Угли - Андрей Юрич

Техник: Охренеть.

Охранник: Мне потом так было… Она воет, а оставаться одна боится. Просила не уходить. А я не мог так больше и ушел. Я когда уходил – она какие-то номера набирает на телефоне и воет в трубку: «Можно я приду к тебе! Тут такая тоска-а-а…» А на другом конце трубку кладут все время, и она новые номера набирает. Я ушел, домой приехал, мылся часа два в ванной. А запах этот, ее духов, он мне еще неделю мерещился. И тошнило два дня, не знаю почему. А сейчас я боюсь, что на самом деле сделал ей ребенка…

Техник: (после долгой паузы, бросая чупа-чупс в корзину для мусора) Пойдем, выпьем хоть пива, что ли.

Охранник: А ты камеры отключил?

Техник: Нет, но запись не включал пока.

Охранник: Пошли.

Оба встают и скрываются за полками с товаром. Возвращаются с пивом.

Техник: Так что, говоришь, не стоит по объявлениям знакомиться?

Охранник: Да, ну! Там одни маньяки. Мне даже один мужик написал. Два листа написал про то, кто он такой, где родился, чем живет, какие стихи любит, а потом поперек листа: «Меня пожирает внутреннее одиночество». Маньяк натуральный! Чего ему от меня-то надо было? Я женщину искал, а его внутреннее одиночество пожирает! Типа меня распирает от внутреннего веселья.

Техник: Голубой, наверное.

Охранник: И чо, голубой? Я – то не голубой!

Техник: Нет?

Охранник: Иди ты…

Техник: Плеер-то у вас нормально работает?

Охранник: Нормально. Я уже любой ролик тебе пересказать могу за последние два месяца. Они мне по ночам снятся. Особенно этот (поет) «Единая Россия! – Единственная сила!..»

Техник: Мое дело – плеер. Контент – дело ваших рекламщиков.

Охранник: А зачем для нас отдельный плеер писать? Можно же виндосовский использовать.

Техник: Наш удобнее, и деньги вы нам чтобы платили, а не Гейтсу. И работа чтобы у меня была.

Охранник: Мы… вы… Типа это мой магазин и твоя контора… Как тебе самому-то платят?

Техник: На жизнь хватает. А тебе?

Охранник: Смотря на какую…

Техник: На какую хватает?

Охранник: На бессмысленную…

Техник: Да, жизнь… Знакомую встретил недавно. Она мне нравится. Только чо-то она такая грустная была, я даже поздороваться не решился. Думаю, мож, у человека горе, а тут я со своей хотечкой. Помнишь – Анютка? Не видел? Не знаешь, почему Анютка такая грустная?

Охранник: Нет, не знаю… (вспоминает) Не видел ее сто лет.

Свет, моргая, гаснет

Сцена вторая

Торговый ряд шмоточного рынка. Стоят с распахнутыми дверями обшарпанные железные контейнеры, разноцветные палатки. Везде развешаны кофты, куртки, футболки дешевого вида, обувь стоит на подставочках. Расчистив кусочек прилавка от шмотья, три продавщицы пьют чай из пластиковых стаканчиков. Мимо иногда проходят покупатели. Отовсюду льется серенький и зябкий свет пасмурного осеннего дня.

Первая продавщица: Полноватая женщина неопределенного возраста.

Вторая продавщица: Полноватая женщина неопределенного возраста.

Третья продавщица: Симпатичная молодая азиатка.

Первая продавщица (отпивая чай, помахивает рукой, жестом показывая, что у нее есть, что сказать и чтобы никто не смел сейчас ее перебивать): Знаете, почему Анютка такая грустная?

Третья продавщица: Какая Анютка? Которая на специях?

Первая продавщица: Да! Я тут узнала…

Третья продавщица: Она ж с мужем развелась…

Первая продавщица: Да, не перебивай ты! Так вот, она с мужем-то из-за чего, оказывается, развелась-то?

Третья продавщица: Да, потому что алкаш! И импотент!

Вторая продавщица: А ты откуда знаешь, что импотент?

Третья продавщица: Анютка и рассказывала…

Вторая продавщица: Когда это она тебе рассказывала?

Третья продавщица: Ну, не помню… вот как-то…

Первая продавщица: Да, ладно вам! Я тут с ней разговаривала. Там вообще…

Две другие продавщицы вопросительно и напряженно молчат.

