Как написать письмо - Алексан Аракелян

Слово в наше время наполнено объяснениями и определениями, но оно потеряло чувственное наполнение.

Конфуций считал, что дети должны учиться сначала писать стихи, а потом уже осваивать мораль.

Неважно, сколько книг ты прочитал, важно, сколько в тебе осталось красок, привнесли ли они что-то новое в твою жизнь, после того как книга была закрыта. Скорее всего, нет. Поэтому нельзя торопиться жить, потому что жить – значит любить и чувствовать, а это нечто другое: не вино и цветы, а путь постижения. Это свет и тьма одновременно.

Так можно размышлять бесконечно, но вы должны постигнуть это сами, то есть написать и прочувствовать. Вот тогда, когда все случится, вы уже не сможете вернуться назад. Вам захочется выйти из «грязи», и путь ваш продлится только вверх. Путь героя или героини, потому что однажды прозвучавшая в вашем сердце мелодия любви больше никогда не оставит вас, вы всегда будете стремиться её сохранить. Обратите на это внимание! Огонь, от которого вы никогда не сможете отказаться, потому что без него жизнь потеряет смысл. Время бежит вперед, и с каждой сменой года мы становимся старше. Вопрос в том, несем мы перед собой факел света или нет, и если у вас не было этого, то ваша жизнь пройдет во тьме.

О времени и отношениях

Колоссальное количество ненужных понятий, которые не могут подойти ни к женщине, ни к мужчине, живущим вдвоем, появилось в наше время. Такие как: «проверка на совместимость», «старание понимать», «общие интересы», «совместимость в постели», «брачные договоры». Толкования очень сложные, потому что никогда прежде не стояли перед несколькими поколениями супружеских пар до начала сожительства. Потому что те поколения искали высших проявлений, они были воспитаны на примерах героев, на примерах любви.

Зачем вы родились? Жизнь – это не лабораторные отношения, и не совмещение позиций. Зачем вы родились, если никогда не узнаете, что такое настоящая страсть?!

Вы никогда не увидите настоящий свет солнца и красоту цветов. Вы никогда не услышите зов сердца. Спросите себя, зачем пришли сюда, и не найдете ответа. Вы похожи на гламурные журналы, вы одеты так же и ходите так же, и ждете, что вас кто-то оценит. Вы не знаете, что такое мелодия чувств! Ваша жизнь зиждется на гламурной макулатуре.

Что искать? Спросите вы. Отвечаю. Мелодию красок. Их можно увидеть только сердцем. Поверьте, вам станет легче. Уйдет один персонаж, потом другой. Это будут всего лишь образы, хорошо или плохо исполнившие партию в вашей любимой, героической, но только вашей, «симфонии» под названием «Моя жизнь».

Я предлагаю вам один рассказ. Именно так, как я вижу это. Прочтите, и мы пойдем дальше.

1

Прощальное танго одинокой цапли

«Это был плохой год», – так она думала каждый раз, когда просыпалась утром, и ей хотелось в туалет. Она лежала на больничной койке. Ноги и руки ее были сломаны, но повезло, что не позвоночник. Левая рука, хотя и в гипсе, но работала, и она могла, когда остальные уходили на обед, раза два затянуться сигаретой, которую приносила тетя Маня, санитарка, когда вытаскивала из-под нее судно с отработанными отходами ее уже стареющего тела.

Нельзя себя обманывать, это поняла она здесь, в больнице. У нее было стареющее тело, а не уставшее, которому нужен отдых. Пальцы на ногах уже работали, с нее сняли гипс, и она стала учиться ходить.

Это был плохой год во всех отношениях. Она точно помнит, что именно эта мысль прозвучала в ее голове, когда она почувствовала удар и полет и где-то в воздухе потеряла сознание. Ее сбила милицейская машина.

Если бы ее сбил приличный автомобиль, не говоря об авто какого-нибудь олигарха, она бы могла лежать в хорошей больнице, а может, и за границей, но ее сбила маленькая отечественная милицейская машина, с двумя постовыми, и самое ужасное, что они были правы. Сначала они думали, что она умерла, когда свалилась на капот и прижалась лицом к стеклу. Капот приличной машины мог бы погнуться, но отечественная, при ее тупых особенностях, капот имела крепкий. Там она сломала все, что возможно сломать, и стала медленно сползать с него, при этом открывая все, что у нее было.

