На широкий простор - Якуб Колас

деревни, белорусской сельской интеллигенции эпохи революции 1905–1907 годов рисует Якуб Колас в своем крупнейшем произведении — трилогии «На росстанях», в рассказах «Бунт», «Дар Немана», «Сотский подвел» и других.

Среди прозаических произведений Якуба Коласа видное место занимает повесть «Дед Талаш» («Трясина»), посвященная героической борьбе белорусского народа против иностранной военной интервенции и буржуазно-помещичьей контрреволюции в 1919–1920 годах.

Главный герой повести дед Талаш не выдуман автором. Это реально существовавшее лицо — один из активных участников борьбы белорусского народа против оккупантов в годы гражданской войны. Почти столетний старик (Талаш родился в 1844 году), он и в годы Великой Отечественной войны вел борьбу против немецко-фашистских захватчиков в рядах отважных белорусских партизан.

В произведениях Якуба Коласа очень верно и с большой любовью показана жизнь белорусской сельской детворы.

Классик белорусской литературы Якуб Колас стал одним из любимых писателей в Советском Союзе. Стихотворения и рассказы Коласа переведены на многие языки народов СССР и стран народной демократии. Глубокой любовью и уважением окружено его имя.

Якуб Колас был не только замечательным поэтом, но и крупным общественным деятелем: депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК компартии Белоруссии, депутатом Верховного Совета Белорусской ССР, вице-президентом Белорусской академии наук, председателем Белорусского республиканского комитета защиты мира.

До конца своих дней Якуб Колас сохранил страстное жизнелюбие, горячую молодую веру в торжество непобедимого дела Коммунистической партии. «Наша жизнь, — писал он в одной из своих статей, — интереснейшая книга, и ею никогда не начитаешься, никогда она не наскучит. В этой книге нет той последней страницы, на которой автор — жизнь — поставил бы точку».

Народный писатель-борец, он всегда был поглощен новыми большими творческими замыслами. Внезапная смерть 13 августа 1956 года оборвала его светлую, кипучую жизнь, полную неустанного творческого горения.

Литературное наследие Якуба Коласа, яркого, самобытного художника слова, пламенного патриота советской родины, — богатейший вклад в сокровищницу белорусской и всей советской многонациональной литературы. Его жизнь и творчество являются благородным примером беззаветного, самоотверженного служения советской отчизне.

Евг. Мозольков

РАССКАЗЫ

Перевод Е. Мозолькова

БУНТ

1

Что-то тревожное и таинственное происходило в деревне. Крестьяне собирались кучками, спорили между собой, о чем-то толковали. Как только появлялся старшина, они замолкали или начинали говорить о другом.

По вечерам мужики сходились в крайней хате деда Юрки. Дед Юрка был самым старым человеком в деревне, ее живой летописью Никому не боялся сказать правду в глаза; всем, даже земскому начальнику, говорил он «ты».

Однажды на суде в волостном правлении, когда дед начал резать правду, земский закричал на него:

— Это тебя не касается, старая крыса!

Гневом сверкнули глаза деда:

— Что, брат, не так болит, как смердит? — Немного помолчав, он глянул на усы земского и грозно добавил: — Ой, падаль, корыто поганое! — и, плюнув, вышел из канцелярии.

Собравшись в хате деда Юрки, мужики закуривали трубки и рассаживались вокруг стола, над которым слабо светила лампа. Дед сидел на лавке возле печи. В печурке лежал его кисет с табаком и огниво. Вокруг деда вертелись внуки. Некоторое время в хате стояла тишина, только дым от трубок стлался под потолком. Временами хрипел чей-то чубук, иногда кто-нибудь стучал трубкой о ноготь, выбивая из нее пепел.

Говорили о земле, о притеснении крестьян.

Степка Левшун в этих делах считался лучшим знатоком во всем селе. Горой стоял он за общество и на сходах был первым врагом начальства. Не любили его ни писарь, ни старшина. Даже сам земский часто наводил справки у старшины о Степке Левшуне. Одним словом, это был человек «подозрительный», и поп не раз говорил: «Левшун — вредный человек. Да и народ по его милости стал не таким, как прежде. Недоброе что-то замышляет Левшун; смотрит волком и разговаривать не желает. Надо посматривать за ним».

— А у меня есть свежий листок, — говорил Степка собравшимся мужикам и доставал из-за пазухи прокламацию.

Мужики тесным кружком садились возле Степана. Лампу снимали и ставили на стол в горшок. Листок читали долго. Много было в нем непонятного для крестьян. Были такие слова, которых они никогда и не слыхали.

— А правда! — говорили мужики, когда листок дочитывался до конца. — В нашей, к примеру, волости шесть обществ, а если перемерить нашу землю, то у нас ее, пожалуй, меньше, чем у пана.

— «Меньше»! — смеялся Степан. — У нас всего три тысячи моргов[2], а у пана двадцать семь тысяч! Это я хорошо знаю.

— Вот и ищи правды.

— Ищи — найдешь!

Говорили мужики и о том, как теперь трудно стало им жить, что помещичье поле подковой охватило их убогие полоски и невозможно шагу ступить, чтобы не попасть в панские лапы.

— Эге, — кивал седой головой старый Юрка, — я еще сам, когда был молодым хлопцем, пас скотину под Дубами. А в заводях, что теперь арендуют у помещика старшина и церковный староста, вся деревня ловила рыбу. А рыбы там было, рыбы!..

И дед не раз вспоминал о земле под Дубами, о лугах возле речки, что когда-то принадлежали мужикам.

Крестьяне слушали, и гневом и ненавистью горели их глаза.

2

— Вот сюда мы ездили в ночное, — говорил дед Юрка, идя как-то в праздник с мужиками по полю, — коней пасли. Под этими старыми дубами костры жгли.

Дед разглядывал землю, словно искал давнишнее пепелище в подтверждение своих слов. Но никаких следов костра не было; пятьдесят урожаев собрал уже пан на этом поле.

— Смех, песни хлопцев и девчат когда-то по ночам тревожили покой этих полей. Весь кусок аж до самых Средних Дорог засевали наши мужики! — заканчивал свой рассказ дед.

Мужики с хмурыми лицами мерили широкими шагами поле, принадлежавшее теперь помещику. Они останавливались, советовались, искали