История любви леди Элизабет - Джудит Макнот

– Одну минутку, моя дорогая, – сказал он, когда в спальню вбежал слуга. И протянув ему письмо, распорядился: – Скажи моему секретарю, чтобы послал положительный ответ.

Последнее третье письмо было переслано из дома Яна Торнтона в Лондоне в его загородное имение Монтмейн, где оно оказалось на письменном столе, в горе деловых и светских писем, ожидавших внимания хозяина. Ян распечатал послание Джулиуса Камерона, продолжая диктовать своему новому секретарю, но решение, как ответить на него, он принял значительно быстрее, чем лорд Джон Марчмэн или сэр Фрэнсис Белхейвен.

Он смотрел на письмо, абсолютно отказываясь ему верить, в то время как его секретарь Питерс, который работал у него всего лишь две недели, произносил про себя благодарственную молитву за передышку и продолжал писать со скоростью, на какую только был способен, тщетно пытаясь не отставать от диктовки своего хозяина.

– Это, – резко сказал Ян, – прислано мне либо по ошибке, либо это шутка. В любом случае дьявольски дурного вкуса.

В памяти Яна промелькнула Элизабет Камерон, расчетливая, легкомысленная кокетка с опьянившими его лицом и телом. Когда он встретил ее, она была помолвлена с виконтом. Очевидно, Элизабет не вышла замуж – без сомнения бросила своего виконта ради кого-то с лучшими перспективами. Английские дворяне, как он очень хорошо знал, заключали браки только из-за престижа и денег, а затем искали сексуального удовлетворения где-то на стороне. Родственники Элизабет Камерон явно вновь выставляли ее на брачный аукцион. И, видимо, им, должно быть, чертовски необходимо от нее избавиться, если она готова отказаться от титула ради денег Яна… Такое предположение казалось настолько невероятным, что он отверг его. Это письмо – очевидно, глупая шутка, состряпанная, без сомнения, кем-то, кто помнил сплетню о том вечере в загородном доме, кем-то, кто думал позабавить Яна.

Выбросив полностью шутника и Элизабет Камерон из головы, Торнтон взглянул на замученного секретаря, который неистово строчил.

– Ответа не нужно, – сказал он, бросив письмо в его сторону. Но белый лист скользнул по полированному дубовому столу и плавно стал опускаться на пол. Питерс сделал неловкое движение, чтобы поймать письмо, но когда наклонился в сторону, вся остальная корреспонденция, которой он занимался, свалилась с его колен на пол.

– Простите, сэр, – пролепетал секретарь, заикаясь, вскакивая и пытаясь собрать десятки листков бумаги, которые рассыпал по ковру. – Прошу прощения, мистер Торнтон, – добавил он, в панике хватая контракты, приглашения и письма и беспорядочно собирая их в стопку.

Хозяин, казалось, не слышал его. Он уже дальше отрывисто давал указания, передавая через стол соответствующие приглашения и письма.

– Откажитесь от трех первых, примите четвертое, откажитесь от пятого. На это – пошлите мои соболезнования. На это – ответьте, объясните, что я собираюсь в Шотландию, и пригласите приехать ко мне туда, и пошлите распоряжения подготовить дом.

По другую сторону стола, прижимая бумаги к груди, Питерс поднял голову.

– Да, мистер Торнтон, – сказал он, пытаясь придать уверенность своему голосу. Но трудно чувствовать уверенность, когда стоишь на коленях. Еще труднее, когда ты не вполне уверен, к какому приглашению или письму относится сделанное указание.

Остальную часть дня Ян Торнтон провел, закрывшись с Питерсом, продолжая дальше диктовать утонувшему в бумагах клерку.

Вечер он провел с графом Мельборном, своим будущим тестем, обсуждая брачный контракт, заключаемый между ним и дочерью графа.

Питерс посвятил часть вечера попыткам узнать у дворецкого, какие приглашения его хозяин вероятнее всего мог принять или отклонить.

Глава 2

С помощью лакея, который одновременно выполнял обязанности грума [2], когда это требовалось (а это требовалось всегда), леди Элизабет Камерон, графиня Хейвенхерст, соскочила с кобылы почтенного возраста.

– Спасибо, Чарльз, – сказала она, ласково улыбаясь старому слуге.

В этот момент юная графиня и отдаленно не соответствовала привычному образу аристократки и даже просто светской женщины: волосы были скрыты синим платочком, завязанным на затылке; простое платье, без украшений и несколько старомодное; на руке висела плетеная корзинка, с которой она делала покупки в деревне. Но даже поношенная одежда, старая лошадь или корзинка на руке не могли заставить Элизабет Камерон выглядеть «простой». Из-под платка на плечи и спину роскошным потоком падали блестящие золотые волосы; обычно распущенные, они обрамляли лицо поразительно безупречной красоты. Прекрасно вылепленные скулы были чуть приподняты, кожа, сияющая здоровьем, – молочной белизны, губы – яркие и нежные. Но самым поразительным были глаза под изящной формы бровями; длинные, загнутые вверх ресницы обрамляли глаза изумительного ярко-зеленого цвета. Не зеленоватые или цвета морской воды, а зеленые, удивительно выразительные глаза, сверкающие, как изумруды, когда она чувствовала себя счастливой, и темнеющие, когда она грустила.

Лакей с надеждой посмотрел на завернутые покупки в корзине, но Элизабет с печальной улыбкой покачала головой.

– Пирогов нет, Чарльз. Они слишком дороги, а мистер Дженкинс не хотел быть рассудительным. Я ему сказала, что куплю целую дюжину, но он не желал уступать ни пенса, поэтому я отказалась купить даже один из принципа. Знаешь, – призналась она, усмехнувшись, – на прошлой неделе, когда мистер Дженкинс увидел, что я вхожу в его лавку, он спрятался за мешками с мукой.

– Трус он, – сказал Чарльз, ухмыляясь.

Среди торговцев и лавочников было хорошо известно, что Элизабет Камерон выжимала из шиллинга все возможное (пока он не пищал), а когда дело доходило до торга – что происходило каждый раз – они редко выходили победителями. Ум, а не красота, был ее самым большим преимуществом в этих сделках, так как она умела не только складывать и умножать в уме, но была настолько очаровательной, рассудительной, изобретательной, когда перечисляла причины, заставлявшие ее добиваться сходной цены, что либо изматывала своих противников, либо так запутывала их, что они соглашались с ней.

Ее бережливость в деньгах не ограничивалась торговцами; в Хейвенхерсте едва ли было что-нибудь, на чем она не экономила, но эти методы приносили плоды. В девятнадцать лет, неся на своих юных плечах бремя забот о небольшом имении предков и восемнадцати оставшихся слугах, которых когда-то было девяносто, она умудрялась при ограниченной финансовой помощи скупого дяди делать почти невозможное. Элизабет спасала Хейвенхерст от продажи с молотка, и при этом кормила и одевала слуг, оставшихся в имении. Единственной «роскошью», которую она себе позволяла, была мисс Люсинда Трокмортон-Джоунс, бывшая ранее дуэньей [3] Элизабет, а теперь служившая платной компаньонкой с жестко урезанным жалованьем. Несмотря на то, что Элизабет вполне могла бы жить в Хейвенхерсте одна, она знала, что сделай это, и то немногое, что осталось от ее репутации, будет потеряно безвозвратно.