В краю лесов - Томас Гарди

Так он прошел пол-улицы. Дом у высокого дерева излучал необычное сияние; зарево, вырывавшееся из печной трубы, превращало дым в мерцающее облако. Увиденное в окне заставило парикмахера решительно остановиться и всмотреться внимательнее. Дом был великоват для деревенского; сквозь приоткрытую наружную дверь длинная лента света падала в ночь. Сонные осенние мотыльки то и дело влетали в узкую полосу лучей и тут же пропадали во тьме.

ГЛАВА II

В доме, распространявшем это приветливое сияние, он увидел девушку в огромном кожаном переднике. Она сидела на плетеном стуле и работала при ярком пламени полыхавшего очага. В правой руке она держала секач, на левую была надета непомерно большая кожаная рукавица. Девушка с поразительной ловкостью обстругивала ветки, изготовляя кровельный прут. Слева от нее находилась кладка гладких, ровных прутьев, справа - гора обрезков, которыми и поддерживалось пламя в печи; перед ней аккуратной стопой лежал готовый кровельный материал. Она брала ветку, критически окидывала ее взглядом, ловкими ударами отсекала боковые отростки и заостряла ее с обоих концов, придавая им сходство с треугольным концом штыка.

В случае надобности она могла бы зажечь и свечу в медном подсвечнике, который стоял близ нее на скамейке - из тех, на которые ставят гробы. Чтобы придать ей сходство со столиком, на скамейку набили круглую сосновую доску, белизна которой странно оттеняла черный резной дуб подставки. Былое общественное положение обитателей дома распознавалось по этому предмету с той же точностью, с какой дом дворянина узнают по висящим в нем старым щитам и шлемам. Когда-то каждый зажиточный крестьянин, чьи права на землю значились в бумагах поместного суда или были, по крайней мере, неоспоримее, чем у простого арендатора, считал необходимым приобрести пару таких скамей для гробов своих близких. Однако в последних поколениях мысль cui bono (кому это нужно?) вытеснила привязанность к старому обычаю, и скамьи для гробов теперь часто использовали так, как мы это только что описали.

Девушка на мгновение отложила в сторону секач и осмотрела отнюдь не жесткую и не грубую ладонь правой руки, которая, в отличие от левой, не была защищена рукавицей.

Ладонь была красная и в водяных мозолях; стругание веток явно не относилось к числу ее привычных занятий. Как у множества людей физического труда, в очертаниях руки этой девушки не было ничего, подтверждавшего ходячее мнение, что происхождение человека - от высокого до самого низкого неизменно сказывается на форме руки. Лишь волей случая пришлось ей готовить кровельный прут; и пальцы, охватившие тяжелую ясеневую рукоятку, могли бы уверенно вести перо по бумаге или трогать струны, будь они приучены к этому в должное время.

Лицо ее было исполнено той одухотворенности, которая рождается одиночеством. Взгляды множества людей словно стирают с лица индивидуальность, обкатывают его, как волна камень. Но в тихих водах уединенной жизни каждое чувство и мысль распускаются с той откровенностью, какую можно увидеть разве что на лице ребенка. Лет ей было не более девятнадцати - двадцати, однако необходимость рано задумываться над жизнью придала очертаниям ее почти детского лица преждевременную законченность. Эта девушка не претендовала на красоту, одно бросалось в глаза сразу - ее волосы, густые и непослушные до неукротимости. В зареве очага они казались темно-коричневыми, однако при свете дня выяснилось бы, что их истинный цвет - редкий и роскошный оттенок каштанового.

От этого дара, поднесенного временем своей жертве, и не мог отвести взгляда пришелец, пальцы его правой руки машинально поигрывали ножницами, засунутыми в жилет; на их блестящем металле слабо горел отсвет пламени из очага. Мысленно парикмахер уподобил девушку за работой великолепному полотну позднего Возрождения. Волосы ее были выписаны ярко и отчетливо, лицо же, плечи, руки и вся фигура, будучи скоплением маловажных деталей, терялись в тени.

Не колеблясь более, он постучал в дверь и вошел в комнату. Песок, которым был посыпан пол, захрустел под его ногами, девушка оглянулась и, побледнев, воскликнула:

- Ах, мистер Перкомб, как вы меня напугали!

- Закрывай дверь плотнее - и не напугаешься.

- Не могу, - сказала она, - печь дымит. Мистер Перкомб, когда вы не у себя в парикмахерской, у вас такой забавный вид, - ну точь-в-точь канарейка на боярышнике. Вы ведь сюда не из-за меня пришли, не из-за того...

- Нет, я как раз пришел из-за этого самого. - Он коснулся ее головы своей тростью; девушка содрогнулась. - Ты согласна? - продолжил он. - Мне надо знать это сейчас же. Дама скоро уедет, а на работу мне нужно время.

- Не торопите меня, прошу вас. Я уж думала, что вы забыли. Я не могу расстаться с ними - нет, нет!

