Ртуть и соль - Владимир Кузнецов

– Нормальный коньяк, – пожимает он плечами. – А вообще, правильно, что ты эту игру таки сделал…

– Еще не сделал, – возражает ему Эд.

Просперо отмахивается.

– Сделал-сделал. Оттарабаним парад, а дальше игроки уже сами разберутся. Правила толковые, люди адекватные, все вопросы решили…

– Как по взносам? В нули вышли? – Сол задумчиво крутит в руках мобильник, словно собираясь кому-то звонить.

– Ага, – ухмыляется Просперо. Это их старая шутка. Уже много лет под его мудрым еврейским руководством игры приносят им стабильный, пусть и небольшой (в пересчете на затраченное время) доход. В этот раз договаривались, что доход пойдет Алине. Точнее, на уход за Алиной.

Вова разливает по стаканам вторую порцию, достает из сумки лимон. Клацает выкидной нож, слегка похрустывает под лезвием желтая корка.

– Алина была бы рада. Жалко, что она всего этого не видит.

– Кто знает? – Эд выпивает, подхватывает пальцами лимонный кружок. – Знаешь, она мне много рассказывала про этот город. Она ведь его не придумала. Ну не совсем придумала.

– Это как?

– Алина не хотела, чтобы кто-то знал. Она говорила, что ей все время снится один и тот же сон. Вернее, сны разные, но все происходят в одном городе, в Олдноне. Она даже карту его мне рисовала, рассказывала, где была и что видела.

Просперо задумчиво трет подбородок. Это не мешает ему налить по третьей.

– Хочешь сказать, что ей это все приснилось?

– Точно, – Эд берет стакан, держит в руке. – Несколько лет подряд, еще до нашего знакомства. Каждую ночь – один и тот же город.

– Ничего себе.

– Я сначала не верил. Сначала. А потом, когда Алина стала по утрам пересказывать мне свои сны, поверил. И как по-другому? Она меня никогда не обманывала. Смолчать могла, а соврать – нет.

Сол выпивает. Теперь он смотрит куда-то сквозь Просперо, взгляд помимо воли застывает. Он не может прогнать это странное оцепенение.

– Знаешь, а я ведь предчувствовал. Перед тем как все случилось. Ее сны, они стали особенно яркими… Алина стала долго спать, ложилась очень рано. Мне иногда даже казалось, что она торопится туда, что ей тут скучно, неуютно. Ну я себя успокаивал… Теперь думаю – зря.

– Перестань, – Просперо выпивает свою порцию, спешно закусывает. – Ты не мог знать. А даже если бы знал?

Эд переводит на него потяжелевший взгляд.

– Сейчас я знаю только то, что моя жена провела уже тринадцать месяцев в состоянии чуть лучше комы. Не кома – летаргия. Еще неизвестно, что хуже. Когда я утром разбудить ее не смог, скорую вызвал… Эти придурки начали мне рассказывать, что Алина истеричка, и все это – последствия стресса. Говорили, что через час-полтора сама проснется. А потом просто развернулись и уехали.

– Ублюдки, – кривится Просперо. – Весь институт балду пинали, потом пришли людей лечить. Точнее, лекарства выписывать подороже, за аптечные откаты.

– На скоряке откатов не получают, – качает головой Сол. – Там есть хорошие люди, но работа такая, что черствеешь быстро. Все по фигу становится.

Они пару минут молчат, глядя на столик с остатками лимона и бутылкой, в которой еще осталось на два пальца коньяка. За стенами домика разогретый алкоголем хор нестройно выкрикивает какую-то народную ролевую. Сквозь хриплое пение слышен вистл, с трудом попадающий в неровный ритм гитары. Первая ночь – одна из лучших на игре. Это ночь предвкушения, когда вместо игры в голове иллюзия, волшебный мир, в который вот-вот нырнешь, как в темный омут. Это потом все становится на свои места и идет по накатанной колее до самого конца. А в первую ночь еще кажется, что все будет по-другому. По-настоящему.

– Скучаешь без нее? – спрашивает Просперо.

Эд смотрит на него, не торопясь отвечать.

– Сначала… Сначала было непонятно. Думал, что Алина вот-вот очнется, ждал. Потом как-то втянулся. Прочитал, что в летаргии человек все слышит. Стал с ней разговаривать. Первые месяца три. Потом устал. Знаешь, я не могу разговаривать с трупом. Стыдно, – Сол качает головой. – Последние месяцы я ей читаю по вечерам. А днем, пока на работе, заряжаю аудиокниги.

Просперо разливает остатки коньяка. Опустевшая бутылка уходит на пол. Пение за окном затихает, хор разбивается на десяток громких голосов, бодрых, но уже слегка неуверенных. Душный летний вечер постепенно уступает прохладной ночи. Мошки кружатся вокруг лампы, комары, наглые и многочисленные, атакуют беспрерывно.

