Из книги «Сказки и легенды моря» - Альваро Кункейро

— Я вечно буду любить Голландца! Я умру за него!

Как ее зовут, есть ли у нее родители, кем ей приходится незнакомец, дурочка не знает, а на вопрос, откуда она взялась, отвечает:

— Я родилась из морских бурь!

Эта фраза да еще слова о бесконечной любви к Голландцу — вот и все, что можно услышать от нее. Ничего иного девочка так и не произнесет. Лишь в приюте, где ей выпало умереть, она вскрикнула, схватив за руку сиделку:

— Мама! Мамочка!

Незнакомец исчез.

Все сходятся на том, что корабль у Голландца трехмачтовый, черный, а на его палубе мигают бегущие желтые огни. Даже когда на море полный штиль, вокруг этого парусника вздымаются волны и свищет ветер. Зная, когда Фуше сообщили о Летучем Голландце, можно подсчитать — вы помните: двадцать один день через каждые семь лет, — что в следующий раз он должен ступить на землю весной 1977 года. Если принять необходимые меры, легко установить, вдоль каких берегов он будет плыть, ибо, как уже сказано, при его появлении внезапно начинается страшная буря… Соединенные флоты мира, приблизившись, могли бы сигнальными флагами передать, что Голландцу нечего опасаться — он может спокойно высаживаться, а телевидение, радио, газеты, иллюстрированные журналы помогут ему найти жену, не менее верную, чем вагнеровская Зента. Можно даже устроить конкурс. Думаю, претенденток окажется более чем достаточно. Следовало бы, конечно, позаботиться, чтобы не затонул корабль-призрак — чудесный парусник из Амстердама, спущенный на воду в XV столетии. Он мог бы стать плавучим музеем или убежищем для теней, бродящих по земле после бесчисленных кораблекрушений.

ДОРНЫ НА ПРОДАЖУ

Почтенный литератор, кажется ирландец по происхождению, пишущий в одном галисийском издании о кельтах и викингах, упоминает лодку, которую строят в кантабрийских бухтах, — прославленную дорну (по его мнению — в кораблях я профан и не берусь судить, насколько прав этот человек, — она как две капли воды похожа на суда норманнов). Ирландец утверждает, что галисийские плотники могли бы решить вопрос занятости, строя дорны на экспорт, скажем, для Канады, в морях и озерах которой наша лодка подтвердила бы законченное совершенство своих форм. Итак, если я верно понял, дорну хотят… как бы это лучше выразить… приспособить для спорта. На галисийских берегах она считается очень древним судном, едва ли не древнейшим в западных морях. Кто-то сказал, что галисийцы, по сути, народ без истории. Древности — башня, стены Луго, мосты и т. п. — обычно приписываются mouro, маврам, загадочным людям, которые обладали несметными сокровищами и исчезли в один прекрасный день, оставив нам следы своих трудов. Неведомо, случались ли браки между этими mouro и галисийцами, но судя по всему — нет. Mouro ушли, однако кто-то из них таинственным образом укрылся в замках и источниках, чтобы стеречь золото, которое не сегодня завтра все равно будет найдено. Неизвестно, были ли mouro мореходами, иначе говоря, плавали ли они на дорне, уже существовавшей, когда им покорилась наша страна. Впрочем, историки говорят, что галисиец на самом деле столкнулся с маврами в море, а берберские или алжирские пираты уже в XVIII веке явились в бухту Виго и сожгли город Кангас, убивая, грабя и насилуя его жителей. Вдовой человека, убитого мавром, была Мария Солинья — ведьма с песчаных кангасских земель, которой занималась инквизиция. Ведьма, разговаривавшая с морскими волнами и останавливавшая взглядом полет чаек. Наши историки-романтики и queixumes dos pinos — жалобные голоса сосен — виноваты в том, что мы, галисийцы, выбираем себе в предки кого пожелаем: если уж не мавров, то кельтов. Сейчас в Галисии куда ни посмотри — всюду следы кельтов, даже если речь идет не о древностях. Все спрятанное когда-то и найденное вновь — сокровища, хранящиеся в наших музеях, коллекция А. Голады, клад из Кальдаса, диадема из Рибадео, большие гривны из Буреля и других мест — кельтское. Кельтские — волынка, юмор Венсеслао Фернандеса Флореса и Хулио, муньейра[5] и даже эта новомодная манера поджигать крепкие напитки (так называемая a queimada): очевидно, древний кельт, сын или внук Брана, уже был знаком с перегонкой тростникового и виноградного вина, с перегонным кубом. Пусть нам говорят, что дорна похожа на суда викингов — у галисийца своя мифология, и в ней золотой кельт туманными рассветами приветствует океан, выходя далеко за Сальвору, Онс, Сиесы на веселой, быстрой, маневренной дорне.

