Улица - Говард Лавкрафт

Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице, однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи, облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух, проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только редки были такие поэты и путешественники.

Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице. Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы; листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу, справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты, означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место, которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться, что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и некому было стать на пути корифеев зла и коварства.

Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела, заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа. Тайный телеграф передавал странные сообщения, многие из которых стали известны лишь позднее, когда Запад был уже в безопасности. Люди в форме цвета хаки не могли объяснить, что происходит, и не понимали, в чем состоит их долг; ведь заговорщикам не было равных по хитрости и скрытности.

Вряд ли мужчины в форме цвета хаки забудут эту ночь, и уж наверняка поделятся воспоминаниями о ней со своими внуками. Многие оказались здесь на рассвете, но вовсе не с той миссией, которая была им предназначена. Было известно, что анархисты свили гнездо в старых стенах, изъеденных червями, пошатнувшихся под натиском времени и штормов, и то, что случилось летней ночью, поразило всех своей неотвратимостью. Действительно, произошло нечто хотя и невероятное, но вполне естественное. В Ранний предрассветный час, ни с того ни с сего, стены, изъеденные червями и осевшие под натиском времени и штормов, содрогнулись в гигантской конвульсии и рухнули, так что на Улице остались стоять лишь два старинных камина, да часть крепкой кирпичной кладки. Все погребли под собой руины. Один поэт и некий путешественник, оказавшиеся в толпе, привлеченной невиданным зрелищем, рассказывали странные вещи. Поэт говорил, что незадолго до обвала ему привиделись в луче света неясные очертания отвратительных развалин, словно повисших над другим смутно прорисовывавшимся пейзажем. Поэт помнил лишь, что разглядел лунную дорожку, красивые дома и величественные вязы, дубы и клены. А путешественник заявил, что вместо привычного зловония на него пахнуло нежным ароматом, как если бы вдруг зацвели кусты роз. Разве всегда лгут мечты поэта и разве нельзя верить рассказам странника?

Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым домыслом. Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто рассказал об одной Улице.