Непреклонные - Инна Тронина

Конечно, я знала, что такой разговор когда-нибудь состоится — лет этак через одиннадцать, а то и позже; потому как следует и не подготовилась. Судьбоносная минута застигла меня врасплох. Чтобы Октябрина не заметила улыбку, я стала накладывать корм в миску нашей персидской кошки Клариссы.

— Мы в это не играем, — всё так же негромко, но очень решительно сказала Октябрина, пощипывая рукав своего джемпера. — Мы даже целовались, — добавила она одними губами. — Мы любим друг друга — на всю жизнь.

Я всю жизнь была и сейчас остаюсь никуда не годной хозяйкой, потому что всё время проводила на службе, в охранно-розыскном агентстве. Там нельзя было подолгу заниматься личными делами, и поэтому питались мы в основном из пакетиков. Дочка неделями проживала в пансионе, и забирала я её лишь на выходные. Мы мотались по детским кафе, заходили в рестораны. Но почему-то Отка особенно любила «Макдональдс». На сегодня у меня остался только гороховый «быстросуп», который я и развела в двух тарелках. В последнюю очередь я нарезала хлеб и села напротив Оты.

— Целовались? Любите?

Мне показалось, что я ослышалась. Да, я никогда не забывала, что моя дочь южных кровей, и замуж может захотеть раньше, чем остальные. Но чтобы в семь лет и за семилетнего!..

— Мы же в щёку целовались! — Октябрина старательно дула на ложку с супом и одновременно пожимала плечами.

— Значит, в щёку, — машинально повторила я, взялась за свою ложку и тут же обожглась. — А что ещё делали? — Вопрос прозвучал довольно-таки глупо, и я очень быстро это поняла, примирительно улыбнулась.

— А что ещё можно делать? Он маленький пока, неразвитый.

— Как это неразвитый? — попыталась я прояснить взгляды дочери.

— То есть незрелый. Надо, чтобы он смог иметь детей…

И тут я расхохоталась, осознав до конца, сколь нелепым и напрасным получился наш разговор. Октябрина обиженно надула губы — ведь я не восприняла её чувства всерьёз и дала понять, что никакой любви в её возрасте быть не может. Они с Денисом на самом деле только что вылезли из песочницы, а вот насмотрелись всякой ерунды по телевизору и в современной школе и решили не отставать от старших.

Конечно, если детям с утра до вечера капают на мозги, подбрасывая разные рисковые идейки, то они вполне могут и не дождаться до четырнадцати лет, до вожделенных паспортов. Раньше паспорт выдавали в шестнадцать, но если бы я сказанула такое своей маме за столом, она, в лучшем случае, стеганула бы меня полотенцем. Правда, я уже давно отказалась даже от мыслей о физическом воздействии на ребёнка, и до сих пор была верна своему выбору.

— В двери звонят! — Октябрина с наслаждением прервала мой смех.

— Неужели?

Я вытерла слёзы и прислушалась. Действительно, гонг удались ещё раз — наверное, во второй или в третий. Я сразу же напряглась — это ведь мог быть кто угодно. Бывало, что заезжали обменяться мнениями коллеги по агентству, если у них вдруг возникала нештатная ситуация. Случалось, наведывались и бандюганы, предлагающие уладить дело миром. Эти или угрожали, или пытались заплатить больше, чем их враги — наши клиенты.

А чаще всего забегали соседи — по старой памяти. Все помнили, какая радушная и хлебосольная была моя мама, тоже Октябрина. И хотя её нет на свете уже без малого восемь лет, время от времени старые знакомые пытаются занять денег или выпросить луковицу. Узнать, как дела, и не собираюсь ли я замуж. Я всегда отвечаю, что живу нормально, и ссылаюсь на неотложные проблемы. Так надо будет сделать и сейчас. Потому что я — не мама, чашки чая и рюмки сладкого вина у меня для соседей не находится. Если кому-то из них холодным осенним вечером стало скучно, пусть ищут другую компанию.

— Это не к тебе? — на всякий случай спросила я дочку.

— Нет, мне никто не звонил!

Она, кажется, уже забыла о нашем разговоре. В её возрасте каждое новое впечатление нацело стирали предыдущее. В семь лет возможно жить не только одним днём, но и одним часом.

— Может быть, это Денис? Или Полинка?

Хорошо, что я не успела снять деловой брючный костюм в жемчужные клипсы, подаренные мне на день рождения лично директором нашей фирмы. А вот Октябрина уже повесила в шкаф форму — чёрный сарафан, серый жакет и шёлковую блузку с бантом. Но в своём стареньком свитере «пончо» дочка выглядела ещё лучше — как туземец в национальном наряде.

