Мишель - Руфь Уолкер

Поскольку с лошадьми ничего не случилось, она промолчала, когда мальчишку-конюха поймали и дедушка Сэм орал на него и топал ногами. В конце концов, тот действительно был виноват — другое дело, что не он один. На следующее утро Мишель сообщила Дэнни, что все знает, но вместо слов благодарности брат обозвал ее «дурой» и разными другими отвратительными словами. Мишель от обиды расплакалась. Дэнни все-таки стало стыдно, и он пообещал ей:

«Ладно, Морковка. Я перед тобой в долгу».

Мишель снова улыбнулась: вот сегодня пусть этот долг и возвращает! Она уже догадалась, что Дэнни и его дружок Бобби что-то замышляют в Атланте, и потребовала, чтобы брат взял ее с собой. Нельзя сказать, чтобы Дэнни очень обрадовался.

— Я знаю, что ты поспорил с этим придурком Бобби Дюганом, — сказала она вчера вечером, когда они садились во второй вагон циркового поезда. Боба, работавшего на кухне и странно пялившегося на нее, Мишель недолюбливала и не считала нужным скрывать своего отношения к нему. — Если не возьмешь меня с собой, я все расскажу папе.

— Но это же шантаж! — возмутился Дэнни. В отличие от Мишель, которая унаследовала от матери рыжие волосы и голубые глаза, он пошел в отца — темноволосый и кареглазый, разве что в свои семнадцать он был уже на два дюйма выше родителя. Как обычно, он лениво и добродушно посмеивался, но Мишель не спускала с него настороженных глаз — она слишком хорошо знала коварный характер брата.

— Может быть, но поджигать конюшни — еще хуже, — въедливо сказала Мишель. — Я слышала, как вы с Бобби о чем-то договаривались днем во время предобеденной молитвы. (Предобеденная молитва, прочитанная отцом О'Рурком перед отъездом из Орландо на летние гастроли, была давней традицией цирка.)

— Ух, вредина… — прошипел Дэнни. — Однажды твои длинные уши доведут тебя до беды!

— Ты у меня в долгу, потому что я ничего не сказала папе про пожар! — парировала Мишель. — И ты просто обязан взять меня с собой.

— Чтобы ты у меня там под ногами путалась?

— Нет, Дэн! Обещаю, что не буду тебе мешать! — торопливо заверила она, чувствуя, что Дэнни начинает сдаваться.

— Ну… ладно. Но если там с тобой что-нибудь случится — пеняй на себя. Договорились?

— Договорились. Я сама о себе позабочусь.

— И только попробуй мне потом сказать, что я тебя не предупреждал, чертова Морковка! — мрачно сказал брат.

Мишель только усмехнулась. Она своего добилась, и всякие там оскорбления уже не имели значения. Дэнни скорее умрет, чем признается, что уступил сестре, но вообще-то он любил ее. Ну а Мишель просто обожала старшего брата. По правде говоря, он иногда доводил ее до слез своими дразнилками, зато сколько раз он за кее заступался, а бывало, даже брал на себя ее вину — например, когда однажды дождливым вечером Мишель впустила в дом кошку и та описала мамин персидский ковер.

Вспомнив о матери, Мишель тяжело вздохнула. Почему мама всегда так… как бы это сказать… придирчива к ней? Что бы Мишель ни делала, как бы ни старалась — мама вечно была недовольна. В табеле за год у нее стояли одни отличные оценки и только по французскому оценка чуточку хуже. И что же? Мама сказала, что нужно прилежнее заниматься французским, а за остальные оценки даже не похвалила.

А вот папа — папа просто прелесть! Он всегда ее защищал. Неделю назад, когда папа и мама ссорились, Мишель случайно — честное слово, случайно! — подслушала их разговор. В тот вечер никак не удавалось уснуть, и Мишель спустилась на кухню выпить стакан теплого молока — вдруг да поможет? Она проходила мимо общей комнаты, которую мама упорно называет гостиной, и услышала их голоса.

Дом, такой огромный и пустой, когда отец уезжал, словно уменьшался в размерах, когда он возвращался. И это было просто удивительно, ведь отец не был каким-то там великаном. Его голос, которого он никогда и не повышал, будто бы заполнял все пустые углы и подавлял эхо.

Даже мама становилась совсем другой. Она казалась более молодой, более счастливой и еще более красивой, если это вообще было возможно. На лице появлялся румянец, она беспрерывно смеялась и никого, кроме папы, не замечала.

Мишель никогда не могла понять, почему мама не ездит с папой на гастроли цирка. Их семейный пульмановский вагон был такой вместительный и уютный! Там имелась даже маленькая кухонька, поскольку во время переездов походная кухня не работала. Так почему же мама не оставалась с папой на все лето, а лишь иногда приезжала на несколько дней?

Когда Мишель остановилась возле двери, они как раз из-за этого и ссорились. Конечно, Мишель должна была пройти мимо, но ей было так интересно! — не зря же папа говорит, что она любопытная как слоненок.

Она услышала свое имя и тут же присела на корточки возле двери. В конце концов, если говорят о ней, то почему она не имеет права знать, что именно? Через щелку в двери она слышала потрескивание огня в камине и представила, как они сидят рядышком на мягком диване и пьют дымящийся кофе.

Но сегодня не было обычного перешептывания и смеха, которые так нравились Мишель. Наоборот, когда отец заговорил, в голосе его звучал гнев.

— Ты слишком многого хочешь от Мишель, Викки. Целый год французский, испанский, да еще и музыка! Дай девочке передохнуть. Она очень… очень земной ребенок, и тебе все равно не сделать из нее дебютантку бостонского бала для благородных девиц, как бы ты ни старалась.

— Она ведет себя как мальчишка, и в этом исключительно твоя вина. И скажи, пожалуйста, что плохого, если она станет настоящей леди? — Голос мамы, обычно спокойный, звучал так пронзительно, что Мишель захотелось зажать уши.

— Ты же отказалась от подобного образа жизни. Так почему ты хочешь для Мишель иной судьбы?

— Я не отказывалась — у меня тогда просто не было выбора. Но Мишель, помимо всего прочего, еще и Сен-Клер, — сказала мама. — Ты об этом почему-то все время забываешь. Да, я хочу, чтобы девочка училась в престижной школе, чтобы у нее были приличные друзья, чтобы она попала в хорошее общество, наконец.

— Ага, а потом ты ее выдашь замуж за богача? — сказал отец. — Надо полагать, ты считаешь, что упустила свой шанс, выйдя замуж за меня, и теперь решила взять реванш с дочерью?

Воцарилось молчание, а потом, когда мама заговорила, голос ее звучал куда мягче.

— Ты же знаешь, что я никогда об этом не жалела, Майкл.

— Но тебе очень хочется, чтобы я занимался более почтенным бизнесом и в глазах бомонда слыл респектабельным человеком, таким, чтобы тебе не стыдно было появиться со мной в твоем так называемом свете, так ведь? — спросил папа, и Мишель вздрогнула — столько горечи было в его голосе.