Цветущий бизнес - Людмила Милевская

— Вода холодная, утонешь, — компетентно заявила она.

— У меня первый разряд по плаванию, — справедливо обиделась я.

— С годами это проходит, — отрезала Людмила.

— Ну Иванова, какая же ты язва, — рассердилась я. — У меня завелся единственный недостаток — возраст — и ты не устаешь им тыкать в глаза. А сама на целых шесть лет старше, и по виду в матери мне годишься! Побойся бога!

Видимо я была права, потому что Иванова бога побоялась и принялась оправдываться.

— Ты неправильно поняла, — начала она юлить. — Я имела ввиду судороги. Никто не спорит, плаваешь ты сносно, но вода не прогрелась. В ледяной воде не избежать судорог.

Ох, лучше бы я не послушалась Иванову и, скрученная судорогами, сразу же утонула, тогда, в Азовском море. Это был бы идеальный вариант. Видимо судьба давала мне шанс избежать гораздо больших неприятностей. К сожалению этим шансом я не воспользовалась и, отказавшись от купания, разлеглась на пляже. Как чувствовала, что бронзовой умирать всегда приятней, чем бледной и бесцветной. В общем, я предоставила солнцу свое обнаженное тело в качестве холста. Солнце быстро нарисовало на нем восхитительный загар, украсивший мое новое пастельно-розовое платье. В этом платье и сидела я на третий день нашей командировки. Сидела на просторной, залитой солнцем, веранде в ожидании Ивановой, с раннего утра укатившей в Ростов для обмена опытом.

Катерина, хозяйка дачи, и бюстом и характером очень походила на мою подругу Марусю. Это сразу расположило. Тем более, что Катерина развлекала меня вином, закуской и местными сплетнями. Перед нами пенилось волнами Азовское море, уносящее жар свежераскаленных камней далеко за горизонт. Легкое домашнее вино приятно пьянило и звало на подвиги. Какие-то ранние цветочки вовсю цвели на участке Катерины. На открытой веранде образовался зной, против которого (после московской зимы) я ничего не имела. Воздух был напоен ароматами весны, и по-моему мимо меня даже пролетели две мухи, предвестницы лета.

В общем, несмотря на то, что я не отправилась по магазинам, жить было можно. Я, преисполнясь оптимизмом, вовсю радовалась себе и миру. Больше, конечно, себе. Радость моя усиливалась, когда я вспоминала подруг, оставшихся в Москве. Представляя Нелли, Марусю или Клавдию, сквозь снежные вихри продирающихся к метро, чтобы там, подавившись и потолкавшись вволю, досыта натрястись в переполненном вагоне и все “за ради чего”? Чтобы вынырнуть из-под земли в минус тринадцать под новые толпы народа… Брр! Как ужасна их планида! И все время кто-то топчется по ногам, и за воротник задувает, а с неба летит всякая дрянь и мерзнет нос… Брр! Брр!

В общем, представляя весь этот кошмар, я злорадствовала на всю катушку. Пока мои лучшие подруги там, в Москве, добровольно отдаются всем тяготам столичной жизни, я, как настоящее дитя природы, среди садов, среди полей и морей нежусь на солнышке, не теряя времени, аж в марте месяце покрываюсь загаром, вдыхаю сплошной озон и при этом еще попиваю винцо да закусываю черной икорочкой, и все это за счет благодарной пациентки и министерства здравоохранения. Просто блеск!

Если бы при всем при этом еще не было бы Катерины… Точнее, вместо Катерины был бы Он, какой-нибудь высокий стройный исполин с мужественным лицом и сильными руками… Но Катерина не давала надежды избавиться от ее общества в ближайшие несколько часов. Она добросовестно открывала свою душу, систематически наполняя мой бокал.

— Ну, … в общем так, Сонька, что я должна тебе сказать… Та ты закусывай, закусывай, дорогая… В общем, такие мои впечатления, поняла я хоть теперь, что не будет никакого мне личного счастья, а все через то, что слишком я забочусь о чужом… Взаимовыручка, вот мой девиз!

В этом месте Катерина делала страшные глаза, брезгливо (?) вела носом и неожиданно трогала обеими ладонями все то, что у нее было спереди и возвышалось над столом.

— Черт, лифчик мал, — с досадой бурчала она, запуская руку за пазуху и подтягивая широкие бретельки, — жмет зараза. Та ты закусывай, закусывай.

Я закусывала и дивилась на Катеринин бюст, гадая есть ли в природе такой размер, за пределы которого он не устремился бы.

Сидели мы неплохо. Стол был накрыт по лучшим правилам гостеприимства. Катерина — на все руки мастерица — сама накрыла, сама ела-пила, не забывая приглашать и меня. Я старалась, конечно, но Катерина (дородная бедовая казачка) подавала такой пример, что на протяжении всей нашей трапезы я испытывала легкое расстройство от своей бездарности. Просто курицей себя ощущала рядом с этим веселым могучим существом, пышущим здоровьем, лучащим счастье и источающим оптимизм. Казалось, не знает девка что такое горе, потому как одна лишь у нее в жизни отрава — ее муж Витька. Я уже поняла, что на Витькины недостатки Катерина может указывать без устали, не теряя при этом благостного расположения духа.

