Уроки одного рассказа Иона Друцэ - H Грамма

События "Самаритянки" разворачиваются в трех планах, соответственно им и композиционно рассказ делится на три части. В первой части, назовем ее условно "легендарной", господствует Слово. Здесь Друцэ рассказывает о славе, красоте Трезворского монастыря, его чистых, целительных родниках. Уже то, что "героем" рассказа становится монастырь, заповедное место Слова, Софии, утверждает духовный, нравственный аспект миропонимания Друцэ. Писатель подключает к рассказу и область преданий о Трезворах, о героической истории молдавского народа. Вместе "Штефан, родники и Трезворский монастырь", героическая история, плодоносящая природа и высокий дух противостоят в рассказе разрушительной бездуховности "нового века", но они предстают как прошлое, они - истина, но легенда, небыль, слово.

Повествуя в первой части "Самаритянки" о девушке, сумевшей противостоять беззаконию и насилию, добровольно решившейся ступить на путь нравственного подвига, остаться в монастыре, Друцэ подчеркивает, что и ее судьба легендарна. Легендарна потому, что смелость ее и мужество беспрецедентны, невозможны в той ситуации, не от жизни сей (это оправдывается сюжетно: девушке приснился ангел). Закономерно, что судьбу монашки Майки Друцэ начинает описывать со слов, с преданий о ней "говорунов, претендующих на исключительную осведомленность". Не случайны поэтому неопределенно-личные "говорят", повторяющиеся в первой части рассказа: "Говорят, на этих словах игуменья обняла ее... Говорят, на этот последний монашеский молебен была допущена и та семнадцатилетняя девушка, причем, говорят (везде разрядка наша - Н. Г., Е. Д.). игуменья держала ее все время рядом с собой".

Но легендарный план первой части не самодовлеющ, не замкнут. Друцэ ставит перед нами проблему сохранения Трезворского монастыря, его, пусть и славная, небыль оценивается как трагедия. Так писатель приближает нас к реальности, к нашим дням.

Вторая часть рассказа, назовем ее исторической, публицистична, здесь во главе угла Факт. Горькая история недавнего прошлого монастыря, нашей республики, всей страны проходит перед читателем во всей ее мертвящей безалаберности, бесхозяйственности, в лицемерии, жестокости, бездушности и бездуховности. И в этой части главной оценкой нашему прошлому, главным средством раскрытия его смысла являются не переживания, мысли, суждения рассказчика, но факты, например, тот факт, что в Трезворах людей поселили последними, после тракторов и скотины.

Последняя, третья часть рассказа - быль. Друцэ рассказывает о самом себе, о своей прогулке по кладбищу на севере Молдавии, о своей встрече со священником отцом Георгием и о их разговоре о Трезворах, о девушке, превратившейся к тому времени уже в старушку. В таком конце, в том, что рассказчик (а вместе с ним и читатели) не встречается с героиней рассказа сам, мы видим проявление большого такта, чуткости Друцэ-писателя. То, что Майка и в конце рассказа предстает лишь в слове (разговоре), позволяет сохранить известную дистанцию между героиней рассказа и читателями, сохраняет легендарность и поэтичность ее образа, и вместе с тем усиливает ощущение искренности повествования, все-таки и в наши, такие другие дни люди, подобные Майке, не стали явлением обыкновенным, очевидным. Вместе с тем, разговор двух конкретных, реальных людей (это вместо неопределенного "говорят" первой части) свидетельствует о реальности, действительности самой Майки.

Мы подробно остановились на композиции "Самаритянки" не только для того, чтобы показать, как Друцэ эстетически представляет основные тенденции современности, но и чтобы определить отношения между ними, столь необходимые для понимания образной специфики рассказа (структура образа "Самаритянки" сложна; легенда, история и быль входят в нее, многообразно и противоречиво переплетаясь), чтобы определить направление художественной мысли Друцэ, помогающее понять целое рассказа. Мы видим, что пафос "Самаритянки" в утверждении Дела, а не Слова, были, а не легенды.

Инерция недавних эстетических привычек и взглядов, страстная определенность тех страниц рассказа, где взгляды писателя на действительность выражаются им непосредственно и от первого лица, сама история монашки и монастыря способны убеждать невнимательного читателя, что перед ним образец нравственно-психологической прозы, утверждающий примат духовного, внутреннего над внешним, материальным.

