Здесь и сейчас - Энн Брашерс

— Точно?

Снова то же движение. Похоже, она боится даже пошевелиться.

Да, она настоящая, но какая-то странная, на других девчонок не похожа, и не потому, что на ней совсем нет одежды. И все же она очень красива, да что там красива — прекрасна!

Итан расстегнул молнию спортивной куртки с надписью «Нью-йоркские гиганты» и, сняв ее, протянул девочке, сделав несколько шагов навстречу.

— На, возьми…

Она еще раз покачала головой, но все-таки осмелилась посмотреть на куртку, а потом и на Итана.

— Я серьезно. — Он сделал к ней еще два шага. — Если хочешь, можешь забрать насовсем.

Итан снова протянул куртку, и девочка, немного подумав, быстрым движением руки схватила ее. Итан успел заметить, что пятно на ее узловатой руке вовсе не синяк, а какие-то каракули черного цвета. Да-да, цифры, пять цифр, написанных от руки маркером или чем-то еще.

Пока она надевала куртку и застегивала замок до самого подбородка, Итан отвернулся и не смотрел. Потом девочка попятилась назад. В голове у него мелькнула мысль: а вдруг с ней случилось какое-то несчастье?

— У меня есть мобильник. Хочешь?

Она открыла рот, но заговорила не сразу, после довольно долгой паузы.

— Нет. — Быстрые вдох и выдох, вдох и выдох. — Спасибо.

— Тебе нужна помощь? Ты что, заблудилась?

Девочка беспокойно огляделась вокруг. Снова открыла рот и опять, как в первый раз, заговорила не сразу, словно чего-то боялась.

— Тут есть где-нибудь мост? — наконец пролепетала она.

Итан протянул руку вниз по течению реки:

— Вон там, сразу за поворотом реки. Хочешь, провожу?

— Нет.

— Точно?

— Да.

Видно было, что девочка действительно этого не хочет. Она еще раз украдкой взглянула на Итана, словно приказывая оставаться на месте, повернулась и пошла в сторону моста.

Он хотел было пойти за ней, но передумал. Смотрел, как она, спотыкаясь, бредет меж деревьев в его куртке, такая маленькая и беззащитная в этих зарослях с перепутанными ветвями деревьев и огромными узловатыми корнями, с грязью и кустарником, то и дело цепляющимся и царапающим своими колючками.

Один раз девочка оглянулась и посмотрела через плечо.

— Все нормально! — донеслось едва слышно. А потом она пропала из виду.

У реки Итан провел несколько часов и только потом отправился домой. Искал потерянную удочку, но найти уже и не надеялся. Ждал, может, девочка вернется, но и на это не надеялся, и она действительно не вернулась.

За обедом и после него, весь вечер и даже лежа в постели, Итан все думал о том, что́ видел сегодня. Наконец он встал, представил еще раз худенькую дрожащую руку и по памяти записал цифры: 17514. Он почему-то подумал, что это очень важно. Наверняка они что-то означают.

Следующие два с половиной года Итан вспоминал тот день так часто, что память стала давать сбои. Он уже начал сомневаться: да видел ли он все это на самом деле, была ли девочка, был ли вообще тот день в его жизни? Но вот настало первое сентября, Итан отправился в школу и, сидя за партой, вдруг увидел, как в класс входит та самая девочка, только теперь одетая, и садится прямо за его спиной.

18 мая 2010 года

Дорогой Джулиус!

Земля здесь по утрам покрывается влагой. Честное слово. Здесь можно выходить на улицу когда хочешь, гуляй не хочу, как говорил Паппи. Утром я люблю лежать на травке на заднем дворике и ждать, когда взойдет солнце. Даже если давно не было дождя, спина рубашки становится влажная, потому что на траве много росы.

За детьми присматривают мистер Роберт и миссис Синтия, а с ними еще несколько женщин. Они учат нас приспосабливаться к здешней жизни и требуют сверхосторожности во всем. Помнишь, нам рассказывали про телевидение? Так вот, мы смотрим телевизор, чтобы научиться правильно говорить, как говорят здесь. Чаще всего мы смотрим программу «Друзья». В ней постоянно звучит закадровый смех, даже непонятно почему. Мне понравилась передача «Семейный парень», но мистер Роберт сказал, что ничего полезного мы из нее не узнаем.

Я очень беспокоюсь, неизвестно, куда девался Паппи. Он до сих пор так и не появился. Миссис Синтия сказала, что он решил остаться, но я ей не верю. Он очень хотел отправиться с нами, даже больше, чем остальные.

С любовью,

Пренна.

