибирские летописи. И, раз уж речь идет об Ермаке, следует сказать, что не все еще исчерпано историками из его биографии, волнующей ученых четыре века.

Могло показаться, что трудно добавить хотя бы несколько строк к тем документальным свидетельствам о нем и его казаках, которые извлечены были из архивов к нашему времени.

Однако существует у историков редкий дар первооткрывателей письменных сокровищ. Есть чутье, позволяющее догадываться, где в громаде древних бумаг должны лежать ключи к тайнам веков.

Недавно сибирская исследовательница Е. Ромодановская обнаружила (и где — в Москве, в Историческом музее, рядом с Кремлем!) затерянный синодик Ермаковым казакам. Синодик сохранил их имена, наполнил реальностью события тех далеких дней.

На моем столе лежит письмо автора замечательных книг об Иване Грозном и Борисе Годунове ленинградского профессора Р. Скрынникова.

Письмо отправлено в Новосибирск 1 февраля 1979 года. Привожу текст письма, чтобы и мои читатели сопережили минуты волнения:

«Глубокоуважаемый Алексей Павлович!

Мне хотелось бы поделиться с Вами результатами моего исследования о Ермаке. Я получил неопровержимые факты насчет того, что поход начался не в 1581 году и не в 1578–1579-м, а в 1582-м. Не было двух- или трехлетнего кровавого завоевания (с многими сражениями) Сибири, а был молниеносный набег казачьих быстрых челнов.

Путь от Чусовой до Искера отнял два месяца.

Удалось найти некоторые новые архивные данные, но небольшие. Главное же, удалось выделить известия о походе Ермака, которые восходят непосредственно к приказному архиву документов из Посольского приказа. Это меняет очень многие представления об обстоятельствах первой сибирской экспедиции…

…Я постарался вложить все силы в работу о Ермаке… Работа без каких бы то ни было ухищрений. Найденные решения на удивление просты. Я просто выделил комплекс самых ранних, современных Ермаку документов. И увидел, что они все строго согласуются между собой — дают абсолютную дату начала похода и т. д.

О финале экспедиции: гибель всех казаков на Вагае — миф, точнее, поздняя редакция. А ранняя редакция: бегство большинства отряда и гибель нескольких человек, включая Ермака. Вождь остался верен себе: он прикрывал отход до последней минуты».

Таковы чудные подарки археографов к славной годовщине открытия Сибири.

История Сибири начиналась, впрочем, не только летописями. Сосланный в Тобольск писатель и ученый XVII века Ю. Крижанич назвал свою рукопись о Сибири и ее народах, написанную на латинском языке, «Историей Сибири».

Конечно, это не была история края в собственном и настоящем смысле слова. Но она в какой-то мере уже отвечала все более нараставшей потребности образованных людей всего тогдашнего мира понять, что такое Сибирь. Какова ее история, ее прошлое, что значит эта обширная окраина централизованного русского государства для России, для русского народа и, наконец, для всего мира.

Неудивительно поэтому, что в следующем, XVIII столетии появилась первая и многотомная, поистине громадная академическая «История Сибири» Г. Миллера, и теперь поражающая массой фактов и вложенного в нее труда.

С тех пор прошло много лет. История Сибири, исторические судьбы ее народов неизменно привлекали все большее внимание историков в нашей стране и за ее пределами. В 1963 году, например, вышла в Токио книга К. Кюдзо объемом в 200 страниц иероглифического текста, написанная, кстати, со знанием дела, достаточно объективно и с явной симпатией к новой, социалистической Сибири.

Наконец, в наши дни была создана новая, пятитомная история Сибири с древнейших времен и до наших дней.

Если академик Миллер мог ограничить свои задачи простым описанием хода событий, не пытаясь заглянуть в глубину потока исторических фактов, если он имел перед глазами панораму каких-нибудь ближайших двух веков, то в наше время громада проблем сибирской истории усложнилась и выросла неизмеримо.

Историк нашего времени должен охватить своим взором груды документов, накопившихся после Миллера, обобщить колоссальный исторический материал. Ученый призван критически рассмотреть работы своих предшественников и пойти далеко вперед по сравнению с ними, руководствуясь материалистическим пониманием истории. Ему надлежит как бы вновь осмыслить прошлое народов Сибири и проследить его от истоков истории до сегодняшнего дня. И даже более того — увидеть день завтрашний.