Свинцовый шторм - Бернард Корнуэлл

— Да, вы правы, — с энтузиазмом подхватила она. — Расскажите мне о своей яхте.

И возможно, потому что она сама плавала на яхте, я вдруг начал ей рассказывать. Весь фокус в том, что я выжил благодаря этой Национальной службе мучительства, и он заключался в том, что у меня был уголок, куда они не могли проникнуть, одна вселяющая надежду мечта, и этой мечтой была яхта «Сикоракс».

— Яхта называется «Сикоракс», — сказал я. — Тридцать восемь футов, обшивка из красного дерева на дубовой основе, с палубами из тика. Это кеч[1]. Построен в 1922 году. Ее делали для богатого человека, поэтому средств не жалели. Она была оснащена кливером, стакселем, гротом, топселем и бизанью, все паруса из очень прочной холстины. В каюте были бронзовые люки и керосиновые лампы на шарнирах. — Я опять закрыл глаза. — И у нее самые совершенные линии. Корпус темно-голубой, а паруса белые. У нее длинный киль, похожий на танк Шермана, и она порой ведет себя так же непредсказуемо, как та чертова ведьма, в честь которой ее назвали.

Я улыбнулся, вспомнив, как напрягается при сильном ветре «Сикоракс».

— Ведьма Сикоракс. — Доктор Плант напряженно думала, пытаясь вспомнить, откуда взялось это имя, и на лбу у нее появились морщинки. — Это Шекспир?

— "Буря". Сикоракс была матерью Калибана и сажала своих врагов в лодки, как в тюрьму. Но заметьте, что, по иронии судьбы, лодка обрекает вас на заключение из-за долгов.

Доктор Плант улыбнулась с пониманием.

— Я надеюсь, вы позаботились о том, чтобы ее вытащили на берег, пока вы в больнице?

Я покачал головой.

— Не успел. Но она обшита медью и стоит у частного причала. Она побита немного, но я смогу починить ее.

— Вы умеете плотничать? — В ее голосе послышалось удивление.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— То, что я служил армейским офицером, доктор Плант, не значит, что я ни на что не гожусь.

— И вы хороший плотник? — допытывалась она. Я продемонстрировал ей мозоли на руках, и, хотя мозоли были твердые, кончики пальцев оставались белыми и нежными.

— Да, я знаю плотницкое дело. И кроме того, я неплохой механик.

— Значит, вы очень практичный человек, не так ли? — спросила она профессиональным тоном.

— Вы опять вмешиваетесь, — предупредил я. — Вы поете ту же песню, что и доктор Мейтленд: «Ник, тебе надо научиться ремеслу. Изучи бухгалтерское дело или стань программистом. Ник, поговори с журналистами. Они заплатят тебе за интервью, и на эти деньги ты сможешь купить прекрасное инвалидное кресло с электроприводом». Короче говоря, сдавайся, Ник, поднимай лапки кверху. Но если бы я захотел так поступить, то остался бы в армии. Они предлагали мне канцелярскую работу.

Она встала и подошла к окну. Холодный зимний ветер бросал на стекло капли дождя.

— Вы очень упрямый человек, г-н Сендмен.

— Это верно.

— Но как ваше упрямство будет уживаться с тем, что вы никогда не сможете ходить? — Она повернулась, вопросительно глядя на меня. — Что вы никогда не сможете управлять свой яхтой?

— В будущем году, — продолжал я, как будто не слыша ее вопроса, — я собираюсь отправиться на юг. Я поплыву в Новую Зеландию. Никакой особой причины тут нет, так что не спрашивайте. — По крайней мере, я не мог придумать никакой причины. Знакомых в Новой Зеландии у меня не было, но почему-то это место было для меня как земля обетованная. Я знал, что жители этой страны любят играть в регби и крикет, что там прекрасные возможности для плавания под парусом. И вообще мне казалось, что это именно то место, где честный человек может вести честную жизнь и где ему не придется страдать от напыщенных самоуверенных дураков. Но, возможно, добравшись туда, я почувствую себя обманутым. Однако с разочарованиями лучше подождать, пока я не достигну тех берегов. — Сначала я поплыву на Азоры, — продолжал я мечтательно, — затем доберусь до Барбадоса, пройду к югу от Панамы, а потом возьму курс на Маркизские острова...

— А не мимо мыса Горн? — вдруг резко спросила доктор Плант.

Я предостерегающе глянул на нее.

— Опять вмешательство?

— Но это не праздный вопрос.

— Вы думаете, я не захочу снова очутиться в Южной Атлантике?

Она помолчала.

— Мне это и в голову не пришло.

— Знаете, доктор, ночью меня посещают сны, а не кошмары. — Это была неправда. Я все еще просыпался по ночам от дрожи и воспоминаний об острове в Южной Атлантике, но это ее не касалось.