Глава 1

23 апреля 2014 года

Мы назубок помним наши заповеди. Думаем о них каждый день. Как можно их не помнить? Мы заучили их еще до того, как прибыли сюда, и с тех пор, благодаря ежедневному строгому соблюдению, они прочно отпечатались у нас в мозгах.

И все равно мы — нас около тысячи человек — сидим сейчас на пластмассовых скамейках в бывшей церкви пятидесятников, утратившей, не знаю почему, свое религиозное назначение еще в девяностые, слушаем в хрипящих динамиках нервозные голоса членов общины, наряженных в свои лучшие одежды и по очереди озвучивающих наши двенадцать нерушимых заповедей.

Потому что так надо. Мы совершаем это каждый год в память об очень опасном переходе, предпринятом четыре года назад, в память о нашем чудесном прибытии в эту страну, где текут молочные реки в кисельных берегах: мы бежали сюда от постоянного страха, от болезней и голода. Такого перехода никто и никогда раньше не делал, а судя по тому, в каком состоянии мы оставили свой мир, никто и никогда больше не сделает. Поэтому 23 апреля — это нечто вроде нашего Дня благодарения, правда, без индейки и тыквенного пирога. По странному совпадению, в этот день родился Шекспир. И умер, кажется, тоже.

Мы совершаем этот обряд, поскольку в благодатном краю, где мы оказались, легко забыть, что мы здесь пришельцы и представляем для всех опасность. Поэтому заповеди нам насущно необходимы, а последствия в случае забвения их очень и очень серьезны. Так требует всякая строгая религиозная или политическая система. Если следовать предписаниям тяжело, надо постоянно напоминать о них своей пастве или подданным.

Я ставлю ноги на пол, в задней части зала начинает гудеть проектор, пуская луч сквозь полумрак помещения и медленно освещая первое лицо на широком экране за бывшим алтарем. Через мгновение неясные фигуры и тени превращаются в человека, иногда знакомого, иногда нет. Смотреть на это нелегко, но так делается всегда: пока мы повторяем заповеди, нам показывают лица людей, которых мы потеряли с тех пор, как в последний раз здесь встречались. Это как дань памяти на церемонии вручения премии «Оскар» или «Грэмми», но, с другой стороны… совсем не похоже. В этом году их семеро. Никакого комментария или пояснений не следует. Просто одно за другим на экране появляются и исчезают лица, вот и все. Но мы чувствуем и понимаем, что́ стоит за этими лицами, какая у этих людей была жизнь. Мы понимаем без слов, зачем такое преувеличенное значение придается этим слабым, но своенравным и упрямым членам нашей общины, лица которых сменяют перед нами друг друга.

Из-за кафедры вперед выходит доктор Стросс и читает первую заповедь о верности, и мама бросает на меня быстрый взгляд.

Слова заповедей никогда не вывешиваются для всеобщего обозрения, их вообще не пишут на бумаге. У нас это запрещено. Мы вернулись к древней устной традиции.

Я пытаюсь слушать. Я всегда так делаю, но эти слова столько раз сотрясали воздух в моих ушах, что утратили ясный смысл. Превратились в некий беспорядочный коктейль из беспокойных впечатлений и тревожных мыслей и чувств.

Доктор Стросс — один из наших руководителей. Всего их девять человек и еще двенадцать членов Совета. Руководители определяют общую политическую линию, а члены Совета доводят ее до нас, регулируя и упорядочивая нашу ежедневную жизнь. Каждый из нас приписан к определенному члену Совета. Я приписана к мистеру Роберту. Он тоже сейчас там сидит.

Из задних рядов встает девушка в зеленом платье, она собирается читать вторую заповедь, где говорится о временно́й последовательности. Головы сидящих учтиво поворачиваются к ней.

Читать текст заповеди перед собравшимися — большая честь. Все равно что исполнение роли в инсценировке на Рождество. Меня тоже однажды выбрали для чтения, три года назад. Мама нарядила меня в золотистые балетки, повязала на шею свой самый дорогой шелковый шарф. Щеки натерла румянами. Я должна была читать шестую заповедь о том, что получать врачебную помощь за пределами нашей общины строго возбраняется.

Девушка закончила, мы снова подняли глаза, послушно ожидая, кто прочтет третью заповедь.

На экране появляется черно-белая фотография миссис Брэнч. Мама знала ее, поэтому мне известно, что миссис Брэнч умерла от рака груди, практически неизлечимого. Фотография вряд ли была сделана в радостные для миссис Брэнч времена. Скорей всего, это произошло, когда ей сообщили диагноз. Я отворачиваюсь. И на секунду встречаюсь взглядом со своей подругой Кэтрин, сидящей на несколько рядов позади меня.