Спустя несколько времени - Юрий Пахомов

А критики шумели вокруг творчества Назарова. Одни хвалили, другие ругали. Особенно усердствовал критик Ложечкин. В хлестких статейках он утверждал, что Назаров - фигура дутая. Вторичен. Подражает русским классикам. Все его писания - не более чем эпигонство. Позабыли читатели классику в рамках школьной программы, вот и умиляются.

Складнев, возмущенный хамским тоном статьи, в тот же день написал Ложечкину гневное письмо, которое конечно же осталось без ответа. А Назаров между тем отправился в Париж получать литературную премию.

Увлечение Назаровым, однако, вскоре прошло - иные заботы приспели. Складнев женился, переехал в Москву, устроился в солидный научно-исследовательский институт, защитил кандидатскую диссертацию и успешно трудился над докторской.

О Севере вспоминал, когда получал письма от Лины, из них узнавал и о Назарове: заезжал, гостил, сильно постарел, занимается в основном переводами, рассказы почти не пишет.

Защита докторской прошла благополучно. Но Складневу вдруг все надоело - и диссертация, и эксперименты, и даже симпатичный особнячок института. Пусто было на душе. Так случалось с ним и раньше, после завершения какой-нибудь работы, но сейчас это ощущение было особенно острым.

- Тебе нужно отдохнуть, - посоветовала жена, - ну хоть недельку. Договорись в институте и поезжай на дачу.

Складнев представил себе дачу на станции Поварская, уютную комнату с печью, пустой сад, дальние прогулки - и решился.

Собрался быстро. В последний момент положил в карман рюкзака английскую книгу по генетике, но жена тут же вытащила ее и сказала:

- Все, хватит... Лучше возьми книжку этого... Ну ты мне еще рассказывал о нем... Назарова, вот. Купила вчера.

- Назарова? Любопытно, любопытно...

Складнев взял небольшой томик в ледериновом переплете, с усмешкой подумал, что, пожалуй, года два не читал беллетристики. Времени едва хватало на специальную литературу. Авторефера-ты, отзывы, защита, предзащита - чертова крутоверть.

Наконец-то сегодня он может взять книгу и спокойно почитать о чем-нибудь далеком от медицины и биологии. И хорошо, что книга Назарова. Надо же, ведь и живет где-то рядом, а с той поры и не виделись.

Складнев сунул книгу в рюкзак, сказал жене:

- Не забудь свечи положить. Наверняка в поселке отключили электричество.

На даче он с удовольствием наколол дров, затопил печь. Пока нагревалась комната, пошел во двор и, чтобы размяться, стал расчищать дорожку. Снег был сухой и чистый, блестел на солнце и, соскальзывая с лопаты, обращался в пыль. Тонко звенели синицы.

Электричества, как он и предполагал, не было. Но Складневу это даже понравилось: вечера при свечах, среди тишины, с глухими ночами, поздними рассветами; простой, грубой едой. Десять дней - целая вечность!

Присел в кресло у окна, достал книгу Назарова. Первый рассказ Складнев прочитал с каким-то болезненным наслаждением. Разом все вернулось: и позабытый Север, и поселок, где он жил. Второй рассказ с будничным названием "Ночной разговор" потряс его с первых строк, потому как он увидел деревянный дом на набережной с косыми, скрипучими полами, с промерзшей лестни-цей, увидел молодого скуластого врача за столом, где среди прочих закусок стояла банка с бельгийским маринованным луком. Не было ни Валентина, ни Лины, ни суматошного газетчика. Сидели двое - автор, от лица которого и велось повествование, был в тени, а молодой врач был, как бы высвечен прожектором.

Разговор, точнее, монолог-исповедь врача был передан с поразительной точностью, но вместе с тем в пересказе Назарова он обрел куда более значительный, емкий смысл.

Быстро темнело. Складнев зажег свечу и принялся читать дальше...

Все десять дней прожил он под впечатлением рассказов Назарова. У него будто обострились зрение и слух. Ночью, лежа без сна, он слышал, как где-то далеко ухает на ветру, гремит оторвавшийся лист кровельного железа, как что-то потрескивает, скрипит, осыпается в глубине старого дома.

И еще - было ощущение, словно после дикой спешки, торопливого, как бы начерно, жития он остановился и оглядывается с изумлением вокруг.

5

Складнев написал Назарову письмо, послал его на адрес издательства. Ответ пришел неожи-данно скоро. Назаров писал, что хорошо помнит его, Складнева, и тот вечер у Скворечниковых тоже помнит. Приглашал в гости, на дачу, где он теперь живет круглый год. К письму прилагалась подробная схема, как добраться.

"А что, махну, пожалуй,- решил Складнев,- завтра суббота, вот и поеду".

