Избранное - Алексей Решетов

А. Решетов – поэт монографический: всю жизнь он будто бы писал одно стихотворение, да и вся его поэзия, все написанное им – это одно бесконечное стихотворение. Стихотворение-взгляд, стихотворение-мысль, стихотворение-образ, стихотворение-боль, стихотворение-смерть, стихотворение-любовь, стихотворение-душа.

Решетов обладал абсолютным слухом и зрением, а еще совершенным чувством оптимального объема стихотворения. Тематически его стихи монолитны («Земля и небо, жизнь и смерть»), поэтому обозримое литературное наследие А. Л. Решетова не являет дифференцированных так называемых периодов творчества. Решетов вообще представляется мне птицей, вдруг заговорившей по-русски и в рифму. Как Пушкин и Мандельштам, Решетов создаёт свою поэтическую судьбу, не летопись её, а плоть и кровь поэзии, языка и культуры. У него каждое стихотворение – это духовный, нравственно-эстетический поступок поэта, гражданина, мужика. Решетов был равнодушен к поиску и оценке своего места в истории литературы. Он – интуитивно – находит и определяет своё место в общенациональной трагедии («Я сын врага народа») и в литературе («Тень стихотворца/Тенью кружки/Пьёт участь горькую свою»).

Одинокая, но не эгоцентричная личность автора этой книги если чем средь человеческого множества и выделяется, так это пожизненной преданностью слову и выстраданным пониманием того, что собственными стихами поэт творит не литературный свой образ, но самого себя.

В стихах А. Решетова не слово первично, а характер. Вот почему при всей традиционности и обычности оно не воспринимается банальным. Здесь за словом, повторим, – судьба души. Путь и тайна. Поэзия стала для поэта школой самообладания. Не в смысле самообуздания, а в плане самоосуществления, самообретения. Следования своей – в радостях и бедах, в поступках и чувствах – природе.

Творческий масштаб Решетова позволяет без натяжек размышлять о нем в контексте общих проблем русской культуры. В его поэзии и творческой судьбе с фундаментальной простотой выразились ее узловые конфликты – искусства и жизни, эстетики и этики. Он глубоко усвоил этический максимализм русской культуры, и эстетические конфликты его сознания коренятся в неразрешенной, точнее – неразрешимой, этической проблематике, унаследованной от русской литературы XIX века.

<…> Его драматически напряженный и художественно сосредоточенный поэтический мир имеет далеко не местное значение. Это крупное явление русской поэзии последних десятилетий. Явление, оставшееся непрочитанным, неузнанным. <…> Один из немногих он не поддался двусмысленности, скрытой в эпохе. Его осенняя тишина была слишком громкой на общем натужно бравурном фоне.

В стихах Решетова разных лет постоянно обозначен контраст: черные «маруси» и «воронки» у подъезда, черный «мессер» – знаки гибели; черные птицы возле Иудина древа – знаки предательства. Но всему этому противостоят белый лист и белая ночь, снега белая холстина и вообще весь белый свет. А еще – милые акварельные краски детства в скупом их российском наборе 40-х годов: крылья красной бабочки чердачной, свет алой герани, зеленоватые глаза золотой кошки, красный пламень лесов, синее крыло синички, лазурит знакомой речки, синие цветы горького цикория у тюряги, багровая рубаха костра…

Зная о вечном противостоянии Добра и Зла в этом мире, Алексей Решетов твердо помнил, какова миссия поэта в нем…

Радуга, которую, словно скакалку, держат в зелёных ладонях берёзы.

«Заветный аленький цветочек» – не просто расцветший на лесной полянке, а как будто перенесённый сюда из любимой в детстве сказки. Тонконогие осинки, стоящие на «синих ковриках теней», кусты в зелёных рубашках на речном берегу, что вот-вот бросятся в воду и поплывут, «догоняя плоты»…

Такой, сказочно-красивой, ласковой к своему другу-человеку, раскрывается родная природа в лирических стихах молодого поэта-березниковца Алексея Решетова. Она, эта природа, ещё овеяна романтической дымкой воспоминаний и впечатлений детства, жадно хранящего в памяти жаркие краски лесных и луговых соцветий, приветливый шелест лесов с их манящими грибными и ягодными богатствами. И в то же время она, по признанию поэта, друг и советчик, помогающий «тоньше чувствовать и красивее жить».