– Есть не хочешь? – интересуется Просперо, метким ударом сбивая очередного кровососа.

– Нет, – мотает головой Сол. – Жара, ничего не хочется. Я спать.

– А я пойду в народ. Развеюсь, – Вова встает, разминая плечи. – Старт взят хороший, главное – закончить нормально.

– Смотри там аккуратнее, – напутствует его Эд.

Просперо фыркает:

– Обижаешь. Подъем в полседьмого. Я все помню.

Хлопает дверь. Эд снимает ботинки, падает на кровать. Как всегда, она ему мала – ноги приходится согнуть.

– Паршивое пойло, – бормочет он. От выпитого голова тяжелая, хочется просто закрыть глаза и лежать. Вообще, странно – полбутылки коньяка для его габаритов обычно проходят не так заметно.

«Просто устал, – думает про себя. – С пяти утра на ногах. Высплюсь – и все будет путем».

Снаружи снова запели. Вещь была незнакомая, видно, что-то из новодела. За ролевым фольклором Эд не следит уже лет пять. Поначалу его еще как-то привлекали все эти КСП на фэнтези-тематику, скорее по причине новизны. Потом, когда стало ясно, что все они на один мотив, и в музыке их авторы разбираются примерно так же, как в ядерной физике, интерес заметно поубавился. Впрочем, пара вещей успела врезаться в память как следует. Интересно было бы их теперь послушать. Жаль, что больше их не поют.

Завтра еще до парада начнется суета. Народ гуськом потянется, начнутся вопросы, уговоры, споры, увещевания. Каждый игрок приезжает поиграть, и только мастер приезжает чтобы работать. Делать игру для всех присутствующих. А это значит, что каждый вопрос надо выслушать и ответить на него так, чтобы и вопрошающий не ушел обиженным, и остальные от этого не впали в агнст. Задача временами совсем непростая.

Эд вдруг садится на кровати – он кое-что вспомнил. Подтягивает рюкзак, начинает в нем копаться. Через минуту в руках его появляется небольшая тетрадь в твердой обложке. На обложке – ярко-желтые деревья на черном глянцевом фоне. Тетрадь кажется совсем новой. Эд осторожно раскрывает ее и, не вчитываясь, пробегает глазами по строчкам. Это дневник Алины. Во времена блогов и социальных сетей бумажный дневник выглядит странным рудиментом, утратившим смысл. Для Алины смысл был. У нее была почти физическая потребность фиксировать свои впечатления, переживания, сны. Сны особенно.

Эд неторопливо листает тетрадь, пропуская особо личные моменты. Он взял ее, чтобы больше погрузиться в атмосферу Олднона, чтобы вспомнить, каким его видела Алина. Коньячные пары мутят голову, не дают сосредоточиться на чтении. Слова перед глазами то и дело прыгают, словно мелкие пугливые зверьки, разбегающиеся от чужого присутствия.

Олднон. Интересно, получится сделать его таким, каким Алина видит его в своих снах? Нет, конечно. Никакая турбаза не заменит огромный город с громадами фабричных зданий, рабочими кварталами, особняками богачей, дворцами правителей. Алина видела его во всех подробностях, заглянула почти в каждый уголок. Она бродила по овощному рынку, что зажат между фабрикой Бауэра и диларнийскими трущобами, поднималась на Королевский мост, с опаской обходила заставы заколоченных кварталов. Раньше Сол даже жалел, что не видит таких же снов. Теперь он гораздо больше жалеет, что их видела Алина.

Сон подбирается незаметно. Он медленно, исподтишка спутывает мысли, словно палочкой размешивая их в котелке черепа. Постепенно они теряют форму и определенность, превращаются в какие-то обрывки, смутные образы. Наконец и они растворяются в черноте, оставляя после себя только тяжелую, бесконечную пустоту.

Просперо входит в домик и видит друга спящим. Смешно подогнув ноги, он лежит на спине и, что необычно, даже не храпит. Наоборот, дышит медленно и глубоко.

Просперо стягивает обувь, снимает жилет и футболку, проверяет небольшой чемоданчик, где хранятся взносы, прячет его под кровать и только потом ложится сам, едва слышно ругая Эда за упрямое нежелание травить комаров фумигатором.

Снаружи уже порядком поредевший хор допевает какую-то песенку об убийстве собственной матери.

Глава вторая. Ужасный новый мир

Эд просыпается от того, что лежать ему стало жестко и холодно. Сквозь сон он пытается нащупать одеяло, но рука его неожиданно натыкается на что-то липкое и холодное. В голове звенит, виски и затылок давит, словно тисками.

– Что за хрень? – сипло бормочет он, переворачиваясь на бок. Сон отступает, и в носу начинает щипать – здесь воняет, и воняет общественным туалетом и помойной ямой одновременно. Руки и ноги от лежания на твердом затекли так, что едва слушаются. Поборовшись с собой немного, Эд садится и оглядывается.