- Послушай, Марти, - сказал парикмахер, присаживаясь на столик, сделанный из скамейки. - Сколько тебе платят за этот прут?

- Тс! Отец наверху не спит. Он не знает, что я делаю работу за него.

- Так сколько тебе за это платят? - сказал парикмахер, понизив голос.

- Восемнадцать пенсов за тысячу, - неохотно ответила она.

- А для кого ты их делаешь?

- Для мистера Мелбери, лесоторговца, он живет тут неподалеку.

- Сколько же ты их можешь сделать за день?

- За день и полночи - три связки. Это полторы тысячи.

- Два шиллинга с четвертью. - Парикмахер помолчал, вычисляя ту наименьшую сумму, которой можно было бы победить сопротивление бедности и женскую любовь к красоте. - Взгляни-ка, вот соверен - золотой соверен, почти новенький. - Он держал монету между указательным и большим пальцами. - Это ровно столько, сколько ты получаешь за полторы недели мужского труда. Соверен твой, если ты позволишь состричь то, чего у тебя и так слишком много.

Грудь девушки вздымалась.

- Почему эта дама не обратилась к кому-нибудь другому? Может, другой девушке это было бы безразлично. Почему именно ко мне? - воскликнула она.

- Глупышка, да потому, что у тебя волосы точь-в-точь как у нее, а этого не добьешься никакой краской. Ты ведь мне не откажешь - я же нарочно приехал сюда из Шертона.

- Я... я не продам их ни вам, ни кому другому.

- Послушай. - Он подвинулся поближе к ней. - Дама очень богата, ей не жалко прибавить несколько шиллингов, - беру это на себя, я дам тебе соверен и два шиллинга, только чтобы не возвращаться с пустыми руками.

- Нет-нет-нет! - волнуясь, заговорила она. - Вы искуситель, мистер Перкомб. Вы как Дьявол, искушающий доктора Фаустуса, из книжки! Я не хочу ваших денег, я не согласна! Зачем вы пришли? Когда вы привели меня в парикмахерскую и начали уговаривать, я сразу сказала, что ни за что не продам свои волосы! - Она говорила горячо и решительно.

- Марти, послушай меня внимательно. Твои волосы крайне нужны этой даме. Между нами говоря, лучше б ты с ними рассталась. Худо тебе будет, если ты ей не удружишь.

- Худо? А кто она такая?

Парикмахер молчал, - и девушка повторила вопрос.

- Я не имею права говорить. Но она скоро уедет за границу, так не все ли тебе равно?

- Она хочет взять с собой за границу мои волосы? Перкомб кивнул. Девушка задумчиво смотрела на него.

- Парикмахер Перкомб, - сказала она, - я знаю, кто эта дама. Это миссис Чармонд, из Хинток-хауса.

- Пока это мой секрет. Отдай волосы, и я тебе его открою.

- Не отдам, пока не узнаю правду. Это миссис Чармонд? Парикмахер понизил голос:

- Ну... да, она. Вы в церкви сидели почти что рядом, и она заметила, что у тебя волосы точь-в-точь как у нее. Вот ей и взбрело на ум купить их. Но она наденет шиньон не раньше, чем окажется за границей, а там никто не заметит перемены. Мне поручено сделать шиньон. Я бы не потащился на край света, если б меня не послала такая важная особа. Теперь учти, что она откажется от моих услуг, если узнает, что я выболтал ее тайну. Поклянись, что ты ничего никому не скажешь. Иначе мне несдобровать.

- Я и не собираюсь ничего говорить, - сухо ответила Марти. - Но мои волосы принадлежат мне, и я с ними ни за что не расстанусь.

- Я тебе все рассказал, а ты мне отказываешь. Это нечестно! воскликнул уязвленный парикмахер. - Рассуди, Марти, ты с ней в одном приходе, ты живешь в доме, которым она владеет, твой отец болен, и ему не захочется покидать эти стены. Тебе бы следовало ее уважить. Я говорю это как друг. Я ведь не требую ответа сейчас же. Завтра по дороге на рынок загляни ко мне. Когда ты все хорошенько обдумаешь, ты без колебаний отдашь то, что мне нужно.

- Мне вам нечего больше сказать, - прежним тоном ответила девушка.

Парикмахер понял, что дальше убеждать ее словами бесполезно.

- Я знаю, что на тебя можно положиться, - сказал он. - Я оставлю здесь эти соверены для красоты, чтобы ты могла на них как следует полюбоваться. Завтра ты принесешь мне свои волосы или вернешь золотые. - Он поставил монеты ребром за рамку небольшого зеркала. - Хочу надеяться, что ты принесешь волосы - так будет лучше и для тебя и для меня. Я и сам думаю, что она могла бы обойтись без твоей помощи, да уж раз она вбила себе это в голову, то приходится ей потакать. Если ты вздумаешь срезать их сама, то постарайся не перепутать пряди. Вот как это делается...