Weltschmerz или Очерки здравомыслящего человека о глупости мироустройства - Мамкина Конина

моей жизни пройдут в этом склепе, с памятником скорби, отлитым в человеческих мучениях. Она вела себя эгоистично, словно ребёнок, не понимая, что взрослые иногда должны принимать несправедливость жизни. Но разве мог я втолковать ей, что мне уже не помочь? Пришлось тешить её самолюбие и страдать.

Она протянула тоненькую бежевую папку, не дав мне дописать собственный некролог и в очередной раз выполнить за недоумков-подчинённых их работу. Я болезненно поморщился и поднял глаза.

– Твоя медкарта. Зайдёшь в 208 кабинет после той женщины в сиреневых волосах и слезах. Поздороваешься с доктором и отдашь ему.

Я в очередной раз отказывался верить своим ушам:

– Ты снова меня бросаешь? Одного, здесь? А если я начну умирать? Кто мне поможет?

Она закатила глаза – я упрекнул себя за наивность. Она никогда меня не любила.

– Должна же я ходить на работу.

Я сделал вид, что согласился с ней, но мысленно усмехнулся. На мою могилу она точно будет обращать больше внимания, чем на меня самого. Но будет уже слишком поздно.

– Вы абсолютно здоровы.

– Что? Я не могу быть здоров, просто вы ничего не нашли. Как будто вообще не искали, – возмутился я. – Мало того, что заставляете людей при смерти заводить карты, таскаться на второй этаж и стоять в километровых очередях, так ещё и, – я схватился за сердце и попытался отдышаться. – Вот! Пожалуйста! Так у нас выглядят совершенно здоровые люди.

Он пристыженно опустил глаза и снова уставился в мою карту: «Ничего не понимаю. Анализы у вас отличные, шумов нет, давление в порядке».

Без запинки перечислив ему всё, чем это могло быть, я удивился, как, несмотря на старания врачей, нашему народу всё ещё удаётся выживать. Становится понятно, почему мудрые старые люди до сих пор лечатся чаями и травами. Человеческая смекалка видит обман, но не знает, откуда он исходит.

Я добавил в своё мысленное расписание статью о заговоре врачей. Потом расширил её и перенёс на все госструктуры, отметив за собой беззаветную преданность работе. Даже на смертном одре я думал, как донести людям правду.

– Ага, вот оно что, – воскликнул человек, называвший себя врачом, поняв, что связался со здравомыслящим человеком. – У вас не инфаркт. Организм всего-навсего сообщает о нехватке физической активности.

Он дал мне какие-то таблетки и симптомы инфаркта мгновенно прошли. До сих пор страшно представить, что было бы, если бы я не настоял на медикаментозном лечении.

Из кабинета я вышел абсолютно подавленный и даже не заметил, как пешком дошёл от больницы до ближайшего торгового центра. Работник салона связи помог мне настроить шагомер, и с того самого дня я никогда не проходил меньше двенадцати километров. Стоит ли говорить, что жена была этому только рада? Теперь она видела меня дома на три часа меньше обычного.

– Ты куда? По телевизору передают, что ожидается аномальное похолодание.

Я окинул её насмешливым взглядом. Что мог сделать такому, как я, какой-то, пускай даже двадцатиградусный, мороз? В такую погоду животные прячутся по норам. Они не понимают законов природы и трепещут перед ней. А я человек – мне не страшна стихия, я управляю ей, подчиняю её своей воле.

Чтобы продемонстрировать супруге своё пренебрежение к её желанию находиться в зоне комфорта и, если получится, подать хороший пример, я прямо на виду у неё надел ветровку и вышел за дверь.

«Ладно», – подумал я. – «Сяду на трамвай, а домой уже пойду пешком. Возвращаться всегда проще, потому что есть понятная цель».

Моя главная ошибка была в том, что я забыл сделать поправку на зимнее время. К моменту, когда нужно было расплачиваться и выходить из вагона, уже успело стемнеть и похолодать ещё сильнее. Другой на моём месте подумал бы, что силы природы подшутили над ним за его честолюбие, но я стоически переносил мороз.

Первая часть пути пролегала через спальные районы. Время от времени я забегал в ближайшие к маршруту следования магазины и отогревался там. С каждым разом время вылазки сокращалось, а «привал» становился только длиннее. Я стоял возле касс и с ужасом, представлял вторую часть пути – обочина вдоль трассы: сначала под гору, а затем на холм. Я сделал глоток из начинавшего стремительно пустеть термоса и кинул взгляд на шагомер. Он отказывался со мной сотрудничать и колебался у отметки в три с половиной километра. Должно быть, датчики плохо работают на холоде. Однако это только подстёгивало меня. Ради здоровья я был готов на всё.

Проходя по мосту, я чувствовал себя Робертом Скоттом. Машины вокруг сигналили, а я мысленно привыкал называть жену «своей вдовой». Все мои умственные усилия были тогда направлены на попытки визуализировать маршрут для возвращения домой. Ветер выплёвывал снежную крупу прямо в лицо, я щурился и явственно видел перед собой отрезки дороги, отмерявшие мою жизнь: остановки со стенами, за которыми я мог бы укрыться и согреться.

Чтобы хоть как-то отвлечься я думал о том, что ветер, должно быть, дует в гору из-за разницы температур или давлений, или потенциалов, или ещё чего-то, что я тогда счёл вполне логичным и остроумным объяснением. Ноги сами шли вперёд, я ими не управлял. Как не управлял больше и собственными мыслями. Мой рассудок угасал, сберегая энергию для тогда главенствовавшего рептильного мозга.

Наконец дойдя до первой остановки, я отметил, что не могу пошевелить пальцами, даже чтобы открыть термос, воды в котором осталось лишь на один глоток. «Обезвоживание, вот как я умру», – пронеслось в моей голове. Именно пронеслось. Это не было моей мыслью, скорее, чем-то из глубины веков и моего собственного сознания. Я припал к земле и, набрав рассыпчатого снега в замёрзшую ладонь, высыпал в рот.

Какая-то женщина с дочкой осмотрела меня с головы до ног и отошла подальше. «Дура! Я здесь нахожусь на грани жизни и смерти. Впитывайте знания, покуда жив», – вопила древняя часть меня. Они могли стать последними, кого я увижу.

Я засунул ладони под рубашку и прислонил их к рёбрам. Это подействовало, и я едва не заплакал от осознания: у меня появился шанс. Нужно было только добраться до посёлка. Там мне точно помогут. Я назову свой адрес и потеряю сознание на руках неравнодушных граждан. Жена узнает о моей смерти по телефону.

Проблема была в том, что я не смог бы вспомнить сейчас даже своё имя. Единственное, что я знал: за следующим поворотом будет остановка, затем голова курицы, дорожный знак, разрубленный собачий туп и путь в гору, на котором будет только одна огороженная остановка.

Я прошёл мимо трупа пса, снова отогрелся на остановке, и вышел на просёлочную дорогу, защищённую от ветра деревьями. Я облегчённо вздохнул, и тут мне стало по-настоящему страшно: мозг, последние