— Ой, Сонька, дорогая, — на южный манер, со смаком и нараспев, как это принято в этих краях, вещала Катерина, — нет мне никакого личного счастья через мою доброту, вот такие мои впечатления.

Я понимала, — врет Катерина, сама она знает, что ближе многих к благополучию и вообще со своим Витькой является образцом супружеского счастья, но обижать ее мне не хотелось. Я сочувственно кивала, густо намазывая пышный пшеничный батон черной икрой цимлянских осетров и бросая косые взгляды на хрустальный бокал, щедро наполненный красным вином из подвалов Катерины.

— Шо мне делать с моим Витькой? Пёт, зараза, как проклятый. Ну каждый божий день пяный, подлец. Нет уже у меня на него никаких впечатлений! Как жить, не знаю, — сокрушалась Катерина, то и дело опорожняя бокал.

Про то, что Витька каждый день “пяный”, слушать я уже привыкла, однако видеть его пьяным мне, как и всем соседям Катерины, клянусь, не довелось. А вот сама Катерина назюзькивалась на моих глазах уже дважды, что не мешало ее личному счастью ничуть.

— И вчера, сволочь, пяный пришел. Ты ж видела!

— Я не видела.

Катерину моя ремарка с толку не сбила.

— Ой, не могу, сил моих нет терпеть всю гульбу его поганую, — вдохновенно продолжила она. — Что же это деется то? Как только в глотку его сволочную гадость эта лезет? — В этом месте Катерина с завидной жадностью залпом осушила безразмерный бокал “гадости” и с энтузиазмом заключила: — Подлец! И он подлец, и все мужики вместе с ним! Да и как не подлец, когда каженный день пяный! И вчера пяный, и позавчера пяный… — Катерина фальшиво всхлипнула. — Пяный-пяный. И, главно, пёт как нахально. Что же себе он, дурак, думает-то? Рази ж так можно? Ну каженный день пяный. Он же, паскуда, за рулем! Он же шуфер у меня! И что? Пяный! И пяный, и пяный…

Я поняла, что конек Катериной оседлан, а значит конец беседе: “пяный” — через два слова.

— Кать, а что ты говорила о взаимовыручке? — поспешила я направить беседу в более познавательное русло.

Но лучше бы я этого не делала. Знай я тогда в какой переплет попаду, не стала бы уводить Катерину с ее излюбленной тропы. Пусть бы хоть до прихода Ивановой ругала своего шуфера Витьку.

Но тогда, нежась на залитой солнцем веранде, любуясь морскими волнами и жуя бутерброд с вкуснющей икрой цимлянских осетров я и подумать не могла, что ждет меня в ближайшем будущем. Да что там подумать! Чтобы представить все те приключения, в которые заведет меня взаимовыручка Катерины, надо обладать особо изощренной фантазией, коей я никогда не отличалась, а потому, лаская нёбо ароматным вином, я всеми доступными средствами пыталась отвлечь собеседницу от ее “пяного” Витьки.

На горе, мне это удалось. Простое и понятное слово “взаимовыручка” подействовало на Катерину, как труба на кавалерийского коня: она вытянулась и, с сокрушающей силой обрушив свой бюст на стол, запричитала:

— Уж сколько я сделала людям добра, здесь мне никто не даст соврать, дай бог каждому. Как устроила меня природа, понять не могу, та только жить для себя не умею, только тем и живу, что людям помогаю. Одно скажу, очень хорошая ты девка, Сонька.

— Спасибо, я тронута, — со сдержанным удовлетворением ответила я, недоумевая, как это дело дошло и до меня, когда речь здесь шла лишь о Витьке и самой Катерине.

— Умная и столичная, — не обращая внимания на мое недоумение продолжила Катерина. — И очень вовремя ты приехала, потому как надо мне с тобой посоветоваться, столько всяких впечатлений, не приведи господи, а у Масючки, что через три дома от моей дачи, все время какая-нибудь беда приключается.

— Масючка? Это имя или фамилия? — поинтересовалась я.

— Это баба, — ответила Катерина. — Уж что за несчастная баба, просто диву, порой, даешься. Самая большая радость в ее жизни и та выглядит, как… — Катерина мучительно задумалась. — Ой, как же это мой Витька-то говорит? Умный, сволочь! Красиво как-то говорит, ну, да ладно, уж я и не вспомню… О! Вспомнила! Самая большая радость в жизни Масючки выглядит как тщательно спланированная пакость. Так он говорит, и это очень правильно. Именно так и есть. Бедная Масючка. Уж я ее и к ворожее водила, и к этим, к кстрасенсам, и к гастрономам всяким, к астрологам, — все впустую. Нет ей в жизни этой ни проблеска, такое мое впечатление, и думаю, оно верное.