Доктор Плант улыбнулась.

— Иногда сны становятся явью, Ник.

— Оставьте свой покровительственный тон, доктор.

Она засмеялась и в этот момент была больше похожа на любителя морских путешествий, чем на психиатра.

— Вы действительно чертовски упрямы, не так ли?

Да, я был упрямым, и через две недели, хотя я никому об этом не говорил, мне удалось, прихрамывая, подпрыгивая на здоровой ноге и волоча больную, добраться до окна. На это ушло три минуты, и когда я ухватился за подоконник и приложил лоб к холодному стеклу, то дышал хрипло и с большим трудом, а по всему телу разливалась боль. Была безоблачная зимняя ночь, и полная луна заливала серебристым светом деревья на территории больницы. Автомобиль завернул за угол соседнего поместья, и свет его фар на мгновение ослепил меня, а потом машина скрылась из виду. Когда мои глаза привыкли к ночной темноте, я попробовал разыскать Альдебаран. Когда-то я наблюдал за спускающимся к горизонту вечерним солнцем в зеркале секстанта, а сейчас я был просто трясущийся калека, но все же где-то далеко на западе или на юге меня ждала моя яхта. Она дергалась на тросе, терлась привальным брусом о каменный причал и ждала, как и я, возможности освободиться и поплыть навстречу ветрам под холодным светом Альдебарана.

И что бы ни говорили эти чертовы доктора, настанет день, когда я отправлюсь на «Сикораксе» в Новую Зеландию. Только мы двое, свободные от всего, поплывем по этим безбрежным водам на юг.

Часть первая

Меня выписали из больницы через четырнадцать месяцев.

Я был уверен, что доктор Мейтленд предупредит журналистов, и сбежал оттуда двумя днями раньше. Я не хотел никакой шумихи, мне нужно было просто вернуться в Девон, зайти в кафе и сделать вид, что я отсутствовал всего неделю-другую.

Итак, я ковылял к больничным воротам, пытаясь уверить себя, что боль в спине вполне можно терпеть, а моя дергающаяся походка не так уж смешна. У ворот я сел на автобус, затем пересел на тотнесский поезд, а там — снова на автобус, который, дребезжа, петлял по извилистой дороге среди крутых, изрезанных речушками холмов Саут-Хемс. Был конец зимы, и кое-где вдоль дороги лежал снег. Когда из окна я увидел девонские холмы, в горле у меня предательски защипало, и я порадовался, что не сообщил никому о своем возвращении.

По моей просьбе водитель высадил меня в начале Ферри-Лейн. Он смотрел, как я с трудом спускаюсь по ступенькам автобуса, а когда, тяжело дыша, я едва не грохнулся с нижней, самой высокой, участливо поинтересовался:

— Дружище, с тобой все в порядке?

— Еще бы! — заверил я его. — Просто охота пройтись.

Дверь с шипением закрылась, и автобус загромыхал дальше, по направлению к деревне, а я, хромая, потащился по улице, ведущей к старому парому, откуда была хорошо видна моя «Сикоракс», пришвартованная у противоположного берега.

Вновь увидеть свой дом! Потрепанная зимними штормами, исколотая льдинами, «Сикоракс» оставалась моим домом, единственным и самым желанным. Все эти долгие месяцы только мысли о ней и придавали мне сил.

И вот я спешил к своему пристанищу, точнее сказать, ковылял. Ходьба причиняла мне нестерпимые муки, и я знал, что отныне так будет всегда. Я обречен жить с этой болью, и потому разумнее всего постараться забыть о ней, а лучший способ для этого — просто думать о чем-нибудь еще.

Как ни странно, у меня это получилось. Пройдя полпути, я свернул за угол, и неожиданно солнечный луч, отразившись в окнах старого отцовского дома на том берегу, с невероятной яркостью ударил мне в глаза.

Я остановился, разглядывая отцовский особняк. Новый владелец удлинил здание, пристроив к нему большое крыло, причем его фасадная часть, обращенная к обширному лугу, спускающемуся к воде, была полностью стеклянной. Но мачта, с вантами, салингами и реем, поставленная моим отцом, сохранилась. Правда, на ее верхушке уже не развевался флаг — это значило, что дом пустует. Но теперь все это чужая территория, и доступ туда для меня закрыт.

Подхватив свою котомку, я заковылял дальше. Летом здесь куда оживленней, повсюду снуют матросы с корабельных шлюпок, которые они швартуют у берега. Но до лета было еще далеко, и сейчас лишь одна машина стояла у старого причала. Она была нагружена краской, инструментами, тросами — в общем, всем необходимым для подготовки судна к сезону. Средних лет мужчина возился рядом с нею с красками и кистями.