Заповедник потерянных душ - Галина Романова

Он провалился в сон мгновенно. И так же мгновенно очнулся. От холода, мышиного шуршания, неясного света раннего утра. Очнулся, медленно поднялся на ноги и начал разминаться, чтобы согреться.

Взмах руками: раз, два, три, четыре. Приседания, через каждое третье – прыжок на месте. Махи ногами. Резкие повороты туловищем. Надо же, тело не забыло. Тут же отозвалось бурным гоном крови по венам. Он согрелся. Повеселел. Понял, что жутко проголодался и полез в карман за комком соли, который ночью вытащил из ящика тумбочки.

Соль способна сохранить влагу в организме, это он точно знал. А это лишние силы, лишнее время, которое он должен выиграть у своих преследователей. Он облизывал окаменевший соляной кусок, прислонившись спиной к стене в том углу, где проспал несколько часов до рассвета. И слушал лес. Сначала было тихо. Очень тихо. А потом…

Отчетливо зашуршала высокая высохшая трава, которую тут никто давно не косил. Треснул сук. Это могло быть животное, которое подкрадывалось к легкой добыче в полуразвалившемся доме? Да, могло. Но это могли быть и люди. И этот треск. Это мог быть щелчок затвора. Или все же трещит валежник под копытами лося? Или?..

Лихорадочные скачки его трусливых мыслей были прерваны громким криком с улицы:

– Эй, старик! Выходи! Мы знаем, что ты здесь!

Старик?! Почему старик? Ему же всего тридцать семь лет! Тридцать восемь через неделю. Надо же, как отчетливо вспомнилось! Он уже года три не праздновал свой день рождения. Как его списали, так он и умер. Если умер как спортсмен, считал он, значит, умер и как человек. А если умер, то к чему праздновать день рождения. Так ведь?

Они его с кем-то перепутали! Он не старик. Он еще молод и достаточно силен, раз с такой легкостью их всех обставил. Он сейчас выйдет и скажет им, что они ошиблись.

– Выходи, а то мальчик будет стрелять! – раздался еще один крик, сопровождаемый диким гоготом и улюлюканьем сразу нескольких мужских голосов. – Выходи, мы знаем, что ты здесь, старик!

Да, он не брит. Стригся очень, очень давно. И одет он грязно, но он точно не старик. И он…

Он не успел додумать. Сразу с нескольких сторон принялись стрелять. Запахло порохом и паленым деревом. Пули вгрызались в старые бревна сруба, догадался он. Упал на пол, прикрыл голову руками и попытался сосчитать стволы. Насчитал четверых. Два автоматчика. Двое стреляли из ружей. Хороших ружей, с хорошей убойной силой. Он в этом смыслил. Когда-то.

Они его убьют, понял он еще через минуту. Они не для того всю ночь бегали по лесу, злились, задыхались от усталости, чтобы отпустить его живым. Он не должен был остаться живым по условиям контракта. Просто об этом в нем не было прописано. Он – дичь. И они его убьют, как только до него доберутся.

– Хорош, мужики. Пойду гляну, что там с нашим туловищем, – прокричал кто-то резким высоким голосом. – Смотрите, не отстрелите мне зад, пока я наше туловище разыскиваю.

После оглушительного смеха на какое-то мгновение стало тихо. Потом он услышал тяжелые шаги. Человек с резким высоким голосом шел по сухой высокой траве убедиться в том, что дичь мертва. А если нет, то собирался добить ее.

Охотник споткнулся о нижнюю вывернутую ступеньку, чертыхнулся. Он сам тоже ночью об эту ступеньку споткнулся. Не споткнуться было невозможно. Шаркающая поступь по доскам полуразвалившейся веранды. Потом хруст мусора под подошвами. Охотник вошел в дом.

– Э-э-эй, где ты, чудище? – чуть ниже и не так пронзительно проговорил мужчина, идущий его добивать. – Притаился? Или сдох? А мы знаем, что ты здесь. Небось подумал, что мы упустили тебя? Ан нет. Мы с самого начала следили за тобой с воздуха. Тепловизор! Слыхал о таком? Нет? И неудивительно. Ты же побирушка, неудачник, о чем ты можешь знать! Вот и не знал, что мы с тобой играли. Ээ-эй, где ты, старичо-ок?

Все! Человек, явившийся его добить, медленно обошел все комнаты, и теперь приближался к той, где он прятался.

– Гм-м… – кашлянул охотник на самом пороге самой дальней, самой маленькой комнаты. – И где ты?

Он стоял справа от дверного проема, прижавшись всем телом к старым бревнам брошенного дома. Он все правильно рассчитал: он должен стоять справа, потому что он правша. И понимал, что напасть должен стремительно, не дав охотнику опомниться, лишив его возможности крикнуть. Охотник не мог его видеть из дверного проема, потому что еще не вошел в комнату. И это давало крохотное, но все же преимущество.

– Ээ-эй, где ты, чудище лохматое?