Я уже прикинула, что в баре есть несколько бутылок из коллекции «Колье Екатерины» — на тот случай, если прибыл кто-то из взрослых. Запасы, оставшиеся в холодильнике, позволяли быстро накрыть стол. А ведь я могла бы плавать в ванне, как собиралась, и тогда пришлось бы сильно поволноваться, натягивая купальный халат и заворачивая голову в полотенце.

Дочка первая подбежала к двери, поднялась на цыпочки и посмотрела в «глазок». Различив силуэт гостя, она взвизгнула от радости.

— Это Людмила Витальевна! Заходите, пожалуйста!

— Сватья моя будущая, — криво усмехнулась я.

Легка на помине мать того самого Дениса, с которой я хотела серьёзно поговорить. Она и раньше появлялась в нашей квартире — главным образом для того, чтобы забрать загостившегося допоздна сына. Но сейчас Дениса у нас не было, а просто так, на огонёк, Мила не забегала ни разу.

Октябрина открыла дверь, и Мила вошла — как всегда, лёгкая, смешливая, пахнущая осенним холодком и духами «Шанель номер девятнадцать», напоминающими дуновение душистого ветерка. Мила всегда носила распущенными свои длинные каштановые волосы, и от того выглядела молоденькой девчонкой. Впечатление усиливали джинсы в обтяжку и короткая кожаная куртка, а также сумочка, напоминающая ученический портфель.

Мне казалось, что у Милы не бывает грустных мыслей. И своим оптимизмом она умела расположить людей, даже не склонных к случайным контактам. Мила считала себя счастливой, потому что родилась в воскресенье, и шагала по жизни, презирая закон всемирного тяготения. Она казалась старшей сестрой своего сына, и это несмотря на то, что ей вот-вот должно было исполниться двадцать семь лет. Странно, но у матери-одиночки Милы не проступала в чертах лица тяжёлая женская доля. Напротив, Мила часто корчила озорные гримасы и округляла светло-карие, в золотистую точечку, глаза, как будто собиралась посекретничать.

— Милок, давай на кухню! — засуетилась я, но гостья зацепилась плечом за косяк второй двери, ведущей непосредственно в прихожую.

Хай! — на американский манер приветствовала нас Мила, запуская руку в сумочку, усеянную коричневым крупным горохом. Достала яркий пакетик и протянула Октябрине. — Держи, сухарики с чесноком. Нам с Денисом нравятся. Попробуйте теперь вы…

— Спасибо, — вежливо поблагодарила дочка, наклонив голову.

— Милок, пообедаешь с нами? — Я дёрнулась в сторону кухни.

— Извини, Ксан, очень спешу. У моего профессора вот-вот операция — одной богачке нос из седловидного в прямой будем переделывать. Ну, и подтягивать рожу, разумеется. Я забежала, чтобы вас с Отой на день рождения пригласить, в субботу, к четырём. Придёте?

— Обязательно придём, если ничего не случится! — обрадовалась я.

Значит, сегодня удастся принять ванну и отдохнуть, но в то же время нужно будет думать о подарке. Я оглянулась, увидела, что дочка ушла на кухню, и обратилась к Миле.

— Твой Денис моей Отке предложение сегодня сделал. Только ничего ему не говори, будь другом. Я до упаду хохотала как раз перед твоим приходом!..

— Вот глист в скафандре! — восхищённо сказала Мила. — А мне ни слова. Правда, я знала, что деньги, выданные на мороженое, уходят на цветочки. Или это мороженое он твоей дочери скармливает. Все видеокассеты из дома к вам перетаскал. Скоро начнёт серенады петь под окнами. Не удивительно, что сын папы-гуляки частенько наследует его привычки. Ведь за такие проделки отвечают определённые участки мозга, а мозг переходит от родителя к чаду. Ладно, Оксана, я действительно спешу. А то бы с удовольствием посидела-поболтала. Обожаю твою кухню, честное слово! Прекрасный старинный стиль, настенная роспись, витражи — мечта поэта! А я всё мечтаю о барной стойке из природного камня. У моей тёти в загородном доме, на Урале, есть такая. Очень, между прочим, здорово. Ну, всё, Оксана, я побежала. У тебя на службе как? Чики-пики? Нормально?

— Грех жаловаться.

Я подумала вдруг, что ничего о Людмиле не знаю, хотя уже считаю её если не подругой, то товаркой. Она никогда не рассказывала о своём муже или любовнике, и только сейчас, видимо, от удивления, сболтнула лишнее.

Значит, по какой-то причине она считает нужным скрывать это. А вот про родителей рассказала почти сразу же. Оба преподавали в питерском Политехе. Вся семья жила неподалёку от института — на Гражданке. В девяносто четвёртом, когда Мила уже была беременна, её отец попал в тяжелейшую автокатастрофу. С тех пор он почти неподвижен, кроме того, быстро слепнет, и Милина мать находится при нём неотлучно.