Путешествие по русским литературным усадьбам - Владимир Иванович Новиков

запрудили только в 1950-х годах. Когда-то к дому вела липовая аллея; теперь от нее осталось лишь несколько деревьев.

Близкий друг Пушкина П. В. Нащокин передает воспоминания поэта о Захарове: «Семейство Пушкиных жило в деревне. С ними жила одна родственница, какая-то двоюродная или троюродная сестра Пушкина, девушка молодая и сумасшедшая. Ее держали в особой комнате. Пушкиным присоветовали, что ее можно вылечить испугом. Раз Пушкин-ребенок гулял по роще. Он любил гулять, воображая себя богатырем, расхаживая по роще и палкою сбивая верхушки и головки растений. Возвращаясь домой после одной из прогулок, на дворе он встретил свою сумасшедшую сестру, растрепанную, в белом платье, взволнованную. Она выбежала из своей комнаты. Увидя Пушкина, она подбегает к нему и кричит: „Mon frère, on me prend pour un incendie[4]“.

Дело в том, что для испуга к ней в окошко провели кишку пожарной трубы и стали поливать ее водою (таков был „метод“ лечения — В. Н.). Пушкин, видно знавший это, спокойно и с любезностью начал уверять ее, что ее сочли не за пожар, а за цветок, что цветы также поливают»[5].

После продажи Захарова в усадьбе осталась дочь Арины Родионовны — Марья (Мария Федоровна Никитина). П. В. Анненков пишет, что «при продаже Захарова она (Арина Родионовна. — В. Н.) отклонила предложение выкупить семейство одной из дочерей своих, вышедшей замуж за здешнего крестьянина, сказав: „Я сама была крестьянка, на что вольная!“»[6]. Ее многочисленные потомки живут здесь и сейчас и носят самые разные фамилии. Мало что известно об этой женщине; разве лишь то, что Пушкин был к ней искренне привязан. Впоследствии Марья говорила литератору Н. В. Бергу, расспрашивавшему ее о Пушкине: «Умные они были такие и как любили меня — господи, как любили»[7].

Поэт и переводчик Берг посетил Захарово в 1851 году. Он записал некоторые из захаровских преданий. Марья рассказала ему, что Пушкин любил часами сидеть с книгой, погруженный в раздумья, на берегу пруда под огромной липой. Здесь стояла полукруглая скамейка. Около липы росло несколько берез. Мальчик исцарапал их набросками стихотворных строчек. Он не раз мечтательно говорил, что хотел бы быть похороненным среди захаровских берез. На одной из этих берез Берг действительно обнаружил какие-то стихи, но прочитать их уже не было возможности. Однако сестра поэта О. С. Павлищева опровергает Марью. По ее словам, Пушкин в те годы не писал русских стихов, а только что-нибудь случайное и по-французски. Поэтому «надписи и стихи, уцелевшие на деревьях в Захарове… должно приписать или отцу его Сергею Львовичу, или дядям, или, наконец, другим посетителям»[8].

В Захарове, расположенном рядом с принадлежавшим некогда Борису Годунову селу Большие Вяземы (чрезвычайно богатым историческими воспоминаниями; здесь по пути в Москву останавливалась Марина Мнишек), у Пушкина впервые мог пробудиться интерес (хотя бы и пока смутный) к прошлому. Отголоски старины донеслись до него уже в детстве. Неподалеку от Захарова возвышается курган, вероятно, насыпанный в эпоху Древней Руси, когда нынешнее Подмосковье населяли летописные вятичи. Мальчик Пушкин не мог не знать его, но трудно сказать, произвел ли этот курган тогда на него впечатление. С уверенностью можно сказать лишь то, что места его детских игр ассоциировались у него с кровавыми буднями Смутного времени. В «Борисе Годунове» в сцене «Корчма на литовской границе» звучат известные названия. Хозяйка объясняет Григорию дорогу за рубеж Руси: «Прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево». Действительно, рядом с Захаровым есть село Хлюпино. Интересно отметить, что эти запомнившиеся Пушкину названия вновь повторяются в «Барышне-крестьянке».

В пушкинское время владельцем Больших Вязем был московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын. Он несколько раз косвенно соприкоснулся с судьбой великого поэта. Начиная с 1826 года, Пушкин часто бывал в Москве и посещал блестящие «голицынские балы», о которых даже не питавший любви к России де Кюстин обмолвился, что они — то ли сказочный Багдад из «Тысячи и одной ночи», то ли еще более сказочный Вавилон эпохи Семирамиды. Юная Н. Н. Гончарова была одним из украшений этих празднеств.

На одном из балов у Д. В. Голицына в начале 1830 года знакомый Пушкина И. Д. Лужин (офицер из близкого окружения Д. В. Голицына, впоследствии московский обер-полицмейстер. — В. Н.) в беседе с матерью первой московской красавицы обмолвился несколькими словами об отсутствующем поэте. В ответ мать и дочь передали Пушкину поклон. Когда последний узнал об этом, он понял произошедшее как знак, что его искания начинают восприниматься благосклонно. Действительно, по приезде в Москву он получил долгожданное согласие после очередного сватовства.

В июле 1830 года, накануне женитьбы, когда Пушкин мысленно подводил итоги первой половины своей жизни, его потянуло в Захарово. По словам матери, он совершил «сентиментальное путешествие». Берг записал воспоминания Марьи: «Приезжал он ко мне сам перед тем, как вздумал жениться. Я, говорит, Марья, невесту сосватал, жениться хочу… И приехал это не прямо по большой дороге, а задами: другому бы оттуда не приехать… а он знал». (Вероятно, Пушкин приехал кратким путем из Больших Вязем. — В. Н.) «Я… сижу, — продолжает Марья, — смотрю: тройка! Я эдак… А он уже ко мне-то в избу-то и бежит… „Чем, мол, батюшка, угощать-то я стану? Сем, мол, яишенку сделаю“. — „Ну, сделай, Марья!“ — Пока он пошел по саду, я ему яишенку-то и сварила; он пришел, покушал…»[9] Вряд ли приготовление яичницы заняло более четверти часа. Пушкину же этого времени вполне хватило, чтобы обежать усадьбу. Он заметно погрустнел. «Все наше решилось, — сказал он Марье, — все поломали, все заросло».

Больше приехать в Захарово Пушкину уже не довелось.

Михайловское

Ныне в России нет города Воронича. В свое время он был одной из пограничных крепостей на литовских рубежах, но благодаря выгодному расположению на реке Сороти стал обширен и многолюден. Однако Ливонская война поставила точку на процветании Воронича; его разорили войска Стефана Батория, а затем и фактически стерли с лица земли. Но каков был этот город, можно судить по тому, что в нем было целых шесть монастырей, владевших большими «губами» (волостями). Одному из них — Михайловскому — принадлежала Михайловская губа, центром которой было село Зуево. В дальнейшем старое название забылось, и село стало просто Михайловским. После исчезновения Воронича все монастырские земли в начале XVII века отошли в казну.

В 1742 году Михайловская губа была пожалована императрицей Елизаветой