Толстуха с ножом - Джонатан Мэйберри

Глава третья

Как и большинство важных вещей в мире, Георгина не обращала на это особого внимания. На мир. На текущие события.

Она планировала отомстить.

Снова.

Это не было для нее навязчивой идеей, но у нее было несколько ГПМ (Глобальных Планов Мести). Если люди не давили на нее, она даже не думала о том, чтобы дать сдачи.

Она была толстой и непривлекательной. Это не подлежало обсуждению, и она не могла изменить несколько тысячелетий выработки стандартов красоты. Но, с другой стороны, ни один из этих фактов не позволял никому издеваться над ней.

Вот чего люди, похоже, не понимали. Нельзя называть толстых людей — толстыми. Эта глупая констатация фактов, как правило было лишней.

Может быть, кто-то прислал массовое сообщение о том, что говорить о ее весе — это нормально. Или наклеивать фотографии свиных продуктов на ее шкафчик. Или издавать звуки "ой-ой-ой", когда она пыхтит на дорожке в спортзале. Если это так, то она не получала это сообщение и не одобряла его.

К черту!

Дело не в том, что она была одной из злобных девчонок. Георгина подозревала, что злые девочки — это те, кто больше всего ненавидит себя. А Георгина даже не ненавидела себя. Она любила себя. Ей нравился ее ум. Ей нравился ее вкус к музыке, книгам, мальчикам и тому, что имело значение. Она не смеялась, когда люди спотыкались. Она не считала личной победой, когда кто-то другой — кто-то худее или красивее — бился об эмоциональную стену. Георгина знала, что у нее есть свои недостатки, но быть бессердечной или мстительной сволочью не входило в их число.

Месть — это совсем другое. То, что она сделала, не было мстительностью. Это было, как она однажды прочитала в одном старом романе, жаждой справедливости. Георгина хотела стать либо адвокатом, либо полицейским, так что все это правосудие (пускай и личное) ее вполне устраивало.

Справедливость — или, назовем это правильным именем, месть — должна быть управляемой, однако. Нужно было понимать свои границы и реально оценивать свой уровень крутизны. Георгина провела достаточно времени в своей голове, чтобы понять, кем она была. И не была. Поэтому, когда кто-то что-то ей делал, она не пыталась обменяться крутыми оскорблениями, позой с закатыванием глаз или чем-то подобным. Вместо этого она расправлялась со своими обидчиками.

Когда Марси Ван Дер Меер — и, заметим, Георгина не думала, что кто-то в городской средней школе должен носить фамилию из трех отдельных слов, — прислала ей эти фотографии в прошлом месяце? Да, она приняла меры. Фотографии, очевидно, были сделаны в коридоре в тот раз, когда Георгина уронила свои книги. Худшая из них была сделана прямо за ее спиной, когда она наклонилась, чтобы поднять их. Можно ли сказать трещина на заднице?

Фотография была адресована многим детям. Практически всем, кто считал себя значимым. Или всем, кто, по мнению Марси, имел значение. Всем, кто мог бы посмеяться. Улыбнуться над толстой девушкой в трудной ситуации.

Георгина полчаса проплакала в ванной. Большими, шумными, надрывными рыданиями. Рыдания с выделением соплей из носа, такие, которые пускают пузыри соплей. Такие, от которых болит грудь. Такие, которые, как она знала с абсолютной ясностью, оставят след в ее жизни навсегда. Даже если она никогда больше не увидит Марси после школы, даже если Георгина каким-то образом станет стройной и великолепной, она никогда не потеряет воспоминания о том, каково это — плакать вот так. Осознание этого, пока она плакала, делало все намного хуже.

Потом она умылась, расчесала свои мышиного цвета волосы и задумала месть.

Георгина стащила ключи от машины Марси во время второго урока. Перед последним звонком она сунула их обратно в сумку. Марси никогда не смогла бы доказать, что именно Георгина размазала собачьи какашки по ее кожаным сиденьям и набила их, как цемент, в вентиляционные отверстия кондиционера. Кто сможет доказать, что кучка, которую она оставила приклеенной скотчем к двигателю, была ее рук делом? Никто не мог под присягой сказать, что видел Георгину рядом с машиной. И кроме того, ключи были в сумочке Марси, когда она пошла их искать, верно?

Ладно, конечно, это было мелочно. И по-детски. И, возможно, преступно. Все это.

Приятно ли вам было после этого?

Георгина не была уверена, как она к этому относится. Она думала, что это было справедливо; но она не тратила много времени на злорадство. За исключением, может быть, пары дней спустя, когда кто—то написал "Марси Ван Дер Пук" на ее шкафчике маркером. Это была не Георгина, и она понятия не имела, кто это сделал. Это? Да, она провела много счастливых часов, хихикая над этим. Это не отменяло воспоминаний о том времени, когда она плакала в ванной, но так было легче носить ее с собой.

Это была именно такая война.

Например, когда Чак Беллами уговорил своего лишенного мозгов приспешника, Даулта, подбежать к ней сзади и задрать верх ее сарафана. Или попытался, во всяком случае. Георгина была крупной девушкой, но у нее была маленькая грудь. Она могла рискнуть надеть сарафан в жаркий день без лифчика. Чак и Даулт восприняли это как вызов. Они считали ее легкой мишенью.

Они недооценили Георгину. Ох, как недооценили.

Георгина услышала, как большие ноги Даулта шлепают по земле, и повернулась как раз в тот момент, когда он потянулся к подолу ее платья.

Забавная штука эти уроки джиу-джитсу. Она ходила на них всего одно лето, но там были полезные вещи. А пальцы — как хлебные палочки, если их правильно скрутить.

Даулту пришлось обратиться к медсестре, а затем в больницу за шинами, и он довольно сильно помял Чака. Их обоих отстранили от работы. Был разговор о том, чтобы подать заявление о сексуальном домогательстве, но Даллия сказала, что она согласится, если это будет только один раз. Она смотрела Чаку в глаза, когда говорила это. Хотя Чак был дышащим ртом неандертальцем, он понимал последствия нахождения в списке сексуальных хищников.

Георгина больше никогда не надевала сарафан