Тупые носы высоких армейских ботинок сунулись в комнату как раз в тот самый момент, когда он произнес:

– Я здесь.

И с силой выкинул руку с зажатым в ней старым охотничьим ножом.

Глава 2

– Я не пойму, Леша, никак тебя не пойму! – возмутилась громким шепотом его жена Лариса, сидя с ним бок о бок на скамеечке в старом сквере по соседству с их домом. – Тебе что, не нужны деньги?

– Мне? – Он ткнул себя пальцем в грудь, прямо в центр выцветшей надписи на английском на старой вылинявшей футболке. – Мне лично – нет. Мне деньги не нужны. Мне хватает зарплаты.

– Зарплаты?! – прошипела Лариса, неестественно вытягивая шею и поворачивая голову в его сторону. – Ты имеешь в виду свою зарплату?! Те жалкие тридцать тысяч, которые ты приносишь раз в месяц десятого числа?!

– Именно. И тридцать тысяч – нормальные деньги, Лариса. Нам их всегда хватало. До того, как ты решила…

И он скосил взгляд на детскую коляску, в которой спал их ребенок. Их третий ребенок!

– А! Поняла! Ты снова напоминаешь мне, что был против Тошкиного рождения. Что третий ребенок в нашей квартире нас стеснил невероятно, что…

– Заткнись, Лариса, – попросил он миролюбивым вполне тоном. – Заткнись, или я уйду.

– Куда уйдешь?! – В ее округлившихся глазах нежнейшего голубого оттенка заплясал страх. – От меня, в смысле? Бросишь меня одну с тремя детьми?!

– Домой уйду, дуреха. – Он положил ей руку на плечо и тихонько сжал. – Ты можешь молчать хотя бы на улице? Неужели не понимаешь, как ты меня достала, Лора? Ну не могу я найти работу с заработком в сто тысяч. Нет ее в нашем городе. И подработку взять не могу. Работаю пять дней в неделю. Да и попробуй ее найди, подработку!

– Другие находят, – огрызнулась она тихо. Но его руку прижала щекой, склонив голову к плечу.

– Допустим. Допустим, найду. Стану работать семь дней в неделю по двадцать часов. Дома ты меня видеть совсем перестанешь. Тебе от этого станет легче? Одной с тремя детьми? Кто со старшими станет делать уроки? Кто будет водить их в школу? Возить вечерами на тренировки? Все забросить ради лишней десятки? Лора! Что замолчала?

Она сосредоточенно рассматривала подол джинсового сарафанчика, который покупался еще к рождению их первенца. Десять лет назад. Сарафанчик от частых стирок совсем вытерся, но смотрелся от этого не хуже. Даже стильно смотрелся. Кому как, а ему лично нравилось, как он сидит на его жене, фигуру которой три беременности и роды совсем не испортили.

– Вот купим тебе новый джинсовый сарафанчик. Наденешь ты его. Станешь от этого счастливее?

– Нет, – мотнула она головой, принявшись катать детскую коляску туда-сюда. – Не хочу сарафанчик.

– А что хочешь? Ради чего я должен вас бросить и начать судорожно зарабатывать бешеные деньги?

Он тронул ее затылок. Пощекотал пальцами нежную впадинку, прошагал выше – к тугому пучку, в который она закручивала волосы, чтобы не морочиться с прической.

А раньше заморачивалась, и еще как, неожиданно вспомнил он ее замысловато уложенные локоны. Красиво было. Но было все до замужества. До того, как Лариса стала матерью.

– Машину хочу, Леша, – вдруг проговорила Лариса со странной жалобной интонацией. – И дачу за городом. Чтобы мы могли с детьми там выходные проводить.

– Машину?! – протянул он нараспев и тут же убрал руку себе в карман джинсов. – Машину?!

– Машину, – кивнула она, без устали дергая детскую коляску туда-сюда.

– Какую машину, Лора? Какую машину? – возмутился он, зло фыркая. И вдруг взорвался: – Да перестань ты уже дергать коляску! Малыш спит и без того!

– Если его не катать, он проснется, – возразила Лариса, и снова жалобным голосом: – Мне все равно, какую машину, Леша. Все равно. Лишь бы она ездила. Чтобы это была машина, а не та рухлядь, что стоит у тебя в гараже. Лишь бы она нас везла с детьми на речку, в лес.

– На дачу, – закончил он за нее, передразнив ее интонацию.

– И на дачу тоже. Я цветы хочу посадить, Леша. Розы. Петуньи. Лук хочу посадить. Укроп и огурчики. Чтобы мы под яблоней ужинать садились за деревянным столиком. Все вместе. Всей семьей. Я не хочу новый сарафанчик, Лешка. И шубу норковую не хочу. Мне и в пуховике неплохо. Но вот машину и дачу…

Она уронила руки себе на коленки, оставив наконец коляску в покое. Глянула на него со смесью мольбы и злости. И повторила:

– Машину хочу, Леша, и дачу. Хоть в одно окошко! Это много, да? Многого хочу, да?