Но как называлась дорна во времена кельтов, если она тогда уже существовала? Как называли ее в XII и XIII веках, когда галисийские трубадуры бродили у кромки моря или спешили на ярмарку? Первые упоминания дорны на галисийском языке относятся не к судну, а к емкости. (Да простится мне эта псевдоэрудиция: примеры я нашел в замечаниях профессора Рамона Лоренсо к «Этимологическому словарю» португальца Машаду. «La meatade del vino que Deus у der a la dorna»— 1256 г. «quarta de viño cada ano mode de dorna de XVI azumbres»[6] — 1347 г.) Слово «dorna» прежде всего обозначает бочку, в которой давят виноград. В современной Астурии duerna — это деревянное корыто, обычно круглое, в котором свежуют и разделывают свиные туши; в нем же дают свиньям корм, замешивают тесто, собирают яблочный сок из давильни и т. д. (См.: Короминас. Diccionario crítico etimológico, т. II, с. 20.) Если мы обратимся к галисийско-португальскому наречию, то увидим, что в Лузитании дорной называют корзины для сбора винограда; в Алентежу известна adorna — углубление для сусла в середине винного погреба. Дорна — это всегда емкость, тут сомнений нет. Короминас задается вопросом: случайно ли, что наиболее старые документы говорят о дорне лишь в связи с вином? Впрочем, позже в Астурии и во многих районах Франции duema, dorne, dornée, dounado (слово из языка провансальца Мистраля) стала использоваться для самых разных крестьянских нужд… Итак, дорна, или, по-испански, duerna, — это вместилище, необходимое в домашнем хозяйстве, мера емкости, судно (оно-то нас и интересует), резервуар, предназначавшийся вначале, может быть, исключительно для вина.

Duerna и dorna приводят нас к dornajo. По «Глоссарию» Эскуриала это небольшая лохань, из которой едят поросята, или корыто для стирки; слово встречается в «Дон Кихоте» и у Коваррубиаса. Находим мы его и в «Божественных словах» дона Рамона дель Валье Инклана. Так называется тележка, в которой возят по ярмаркам и святым местам дурачка: «Мари-Гайла катит тележку и отпускает шутки». Дурачок (его зовут Лауреаниньо) загорается роковой страстью, когда подошедшая к нему девочка «кладет на тележку вишни и крендели». Через несколько минут Лауреаниньо умирает. Труп, оставленный в тележке на ночь, пожирают свиньи.

Duerna, adoma, domajo, сосуд для вина… Как далеко все это от морской дорны. И кто объяснит, откуда пришло имя к прекрасному судну галисийских морей — судну, которое нам теперь советуют продавать на канадские озера. А мне нравится дорна, скользящая по бухте Ароса из Сальверы, что в устье реки, к Вильягарсии (именно так говорится в песне). Испанский поэт как-то обратился к Богу: «Господи, кто научил тебя очертаниям лилии?» В этот прозрачный и золотой вечер мне хочется спросить, кто подсказал Создателю очертания и несравненный полет дорны. Кельтская она или норманнская — не все ли равно!

СТАРИННЫЕ ПЛАВАНИЯ

Наперекор всем мыслимым и немыслимым препятствиям галисийские флоты вернулись на Грейт-Сол (gran suelo, Большая земля?) и Видал-Банк, где они десятилетиями ловили рыбу. Эти отмели галисийский рыбак воспринимал едва ли не как поместья, с которых он взимал оброк по праву давности. Название их всегда было не очень понятно. Вместо sol иногда писалось sole, и, следовательно, речь шла о море Камбалы. Впрочем, по-французски sole также участок пахотной земли, который один год засеивается пшеницей, другой, скажем, овсом, а третий отдыхает под паром. Галисийцам — будучи мореходами, они все же остаются землепашцами — по душе скорее второе объяснение того, почему так называются воды, куда им ежедневно приходится забрасывать сети. Французское sole родственно галисийскому sollo: это имя рыбы, похожей на камбалу, но менее ценной (pleuronectes platessa). Однако поэзия морских просторов требует иного слова, и мы выбираем Sol — солнце, великолепное солнце. Хотя, конечно, дневное светило не часто появляется в царстве дождя и тумана, на мрачных небесах киммерийского моря, о котором вспоминал Ренан, обращаясь, нет, взывая к афинскому Акрополю.

Да, галисийские суда опять вышли в море, но не решены бесчисленные сложные проблемы, начиная с устаревшей, почти средневековой организации рыболовецкого промысла. В дни жарких споров между судовладельцами, патронами и моряками иногда казалось, что эти люди решились на самоубийство, поскольку никто не осознавал главного: при любых штрафах или арестах покинуть море Солнца, море штормов, воспетых Хосе Мария Кастровьехо, было чудовищной ошибкой. В конце концов флоты вернулись к местам, где морские волны, чайки и даже ветры говорят между собой по-галисийски. Нелегко было убедить английских судей и яростных ирландцев, которые привнесли в тяжбу об отмелях дух своих непрерывных гражданских распрей. Им стоило бы вспомнить, что мы веками давали убежище детям Святого Патрика, священникам и воинам, бежавшим от англичан. А раньше мы посылали на их землю своих знаменитейших мужей, и старый король Бран, герой кельтского предания, зажигал в море путеводные огни — так начиналась история большого маяка в Лa-Корунье, славой равного Александрийскому или Мальтийскому.