Первая продавщица (делает театральную паузу, отхлебывая чай и думая о своем): Она за него замуж вышла в семнадцать лет, беременная. Он ее на остановке подцепил первый раз. Она тогда с двоюродной сестрой была. Сестра-то постарше и сразу все поняла, говорит ему: «Пошел на…». Потом правда сама же к нему и липла, когда он уже на Анютке женат был. А Анютка… Не знаю, что она тогда в нем нашла, ну, говорит, симпатичный был – не как сейчас. В общем, потом он еще как-то раз начал к ней клеиться на той же остановке, подошел и говорит: «Девушка, мы с вами, кажется, знакомы». Она, дурочка, и растаяла. Правда, сразу ему не давала, а ему только этого и надо было. И он ей как-то раз говорит: «Ну, можно я чуть-чуть». Ну, она и дала чуть-чуть. И залетела сразу.

Третья продавщица: А предохраняться она не пыталась?

Первая продавщица: Ну, он же чуть-чуть.

(Все три ржут, осторожно держа в руках стаканчики, чтобы не пролить чай.)

Первая продавщица: Он, как узнал про это, сказал ей сразу, что ему семья не нужна, и дети не нужны, и вообще он ее не любит. А она у него под дверью ночевала.

Третья продавщица: В смысле – под дверью?

Первая продавщица: Ну, он ее к себе не пускал. Говорил, мол, уходи, ты мне не нужна. А она оставалась и спала у него под дверью, беременная, на земле. Лето было. Тепло. Он в своем доме жил. У него дом на том берегу.

Третья продавщица: Вот, козел!

Вторая продавщица: Вот, дура! И чо?

Первая продавщица: К ней тут мать из каких-то дальних краев приехала – мол, дочку спасать. Тетка какая-то подключилась, в суде работает. Сначала отговаривали ее, дескать, нужен он тебе… А она ни в какую – люблю, говорит, ничего не хочу слышать, жить без него не могу. А сама беременная. И тетка эта ее пошла к нему и сказала: «Если ты, козел, на ней не женишься, я на тебя заявление напишу, потому что она несовершеннолетняя». А доказательство-то вот оно – в животе у нее. И он согласился. Свадьбу сыграли – она уже с большим пузом была. Я фотки видела. Он красивый был, высокий, плечистый, черноглазый. В шахте тогда работал – забойщиком. Тогда шахтеры хорошо получали.

Третья продавщица: А сейчас по нему и не скажешь… Что был красивый.

Первая продавщица: Так вот. Она училище свое швейное бросила – замужем ведь, зачем профессия. Шахтер – денег много. А он и тогда уже попивал. Иногда на остановке спал или во дворе – до дома дойти не мог. Они вторую дочку родили. Анютке-то нельзя было рожать. Она же инвалид.

Третья продавщица: С чего бы это?

Первая продавщица: У нее киста головного мозга. Головные боли ужасные. Говорит, иногда просыпается оттого, что во рту кровь. Какие-то сосуды лопаются. И она еще когда первую дочку рожала – ее врачи изувечили, и ее и ребенка. Вся там порвалась, дочку уронили. В новогоднюю ночь рожала, вся бригада пьяная была, в общем, дочка старшая у нее тоже инвалид. Они уронили и испугались – там травма черепная была у ребенка. Анютке ее две недели вообще не показывали. Глюкозой кормили, пока у ребенка гематома не сошла с головы и с лица. Принесли, говорит, а у дочки пяточки до мяса стерты – ножками сучила. А потом дочка и грудь уже брать не стала, и пищеварение ей на всю жизнь испоганили, а еще из-за травмы у девчонки эпилепсия.

Третья продавщица: Ужас какой-то…

Первая продавщица: Это еще чо! Дальше – веселее! Он работу бросил. Его в шахте завалило пару раз. Знаете, там же бывает. Второй раз, когда его из-под завала вытащили – он сам-то целый, только палец на руке раздробило, а виски седые. Поседел. И у него мандраж такой начался, не мог в шахту спускаться. Ушел с работы и еще больше пить начал. Он ее не бил. Нет. Просто пил постоянно. А жили они на деньги, которые им ее родители присылали откуда-то с севера. Долго присылали, лет десять или больше. Она-то не работала. Инвалид. А потом у него из-за пьянки и из-за того что на земле спал… Ну, он когда пьяный до дома дойти не мог – спал в кустах… У него простатит начался. Или яйца застудил. И он стал импотент полный. Так она у своих родителей снова денег просила – его яйца лечить.

Третья продавщица: Ну, еще бы… А то совсем тоскливо бабе…

Первая продавщица: Так в том и дело!!! (допивает залпом чай, пытается стукнуть пластиковым стаканчиком по прилавку. Продолжает полушепотом) Она, сколько с ним жила, ни разу у нее оргазма не было. За 17 лет – ни разу. У нее других мужиков не было, и она думала, что все так живут. Рассказывала: просто нравилось, что ему нравится. А она же больная. Ей часто плохо было, больно, а ему надо. И вот он ебет ее, а она ему говорит: «Мне больно». А он смеется.