И другие стихи А. Решетова созвучны стихам о природе своей искренностью, взволнованностью и задушевностью. Надо уметь верить людям, уметь находить в них прекрасное – утверждает поэт. Богатства людских сердец ещё более неисчерпаемы, чем богатства природы.

…У Вас отличный изобразительный дар – это, пожалуй, можно сказать без преувеличения. Вы умеете в нескольких словах – точных, свежих, образных – передать впечатление, представление и в стихах, и в повести. Вот, например, стихотворение «Снится сон слепому человеку». Эти «большие спелые глаза», которые во сне слепой «срывает, нагибая ветку», с деревьев и «вставляет их в глазницы», право слово, производят такое впечатление, что от неожиданности не знаешь, что и сказать: надо же было найти этот старинный, даже, казалось бы, нелепый образ, чтобы с такой выразительностью и внутренней силой передать всю трагедию тоскующего по свету человека!

Решетов Алексей Леонидович – настоящий поэт и заслуживает, чтобы его читали далеко за пределами его города.

Доказательство – стихи. Вот одно, неназванное:

Светолюбивы женщины. ОниНе могут пыль на стёклах окон видеть,Им докучают пасмурные дни,Их чёрным словом так легко обидеть.И светоносны женщины. НельзяПредставить даже, что на свете будет —Исчезни вдруг их ясные глазаИ маленькие матовые груди.

Вот, кажется, тема – исписанная, исхоженная, выжатая до последней степени. И три звёздочки над этим стихотворением, как три сосны, меж которыми не сыщешь новой тропы. Решетов же сыскал.

Пора замаливать стихи,Стихи замаливать пора мне,Встав за кузнечные мехиИли обтёсывая камни.Откуда знать, в конце концов,Быть может, я ценою мукиИ отыскал своё лицо,Но потерял при этом руки.

Удивительна смысловая ёмкость подлинной поэзии! Восемь выстраданных строк – и мы вошли в конфликтную ситуацию, которая, пожалуй, будет решена только в бесклассовом обществе. Кто из «интеллектуалов» не переживал этой тоски по действию? Да, конечно, овладевая массами, твоя идея становится материальной силой, но от этого не легче, когда видишь, что сверстники предметно строят будущее из стали и бетона. Первый решающий признак таланта и состоит, по-моему, в такой своевременности и глубине разработки темы. И пусть интонационно голос Решетова не громок – он не кричит, он размышляет вслух, – но Решетов «громок» мыслью, «громок» образом…

Служение искусству в стихах Решетова представало делом возвышенным и благородным, в высшей степени самоотверженным. Художнику дан дар оценить «прообраз чуда», который «не оцениваем мы».

«Правда – моя королева. Я её верный солдат!» – рефреном повторял Решетов в стихотворении «Нету милее напева…». Поэт славил художника, который «не писал своих героев, а впалой грудью защищал» («Автопортрет»). Воссоздавалась атмосфера повышенной строгости и требовательности к людскому словотворчеству («Волчица», «В заповеднике лани…», «Как будто бы еретики…»). Поэт сжигает себя, «переживая тысячи смертей и чьих-то несложившихся любовей» («Поэты»). И постоянно в сознании Решетова возникает пушкинский образ – как высший идеал поэта и как живая традиция.

Решетов – мастер лирической миниатюры. Он густо пишет, а происходит это благодаря тому, что весьма выразительны образы его стихотворений, и сила их умножается посредством взаимодействия и чёткой композиционной связи.

<…>

Художественная мысль А. Решетова прозрачна, она не маскирует свою структуру, стремится к наиболее полному и точному выражению содержания.

Небо поэзии Решетова держится на неизменных основах, которые славят так или иначе каждое его стихотворение. Мы видим мироздание поэта как «систему» ценностей, благодатей, живых святынь. «Светолюбивы женщины…» – начинаются стихи. Вторая строфа: «И светоносны женщины…» Возвышенные постулаты могут и не провозглашаться, но они звучат в каждом стихотворении Решетова, величающем женщину, русскую женщину, жену, мать… «Петь устала, говорить устала, только доброй не устала быть». Любимая сравнима с Родиной: «Ты у меня, как Родина, одна…» Поэт молит женщину: «Пойди за меня, назови меня мужем…» Он пылко восклицает в другом стихотворении: «Какой сюрприз, какое чудо хотя бы женское письмо!» И вместе с тем, этот порыв служит доказательством определённой мысли.