Она это падение представляла, потому что ей сказали, что это было именно так. А у нее было неплохое белье, и, когда она лежала на асфальте, ее ноги не были закрыты, закрыли в летнюю духоту только ее лицо, потому что у нее были приличные ноги, и они думали, что после такого полета она умерла. А ногами напоследок могли бы любоваться прохожие и милиция, чтобы нескучно было стоять в ожидании скорой. Скорая подъехала вместе с труповозкой. Врач прощупал у нее пульс. Он думал, что она скончается по дороге, и лучше было бы отправить сразу в морг. «Но у нее хорошие ноги», – подумал он, – и она может выжить. Почему она может выжить из-за ног, он не подумал, так как была жара, а ноги навевали мысли о море и о молодости, поэтому он подумал сначала о них, и ее отвезли в Склифосовского.

Она шла за билетом, и это были ее последние деньги, которые она собирала целый год, чтобы поехать к морю, потому что там, она знала, что только там, быть может, и окончательно получится то, зачем она ездила туда все эти годы.

Встретить его. Да, она теперь уже знала, что это будет ненадолго. «Но, пускай, – думала она, – хоть ненадолго получу то, что и не держится долго», – потому что все те, которые знакомились с ней, были женаты. У них были семьи и… глаза. Она узнавала их именно по глазам, потому что они были печальны, когда смотрели на нее, потому что хотели, чтобы она их услышала. Чтобы они могли нести ей цветы и говорить о глупостях, которые не могли произносить своим женам, потому что они были им обязаны. А потом они считали, что у них есть обязательства и перед своими детьми. Они женились и заводили детей, а потом этот крест вешали на них: полный, как ей казалось, детский горшок, смешанный с обязательствами, упреками и ухаживаниями, которые становились также обязательством.

Она была больше. Она могла их слушать. Она могла прижать пальцы к его губам, чтобы он просто любовался морем, и когда его теплые руки начинали гладить ее ноги, в них, кроме желания, она чувствовала страсть и нежность. И такой порыв, который в своем исступлении разрывал ее, этого никогда не могли чувствовать их жены. Она собирала сливки их неустроенности, и ей этого было достаточно.

Она пришла в сознание на третий день своего полета. Ей хотелось пить. Она ничего не помнила, но очень хотелось пить. Она попробовала двигать рукой, но почувствовала боль и с этого момента боль начала нарастать. Ей дали воды. Врач наклонился над ней, потом поднял простыню, и она покраснела. Она посмотрела на его лысину, которая была перед ее глазами, и выдыхала только «да», когда он спрашивал: «А здесь вы чувствуете?»

Она чувствовала везде, куда бы он ни прикасался, и иногда краснела, и выдохи у нее получались не совсем приличные.

«Так не бывает, – сказал он, – но если везет, то везет, при таких переломах не задет ни один нерв!» Ее запеленали в гипс и перевели в общую палату. Здесь лежало еще шесть женщин. Сначала она их не видела. Одна нога висела на вытяжке, а вторая в гипсе лежала рядом. Правая рука была сломана в плече, а левая – у запястья. Она могла двигать левой рукой, но не могла двигать головой. Ее соседи уже знали, что ее сбила милицейская машина, и в первые несколько дней сочувствовали ей, потому что к милиции в стране относились прохладно.

Врач, занимавшийся ее лечением, был, как бы выразиться точнее, в этих условиях только врачом, но, как думала она, если бы все случилось на море, то он был бы ее пациентом. Но, как все врачи, он был циничен, уже после первого осмотра в палате все это заметили. Он придвигал к себе стул, садился рядом с ней, щупал ее пульс, поднимал одеяло и начинал мять ее тело. Когда он заметил, что она краснеет, он начал делать это, почти не поднимая одеяла, он касался тех областей, которые заставляли напрягаться все тело, и она стонала от боли и от того, что он касался. В палате были женщины, которые понимали эти стоны, а врачу было наплевать, и он только повторял, что это замечательно.

Первой высказала свои мысли Аня. Она была из деревни, ей нравилось обращение доктора, и она сказала, что жаль, что муж сломал ей руку, а не ноги, тогда, глядишь, ей тоже массировали бы ноги. Она очень многозначительно сказала «ноги». Таня, которая лежала рядом с ней, сказала, что ни один нормальный городской врач не смог бы назвать эти столбы ногами, а заросли посередине – предметом желания. Только в деревне, где уже забыли, что такое цивилизация, бычья порода может покуситься на это, и то, только благодаря запаху.

Ей нужны были деньги, она слушала их беззлобную болтовню и рассуждения, которые всплеском поднимались после ухода врача. Санитарка смотрела за ней очень плохо. Сначала она думала, что к ней будут ходить и давать неплохие чаевые, потому что она красивая женщина, и у нее было очень хорошее белье, которое после прачечной она сама укладывала в шкаф, но ее никто не навещал, а санитарке приходилось три раза в день убирать утку.