Не скроем, что и мы поддались поначалу таким настроениям. Читая, скажем, справедливые по отношению к конкретным историческим обстоятельствам, но выраженные в обобщенной форме, как непреложный "вечный" закон слова о том, что "долгие века церковь учила, что жизнь есть любовь", и "на этом (т. е. на учении. - Н. Г., Е. Д.) мир простоял две тысячи лет", что "новый век заявил (т. е. тоже учил. - Н. Г., Е. Д.)"... мы готовы были спорить по существу, объяснять иллюзорность представлений, будто мир, жизнь определяют премудрости, идеи, концепции, а не сама жизнь, Слово, а не Дело, "сознание", а не "бытие"!

Мы не могли понять, как у автора поднялась рука обвинять нашу республику в "материальной вакханалии". Ведь даже Христос спасал не только души, но и животы, не только проповедовал, но и кормил рыбой. А в Молдавии, как известно, два килограмма рыбы в год на человека. Не по-божески это.

Но мы вовремя обратили внимание на то, что "храм" Друцэ абсолютно материален и стоит не на "учении", а на земле; и чистоту его, и славу, и его духовность определяют не его заповеди, заветы, догматы, а чистая вода, истекающая из глубины, из чрева, плоти Земли, что Трезворы лишь потому воплощение нравственной чистоты духа, что они - воплощение чистоты и красоты природы прежде всего; "Трезворский монастырь казался чудом, выплывшим из земных глубин, которые эти круги понесли на ладонях, чтобы подарить небесам".

Друцэ постоянно подчеркивает зависимость духа человека от тела природы. Рассказывая о живших в Трезворах детях - дебилах, лишенных разума и души, он пишет о том, что на истощенной, отравленной ядохимикатами земле "погибают леса и реки. Вместе с окружающей природой стала закатываться и наша (народа. - Н. Г., Д. Е.) звезда".

Видимо многих читателей, особенно у нас в Молдавии, увлечет публицистическая направленность "Самаритянки", но и она не выражает пафоса рассказа. Понимая, что состязание с чистой и откровенной публицистикой не входило в намерение Друцэ, мы считаем необходимым предупредить возможные толкования "Самаритянки" на уровне Факта. Ведь рассказ значительно уступает в подробности и глубине любому историческому эссе на ту же тему, более того, на фоне торжеств, посвященных 1000-летию крещения Руси, вовсе выглядит "рассказом к дате". Но "Самаритянку" и нечего сравнивать с публицистикой, а рассказ о монастыре прочитывать, как Факт. Друцэ поставил перед собой другую задачу

В структуре "Самаритянки" образна "быль" (Дело) - тот центр, к которому стремятся силы легенды и истории. Главным носителем и выразителем пафоса "Дела" является сама Майка. То, что монашка вся дана живописно-пластическими средствами; что ее нравственная, духовная, душевная сила устремлена во вне к другим людям к миру - и раскрывается в действии, в поступке, в деле; что нам не даны чувства Майки, ее мысли, оценки; то, что Майка - едва ли не первая молчальница во всей не только молдавской, но и современной советской литературе; что она безропотно, бессловесно принимает жизнь и исполняет свой подвиг; что она сохраняет "дух божий", дух "храма", т. е. дух человечности и любви через сохранение "тела" храма и земли (глубоко символично, что тогда как обычно монашки уходят в монастырь, чтобы спасти свою душу, оставив тело свое в неприкосновенности, Майка рожает в монастыре двух малышей, и так приходит в семью счастье); то, что Майка врачевала души алкоголиков, живших в Трезворах, прежде всего своим существованием рядом с ними и вместе с ними (поэтому не мудрость Майки, не поучение, не молитва ее, а факт, что она в праздники "не ушла за холмы к тем, кто праздновал и веселился", указывал "на то, что бог все-таки сущeствует" (разрядка наша. - Н. Г., Е. Д.); важно наличие, реальность бога, а не взаимопонимание, общение с ним), - словом, не только тема, но и художественные средства, кровь и плоть рассказа утверждают Дело "быль", свидетельствуют наиболее глубоко и принципиально об эстетической и общественной позиции Друцэ.

Лично для нас наиболее важный не только нравственный, но и политический урок рассказа Друцэ не в рассуждениях писателя о двух началах в человеке, не критика левацких теории "непрекращающейся классовой борьбы", а то, что Майка была, хоть в условиях чиновничьих выходок и произвола это было невозможно, что Трезворы есть, существуют, живы, что их стены целы и неколебимы до сих пор, когда развеивается пепел времянок и стынет след временщиков.

С радостью укрепляющейся надежды мы отмечаем для себя, что Слову, мысли, родившейся "в таинственных глубинах управления", противопоставлены в рассказе заведенный веками лад (так что Майке не нужно ничего нового выдумывать, измысливать), образ жизни, не устав, а дело служения человеку и земле.