Врата чудовищ (СИ) - Дара Богинска

Проклятые мощи! Те же самые, что вдеты в уши Брока и Джо в виде костяных колец, они никак не позволяют ей, милой Чонсе с красивым — если бы не татуировки и глаза — лицом залезть к ним в головы и заставить их содержимое свернуться белком яйца в кипятке. Иногда это желание становилось навязчивым, в хорошие дни — отступало, но никогда не покидало её насовсем.

— Я здесь подожду, — наконец, проскрипела она, не узнав собственный голос.

— Ну вот еще. Ты пойдешь с нами, — сухо приказал Брок. Подумал, поскреб седую щетину и кивнул Джо. — Побудь с ней, пока она не придет в себя.

Джо беспрекословно подчинился и передал поводья всех троих скакунов Гектору. Тот попутался и поклонился ему, как лорду. Чонса не сомневалась, что рука у прислужника была потной и горячей. Колючка сделал вид, что не заметил его смущения, и повернулся к малефике. Снег плотным слоем осел на его плаще, белой короной лег на золотистые волосы.

Джолант тоже был бы красив, если бы не глаза. Колючие, непроницаемо-тёмные. Чернее их Чонса никогда и ничего не видела, даже ложась спать январской ночью и пытаясь понять, опущены ли у неё веки в этой непроглядной тьме.

— Приступай, — сложил руки на груди парень, холодный и отчужденный.

Выбора не было. Ей не хотелось ждать, когда просьба встанет острием ультиматума у её горла, поэтому она подогнула колени, села в сугроб и вышла из собственного тела.

Стены янтарные, как желток. Лысый Гектор ошибся — не в них святые мощи, а прямо под ногами Джо. Ларец горит, переливаясь разноцветными всполохами. Извне мир кажется стертым, словно набросок смазали ребром ладони. Лица Джоланта не разглядеть из-за осколка Кости Мира в ушах. Там, где древний артефакт крадет силы малефики, её зрение и чувства, остается только свет. Он рассыпается разноцветной чешуей и медленно гаснет, напоминая искры костра или блики на поверхности пруда. Отчего-то Джо сияет сильнее Брока. Тот был весь — обтянутый мускулами скелет, высокий лоб и вечно насупленные брови, синий блеск на седых ресницах от пронзительного цвета радужек.

Метель стекает по ступеням в подвал. Монахи в кельях — это светящиеся, бьющиеся словно в конвульсиях клубки плоти. Кости Пророка вшиты третьим глазом, выпуклым пятном между их бровями — там, где у девушки ромб татуировки. Чонса не может ничего сделать, никак себя выдать, она вне тела — всего лишь бездушный фантом, который застрял на изнанке мира. Лишь тянется за Броком, и видит, как тот целует протянутую руку священника. Тот кивает и толкает дверь в подземелья.

Чонса резко вздыхает и делает незримый шаг назад. Боль. Безумие. Люди привязаны к лавкам, окурены дурманом, опоены алкоголем. Брок прикрывает лицо рукавом, Гектор замирает у входа в мертвецкую. Запах трав — мандрагора и белый шалфей. Монах передает Броку маску с плоско висящим вороньим клювом. Он прижимает её к лицу. Обычный быстрый осмотр: глаза, зубы, горячность лба. Жертв шестеро. Живых — двое. Увы, это не корчи от плохого зерна, несчастных выдают глаза, стеклянные и полные ужаса до краев.

— Мы уже похоронили троих, — поправляет подсчеты монах.

— Кем они приходились безумцу?

— Погибшие работали с ней в лавке. Её дочь, дядя и тетка. Остальные, видимо, по пути.

— Девушка. Сколько ей?

— Двадцать.

Слишком много. Она была упрямой. Не все могут противиться малефецию, этой проклятой силе, так долго. Но всё равно это случилось, и теперь за несчастной следовала зараза хуже чумы. Чёрное безумие не поддается лечению. От него невозможно спрятаться под маской или отсидеться в подвале, остается только поить заболевших ядами, чтобы они умерли безболезненно. Это милосердно, когда разум горит от пугающих видений и боли. Иногда — буквально, потому что когда Брок склоняется, девушка чувствует запах вареного костного мозга. Пришлось отогнать от себя воспоминания о столичном ужине — Брок взял рульку, ложкой выскребал белесое желе из осколка толстой свиной кости. Его губы блестели, причмокивали. Хорошо, что Чонсе запрещено религией есть мясо. Якобы поглощение плоти способствует ускорению прихода бешенства.

— Вы сохранили им жизнь. Это разумно, — старик наклоняет голову к плечу и приказывает: — Сможешь взять след, Ищейка?

Это неразумно. Это жестоко. Им холодно, страшно, больно. Мальчишка лет двенадцати лежит без движения и немигающим взором смотрит в потолок. Если бы у него не дрожали длинные белесые ресницы, Чонса бы подумала, что он мертв. Его зрачки узкие, словно потекшие, и малефика вспоминает о жидком от нагрева меде на столичных булочках.

Надо было все же поесть перед работой.

В его глазах отражается она. Замерший силуэт, тень. Правда ли, что на склере отпечатывается изображение последнего, что видел человек перед смертью? Тонкая фигурка. Волосы растрепались, грязные, мышиные. Лицо худое, нос орлиный, не красавица — если бы не глаза. Они у неё потрясающие, яркого синего цвета, почти что фиолетовые. Она была не одна — прижимала к себе девочку лет семи. Густое черное безумие кровью стекало с ножа в её руке. Несчастная еще не поняла, что для убийства ей не требуется оружие.

— Уйди, — шептали её губы. — Уйди, ты не видел нас!

На девочке дорогие вышитые башмачки с острыми носами. Странно, но она совсем не боится, ей просто интересно. Безумная напоминала ей мать. У них были одинаковые глаза, между ресницами — будто шарики из лабрадорита.

Она скучала по маме. А Дебби — по дочери.

— Дебби, — повторила она вслух. Имя, похожее на озноб. Ребенок в её руках пахнет молочной кашей. Дебби пускается наутек. Мальчик, чьими глазами Чонса смотрела, бросается вслед за «маленькой госпожой» — так он называл хозяйку красивых башмачков, прямо сейчас, вслух, а дальше — «бам». Чонса успела одернуть себя, но все равно ощутила головокружение, переходящее в тошноту, тошноту — в страх, страх — в боль, а боль — в дрожание белесых ресниц. Он до сих пор чувствует ее, просто не может корчиться и кричать, как другой несчастный в мертвецкой.

— Вначале мы подумали, что это ведьмина корча, — винится монах. — Только потом нашли трупы.

Брок цыкает.

— И только потом отправили голубя в Лиму? Сколько времени прошло?

— Три дня.

Три дня бегства. Три дня метели. Без дня неделя.

— Мы позаботимся об этом, — обнадеживает Брок поникшего монаха и добавляет тише: — Можете избавить их от мучений. Чонса, ты всё?

Да.

Чонсу вырвало. Она успела наклониться вперед, и кислая желчь выплеснулась не на неё, а на сапоги Джо. Ключник, вздрогнувший от неожиданности, придержал девушку за плечо и зашарил по поясу, но