До остановки "Тридцать пятый километр" он добрался в полдень. Электричка с угасающим гулом ушла, Складнев оглядел перрон. Зима в этом году сразу взяла крепко, день выдался солнечный, морозный. Наледь перрона ласково светилась. На противоположной стороне виднелся зеленый продовольственный ларек. Складнев сверил по схеме - все выходило точно. Спустился по обледенелым ступенькам, перешел железнодорожные пути - рельсы, еще наполненные отдаленным гулом, были черны, и сквозь подошвы лыжных ботинок ощущался этот гул.

Неторопливо - это доставляло ему удовольствие - снял чехол с лыж, неторопливо их укрепил, радуясь, какие замечательные у него лыжи, и с мазью он угадал. С того момента, как Складнев сел в электричку, его не покидало ощущение, что он совершает какой-то легкомыслен-ный, мальчишеский поступок.

Еще раз сверился со схемой. Дорога, с хорошо пробитой лыжней в центре, вела мимо заколоченных дач. Дома стояли по окна в сугробе, темные, казались нежилыми, и только у одного, нового, отделанного под терем, на расчищенной площадке перед крыльцом стоял оранжевый "жигуленок", и из трубы дачи светлой струйкой вытекал дым.

Лыжи шли хорошо. Складнев миновал поселок. Теперь нужно было сворачивать в березовую рощу. Но и здесь угадывать ничего не нужно было, лыжня сама вела.

Вот тут-то, посреди белизны берез, рыхлого, в росчерках птичьих следов снега, среди густо-зеленых с рыжиной, будто в подпалинах, елей и возникло то ощущение, что потом преследовало Складнева всякий раз, когда отправлялся на дачу к Назарову - узнаваемости того, что он видел вокруг, словно писатель с предельной точностью перенес все это в свои рассказы, сохранив и звуки и запахи. Разве вон та, с обломанной, усохшей верхушкой сосна не знакома Складневу? Или три березки, три сестрички, стоявшие так тесно, что казались одним деревом? И впечатление усилилось, когда лыжня вывела Складнева на опрятную полянку, с которой влево и вверх уходила просека, а в конце ее, на взгорке, проглядывалась деревня. Ощущение, что он уже не раз бывал здесь, стало настолько сильным, что он оставил лыжню, пошел лесом, проваливаясь в снег, и вышел точно к замерзшей речке, и не было у него сомнений, что, взобравшись на ее крутой берег и отмахав с полкилометра, он упрется в зеленый штакетник дачи Назарова, отыщет калитку, минует рубленную из бревен баню и тотчас же увидит дачу: финский добротный дом, флигель во дворе.

...Путаное впечатление осталось у Складнева после первого посещения Назарова. Горькая жалость охватила, когда отворилась дверь и на крыльцо, перепачканное углем, вышел пожилой человек в странной какой-то куртке, в котором он с трудом признал Назарова. Но было и другое: как шли в магазин скудно протоптанной дачниками тропкой, сначала вдоль забора, потом спустились к замерзшей реке, вскарабкались по неудобным ступенькам наверх, и там, на залитом мягким, чуть искрящимся светом угоре, с неожиданной высоты, открылась вдруг не то лощина, не то сокрытое снегом озеро, а далее - знакомая уже березовая роща, молодая, свежая и совсем не зимняя. "Какова, а? - сказал Назаров, жмурясь, и его грубое, обрюзгшее лицо посветлело, он вытер ладонью глаза и тихо, как бы приглашая его, Складнева, к чему-то совсем необычному, проговорил: "Вы только послушайте, послушайте!" Он не сказал "посмотрите", и это было поразительно.

А вот разговор с Назаровым в тот день не запомнился. Назаров проводил его до калитки, предложил заходить еще, но как-то неуверенно, и Складнев подумал, что ему, пожалуй, нечего здесь делать.

Светлая ночь стояла над дачным поселком. Складнев хорошо видел лыжню. К ночи подморозило, и лыжи шли превосходно. И опять-таки нечто странное было в его ночном, беззвучном скольжении мимо деревушки, мимо замерзшей речки, заколоченных дач, и Складнев облегченно вздохнул, когда услышал нарастающий гул электрички.

Еще от первого посещения Назарова осталось неясное чувство обиды. Складневу даже показа-лось, что Назаров так и не узнал его. Был он возбужден, ходил по комнате, жадно расспрашивал о московской жизни и все время прислушивался к тому, что происходило в глубине дома.

Потом вдруг вышел, пропадал довольно долго и вернулся не один, а со старухой (вот тогда Складнев впервые увидел мать Назарова Марфу Кондратьевну). Лицо у Назарова было при этом какое-то растерянное, беззащитное, как у человека, который только что снял очки и близоруко щурится.