Сквозь синий свет - Антон Евгеньевич Шагойко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К действиям так и не перешло. Пока не появился Бартон Хук, со своей «гуманной» программой. «Зверушки больше не будут страдать» сказал он, и уставшие от протестов власти наспех дают зеленый свет его инициативе.
Бартон Хук проводит экскурсию для меня. Я не слышу половину сказанных им слов. Мне плевать. Потом послушаю запись. Я использую диктофон в своем телефоне.
– ДУКУ. Я так назвал эту систему.
Он говорит и говорит, а я слышу только: «…по трубопроводу в желудок… надпочечники… ферменты, гормоны… вымя». Я переспрашиваю – Что?
Он говорит – Вымя. В конце готовое молоко сцеживается через вымя. – Указывает рукой на зажатые в помповые насосы коровьи соски.
Это самые одинокие сиськи, которые я видел.
– А говно?
Он переспрашивает: – Что простите?
Почему воняет здесь?
– Экскременты удаляются с помощью трубки, перерабатываются и используются в качестве теплоносителя в системе кондиционирования и отопления.
Я несколько раз киваю в знак понимания, но я не понимаю.
Он продолжает: – И в отличие от живых коров процесс непрерывный. Не сна, не отдыха. – его противные усики подпрыгивали в такт словам. – А главное зверушка не страдает. – Он просит выделить последние слова.
Мы проходим вдоль развешанных внутренностей. Кровавая гирлянда. Бартон продолжает что-то говорить. Я думаю о хиппи. Схавают ли они это. «Гуманная технология». И главное зверушки не страдают.
– Это гениальный, революционный подход. Сколько продуктов переработки организма можно получить. И молоко… оно не раскрывает полный потенциал метода. Только представьте – инсулин, эстроген, тестостерон, эндорфины, стволовые клетки и другие полезности. И все это в промышленном масштабе.
Дальше я не слушаю. Я думаю о том, как тут прохладно. Думаю, о том, что придется возвращаться в это пекло. Мы проходим мимо закрытой белой двери. Я спрашиваю – А, там у вас что?
Бартон замешкался. – Подсобное помещение, ничего интересного. Пройдемте, я покажу, где… охлаждается молоко.
Уходя, я замечаю кровь возле ручки, на той белой двери. Здесь всюду кровь.
– Постойте, – говорю я. – До меня только дошло. А как проходит процесс… изъятия внутренностей? – я говорил это с возмущением и недовольством, как будто мне не наплевать на коров. – Вот вы все повторяете, «зверушки не страдают», но их же все равно приходится убивать.
Он делает самое серьезное лицо, на которое способно эти усатые очки и говорит, – Страдание не в смерти, страдание в жизни. – Он зависает на пару секунд и говорит: – Пройдемте.
Он ускоряет шаг. Я догоняю. – Это происходит здесь, в этом здании? – Я тычу телефон с диктофоном ему в лицо.
– Происходило. – Бартон не сбавлял шаг. – У ДУКУ при должном обслуживании огромный срок эксплуатации. Инверторный цех закрыт, оборудование перевезли. Ближайшие лет 100 оно здесь не понадобится.
– Где-нибудь еще используют вашу технологию? – Я начинаю издеваться над усачом. – Мне бы хотелось сделать снимки процесса выворачивания наизнанку коровы.
Он останавливается возле входной двери. Сейчас это выход.
Его усы начинают подпрыгивать, – Всего доброго Артур… как вас там. Наше интервью закончено.
– Вы же хотели показать мне где охлаждается молоко?
– Там используются обычные трубчатые теплообменники, найдете в интернете. Всего доброго.
– Я прощаюсь с ним, и говорю, что, если мне не хватит какой-либо информации, я придумаю ее сам.
Я иду к машине. Оборачиваюсь – Бартон не провожает меня даже взглядом.
Желтый мертвый пустырь вокруг Белого здание, пара высохших кустиков. Возле машины лежит маленький красный ботиночек с белым цветком – это ромашка, я видел такие на картинке.
Откуда здесь взяться детскому ботинку? Я вспоминаю радио, новости перед металликой, что-то о пропавшей семье. Вспоминаю странную дверь с кровавым пятном, возле которой занервничал Бартон.
По-прежнему пахнет дерьмом, но я начинаю чувствовать запах сенсации.
Беру кольт из бардачка. Глажу приборную панель, говорю – К ужину не жди дорогая.
Вхожу в здание, тихо, как ниндзя, как Джеймс Бонд, тот, который был былым англичанином, не черным, не гомосексуалистом и не женщиной.
Подхожу к подозрительной двери. Дергаю за ручку. Закрыто. Достаю отмычку из внутреннего кармана пиджака. Спускаюсь на колени. Не нахожу замочную скважину. Черт. Гребанное будущее. Магнитный замок.
Нам обещали, что прогресс облегчит ручной труд, а не лишит его.
Нужно искать электрический шкаф, вырубить питание, под покровом темноты пробраться в комнату за таинственной дверью.
Что будет если отключить питание в огромной автоматической жизнеобеспечивающей системе?! Что будет со всеми коровьими внутренностями? Будут ли страдать зверушки? Я об этом не думаю.
Желтый треугольник с молнией в середине. Я нашел тебя. Электрический шкаф был с обратной стороны здания под козырьком на улице.
Только вот проблема. В шкафу нет большого рычага. За серой металлической дверкой сотни тумблеров, тысячи разноцветных проводков. Но не одного рубильники. Ни одного большого рычага, который вырубил все и сразу.
Первая мысль – окатить водой. Где взять воду?
Вторая мысль – выключать все тумблера по очереди.
Первый тумблер – перестала шуметь вентиляция. У меня мало времени, скоро придут проверять.
Второй, третий, четвертый… при выключении десятого посыпались искры, запахло жареным пластиком. Слышу хлопок закрывающейся двери. Пора уходить.
Оббегаю здание. В голове «В ту ли сторону побежал, чтобы не встретится с теми, кто пошел проверять».
Угадал. Впереди никого. Забегаю внутрь, свет не горит, включаю фонарик на телефоне. Воняет адски. Воняет, как хомяк, который в моем детстве упал со стола в высокую фарфоровую вазу (мы нашли его спустя неделю, по запаху).
Жара с улицы ворвалась в здание. С подвешенных внутренностей стекает белая и желтая жидкости.
Дергаю ручку интересующей меня двери. Сенсация, я иду.
В этой комнате тоже темно. Бегаю лучом фонаря по стенам. Тут тоже подвешены органы, на столах лабораторная посуда, повсюду трубочки. Свечу на внутренности, ловлю флешбэки, дежавю, зови как хочешь. Мне 15 я на уроке биологии перед нами три манекена, первый – скелет, второй – кучка внутренних органов, третий обтянутый мышцами.
Ну вот, в этой темной комнате я свечу на манекен номер 2. Манекен из детства на странной молочной ферме.
Ужас, омерзение, подступающий ком к горлу. Сдерживаюсь, не блюю.
Вспоминаю слова Бартона о потенциале метода, об эндорфинах, и стволовых клетках. Сукин сын доит людей.
Перевожу луч фонаря, на следующий стенд с органами. Он поменьше. Почти вдвое меньше. Достаю детский ботинок из кармана брюк. Взгляд обратно на внутренности. На ботинок. На внутренности. Комок подполз к горлу. Мой
