Гавайи: Миссионеры - Джеймс Миченер

– Я пришел сюда в поисках Иисуса Христа. – И тогда глава Йеля ответил незнакомцу:

– Если вы не найдете его здесь, то колледж придется закрыть.

Кеоки Канакоа говорил в течение двух часов. Иногда его голос становился больше похожим на шепот, когда он начинал повествование о тех темных злодеяниях, которые творились на его родных островах Оухайхи, о том ужасе, в котором погрязли его соплеменники. Иногда этот неповторимый голос начинал грохотать, словно волны прибоя. Кеоки обращался к сидящим в зале молодым людям с просьбой приехать на острова. О, сколько они могли сделать доброго во имя Христа, если бы только постарались донести до местных жителей Его слово! Но больше всего потрясло публику – и ту, что слушала Канакоа раньше, в других местах Новой Англии, и ту, что пришла в зал сегодня – так это рассказ о том, как тяжело живется на островах Оухайхи без Христа.

– Когда я был маленьким мальчиком, – негромко начал воспоминания лектор на чистом английском, которому он обучался в различных церковных школах, мой народ поклонялся ужасным богам, таким, например, как Ку, который считался богом сражений. Ку требовал от островитян бесконечных человеческих жертв. И где же жрецы находили для кровожадного бога эти жертвы? Накануне дня пожертвований мой отец, губернатор Мауи, обычно говорил своим помощникам: "Нам требуется человек". Затем помощники собирались вместе, и один из них предлагал: "Давайте возьмем Какай, я уже давно им недоволен". А другой мог высказаться и иначе: "По-моему пришла пора забрать вот такого-то, а его земли достанутся нам". Ночью к "избраннику" предательски подкрадывались сзади двое заговорщиков, а один встречал его лицом к лицу и с улыбкой интересовался: "Приветствую тебя, Какай, как прошла сегодняшняя рыбная ловля?" Но прежде, чем несчастный успевал ответить…

Дойдя до этого трагического момента в рассказе, Кеоки тренированный своими наставниками-миссионерами, взял театральную паузу, выждал несколько секунд, а затем, воздев вверх руки, продемонстрировал аудитории смертельную веревку, свитую из кокосовых волокон.

– Пока человек, подосланный моим отцом, продолжал ухмыляться, один из заговорщиков набрасывался на жертву сзади и связывал несчастному руки. Другой человек накидывал петлю ему на шею… вот так.

С этими словами лектор нарочито медленно скрестил руки так, что веревка затянулась в тугой узел. Захрипев, Кеоки снова выждал пару секунд, и затем голова его, словно бездыханного, упала на грудь. В это время казалось, будто все его тело вырывается из узкого, не по размеру, американского костюма. И когда Кеоки опять "ожил", то лицо его выражало искреннюю печаль и сожаление.

– Мы совсем не знаем Христа, – тихо, словно извиняясь, произнес он, и на этот раз многим почудилось, что голос великана доносится до них из склепа.

Затем Кеоки перешел к заключительной части, отчеканивая каждое слово, словно стуча молотом по сердцам слушателей. Слезы градом покатились по его щекам, и теперь каждому стало очевидным, какие ужасы приходилось переживать этому молодому человеку на своей родине.

– О юноши, посвятившие себя Господу! – взмолился Кеоки. – На островах моего отца бессмертные души каждую ночь отправляются в вечный ад, и в этом повинны вы! Это происходит из-за вас! Вы не донесли слово Христово до моих островов! Мы жаждем услышать его, мы не можем более существовать без него. Неужели вы настолько безразличны к нашим судьбам, что так никогда и не донесете слово Иисуса до нас? Не ужели в этом зале не найдется ни одного молодого человека, который смог бы сейчас подняться и сказать мне: "Кеоки Канакоа, я поеду с тобой на Оухайхи и спасу ради Иисуса Христа триста тысяч душ".

Великан замолк. Испытывая глубочайшее понимание и со чувствие к молодому человеку, президент Дэй протянул ему стакан воды, но Кеоки, жестом отстранив его, сквозь горестные всхлипывания продолжал:

– Неужели никто не поедет вместе со мной для того, чтобы спасти эти несчастные души?

Он сел на свое место, и все тело его ещё долго сотрясалось. Некоторое время этот человек, сраженный собственным откровением, пытался успокоиться, а затем президент Дэй осторожно увел его со сцены.

Воздействие миссионерской проповеди Кеоки на соседей по комнате Хейла с факультета богословия и Уиппла с медицинского было поистине ошеломляющим. Студенты покидали лекционный зал в полном молчании, при этом каждый из них размышлял о несчастной доле островитян, которую так красочно и доходчиво обрисовал молодой великан. Очутившись в своей комнате, они даже не стали зажигать лампу и легли спать в темноте, сраженные тем, что Кеоки обвинил их в полном равнодушии к своим соотечественникам. Когда весь кошмар обвинения окончательно дошел до сознания Эбнера, юноша расплакался – впрочем, он родился и вырос в эпоху всеобщей сентиментальности, – и когда встревоженный Джон спросил его: "Что случилось, Эбнер?", фермерский сын ответил:

– Я не могу даже помыслить о сне. Мне видятся эти несчастные люди, души которых заранее обречены на вечное пребывание в аду.

Это было произнесено с таким выражением, что Джон сразу понял все: перед мысленным взором его товарища проплывала каждая отдельная душа и срывалась в вечное пламя, а несчастный Эбнер страдал и не мог перенести такого горя.

– У меня до сих пор звенит в ушах его призыв, – поддержал соседа Уиппл: "Кто поедет вместе со мной на Оухайхи?"

Эбнер ничего не ответил на слова Джона.

Миновала полночь, но всхлипывания Хейла не прекращались, и тогда молодой доктор поднялся, зажег лампу и принялся одеваться. Поначалу Эбнер притворялся, будто не понимает, что происходит с его другом, но затем неожиданно, одним резким движением соскочил с кровати и схватил Уиппла за руку:

– Что ты собрался предпринять, Джон?

– Я поеду на Оухайхи, – просто ответил красавец Уиппл. – Я не допущу того, что моя жизнь так и пройдет даром, и чтобы меня обвиняли в безразличии к мольбе жителей этих островов.

– Да, но куда ты собрался идти сейчас? – не отступал Хейл.

– К президенту Дэю. Хочу предложить себя в качестве носителя слова Божьего.

Наступила пауза, во время которой, с некоторым сомнением и нерешительностью, полностью одетый доктор и будущий священник в одной ночной рубашке, разглядывали друг друга. Наконец, тишину нарушил Эбнер:

– Ты помолишься со мной?

– Конечно, – согласился врач, опускаясь на колени. Эбнер устроился у своей кровати и обратился к Богу со следующими словами:

– О Отец наш Всемогущий! Сегодня вечером мы услышали твой призыв. Он донесся до нас со звездных небес и из бес крайних океанских просторов, где души людские гибнут во зле. И хотя мы считаем себя недостойными рабами твоими, тем не менее, позволишь ли ты нам стать твоими слугами?

Так продолжалось несколько минут, а Эбнер все обращался к далекому, но вполне реальному и почти материальному, карающему, но всепрощающему Богу. Если бы в тот момент его попросили описать существо, к которому он взывает, молодой человек ответил бы так: "Он высок, худощав, черноволос и обладает пронзительным взглядом. Он очень серьезен, замечает любой проступок и хочет, чтобы все люди жили согласно его заповедям. Он суровый, но милосердный Отец, строгий, но справедливо требующий дисциплины и порядка". Кстати, точно в таких же выражениях он бы представил и Гидеона Хейла. А если бы кому-нибудь после такой характеристики вздумалось поинтересоваться: "А этот Отец когда-нибудь улыбается?", то подобный вопрос изумил бы юного Эбнера. Он просто никогда не задумывался над этим, но после тщательного размышления юноша бы заметил: "Он сострадателен, но никогда не улыбается".

Когда молитва закончилась, Джон обратился к товарищу:

– Ты идешь со мной?

– Конечно, но, может быть, стоит подождать утра, и тогда отправиться к президенту Дэю?

"Идите же в мир и читайте проповеди каждой живой душе", – напомнил слова Христа молодой доктор. Поняв, как удачно его упрекнул товарищ, Эбнер быстро оделся.

Они постучались в комнату президента в половине пятого утра, и тот открыл дверь, ничуть не удивившись столь ранним посетителям. Дэй уселся за стол в пальто и кашне, под которыми, правда, виднелась ночная рубашка, и сразу же поинтересовался:

– Я подозреваю, что вы имели беседу с самим Господом?

– Мы хотим предложить себя для поездки на Оухайхи, – пояснил Джон Уиппл.

– А вы хорошо обдумали столь серьезный шаг?

– Мы часто обсуждали вопрос, как лучше следует посвятить свою жизнь Богу, – начал было Эбнер, но тут же разрыдался, у него сразу покраснело лицо, а из носа потекло. Президент Дэй молча передал юноше платок.

– Не так давно мы серьезно решили посвятить себя служению Господу, убедительно подхватил Уиппл. – Я, например, бросил курить. Эбнер думал о том, что ему следует по ехать в Африку спасать заблудшие души. Мне же показалось, что я смогу работать с бедняками в Нью-Йорке. Но сегодня вечером мы, наконец, осознали, куда нам на самом деле необходимо отправиться.