Счастливые, как боги... - Василий Росляков

Встал не спеша, подошел, взял кнут и почти без всяких усилий, ловким движением руки послал длиннющий кнут вперед, и грянул оглушительный выстрел.

— Понял?

— Понял, дай сюда.

Снова Володя делает одну за другой безуспешные попытки — не стреляет, хот» плачь.

— Ладно, — говорит Костя, — не пыжься, не получится, для этого голову на плечах надо иметь. Для людей жить собрался, а с кнутом обращаться не может. Так ступай, без кнута.

Володя бросил кнут, поплелся собирать коров. Костя вернулся на место, лег и закинул руки за голову, смотрит в небо на редкие воздушные корабли облаков.

Странно и непонятно устроен человек. Вот я лично считаю, что Володя прав. Никто не может в нашем свободном государстве заставить человека жить там, где он не желает. Почему, если он родился в деревне, то и должен всю жизнь прожить в деревне? Откуда тогда Ломоносовы появятся? Откуда взялся наш славный рабочий класс? Из деревни, все из той же деревни, из которой навсегда ушел и Володя. Понимаю, что он прав, а все симпатии почему-то на Костиной стороне. Именно с Костей вроде бы связана какая-то главная моя правда, он от этой зеленой земли, от этого неба, от этого благодатного летнего для, а Володя уводит меня куда-то в сторону, в душную утомительную суету, где важнее не быть, а казаться, где все захвачены бешеной погоней за текущим днем. Больше того, разумом понимаю: сельская жизнь должна же в конце концов перейти на индустриальные рельсы, и люди должны жить в современных условиях — на центральных усадьбах, в домах с городскими удобствами, работать па автоматизированных комплексах, и население деревни должно уменьшиться. Все знаю, разум мой радуется, а душа почему-то плачет. Знаю, что город ведет пас к прогрессу, он впереди, он запевала, а сердцу ближе идущая вслед за городом деревня, даже вот эта, отмирающая.

Вернулся Володя. Собрал коров и вернулся к Косте.

— Вовк, — говорит Костя, — ты вот оставайся дома, научу с кнутом обращаться.

— Нужен мне твой кнут.

— А где же ты следить собираешься?

— Чего-о?

— Ну след свой оставлять? В армии на тягачах чего-то возил, у нас тоже есть гусеничные, оставайся, человеком будешь.

— Хватит мне тягачей. Я по музыке пойду. Дружки у меня в артели работают, детали для пианино делают. Отдохну немного и поеду оформляться.

— Пианино делать? — издевается Костя,

— Да, пианино. Работа чистая, свои две сотни всегда буду иметь. И в городе, между прочим, не с коровами. Золотые ворога, музеи, театры, людей навалом. Город!

— Как же ты людям будешь служить, народу? След оставлять?

— Как? А вот соберу пианино, сто штук двести, а на них, кто понимает, конечно, играть будут музыку. Ты вообще-то знаешь, что это такое? Люди плачут, сам видел. И такие девахи играют… Между прочим, девчат навалом. А тут? Поглядеть не на кого.

— У пас Аля есть.

— Какая Аля?

— Такая. Тебе знать не положено.

— Да? Убил. Наповал. Да я в городе любую, на кого глаз положу, — все.

— Вот и валяй.

Костя снова откинулся на спину, руки за голову заложил, смотрит в небо. Молчат, О чем-то думают. Володя курит, дымок пускает. Потом все же опять спрашивает:

— Какая Аля?

Костя, не меняя позы, отговаривается:

— Это я так. Никакой Али нет.

— Приснилось, что ли?

— Приснилось.

И замолчали. Тихо.

Слышите, какая тишина стоит? В городе, например, и догадаться уже нельзя, что в мире может стоять такая тишина. Чибис крикнет над лугом — слышно. Пчелка перелетит с одного цветка на другой — слышно. Даже бархатный шепот бабочки, парящей над таволгой, улавливает ухо. И разговор воды с тальниковой веточкой, тихую речку нашу — и то слышно.

И вдруг — рев мотоциклов. С одного конца, с другого в деревню врываются мотоциклисты в шлемах, и одноглазые огни чертят ночную улицу. Вырываются с разных концов, но устремляются к одному и тому же месту: напротив конторы дом, где живет Аля. Окна в доме темны, Аля давно уже спит. Кто-то первым подъехал. Второй с ходу промчался мимо, третий — тоже мимо, они стараются по закоулкам переждать друг друга, каждый пытает счастье отдельно. Это женихи. Первый, кому удалось подлететь к дому Али, не выключая мотора, захлебывающегося на тихих оборотах, подходит к высокому окну, на носочках поднимается, стучит. В темном окне появляется мерцающее Алино лицо.

— Кто там?

— Аля, выйди на минутку.

— Зачем?

— Выйди, покатаемся.

— Ты откуда?

— Из Лухтонова.

— Там что, катать некого?

— Выйди, Аль.

Молчание.

— Открой окно, Аль.

— Комары налетят.

— Ну выйди, Аль.

— Езжай домой, спать людям не мешай, и мне спать надо, не мешай.

Лицо скрывается. Захлебывается мотор. Парень стучит в окно. Еще раз стучит. Никакого ответа. Садится, с ревом уезжает. Другие женихи, заглушив моторы, следят из укрытий, из-за углов. Минута, другая — и новый подкатывает. Стучит. Опять Алино лицо. Молча смотрит в окно, ждет. Парень еще раз стучит, Аля не отзывается, стоит у окна, парень снизу не видит ее.

— Доктор! Мне нужно доктора!

— В чем дело? — отзывается Аля.

— Мне перевязать срочно.

— Кого перевязать?

— Меня.

— Что с тобой?

— Упал с мотоцикла.

— Когда?

— Только что, к вам ехал.

— Зачем ехал?

— На перевязку.

— А упал когда?

— Только что.

— Знаешь, что? Я сейчас дядю Мишу позову. — Отходит Аля. Молчание.

— Ну, Аля, ну честно, перевяжи. Аль! Аль!

Никакого ответа. Почесал голову, сел на свой мотоцикл, загудел. Две-три минуты — новый под окном. Каждому кажется, что именно он нужен Але, именно ему повезет. Стучит. Аля не отвечает.

— Але! Але! Слышите там? Мне врача надо. Тут врач живет?

— Ну что там еще?

— Врача нужно, дедушке плохо.

— Откуда вы?

— В Мызине живем, дедушке плохо.

— Что с ним?

— Плохо.

— Как фамилия?

— Козловы мы, дедушке плохо.

— У Козловых нету дедушки.

Легла Аля. Поканючил еще немного, уехал последний жених. Тихо над деревней. Красная луна взошла из-за леса. От пруда доносится грустное пиликанье Алексея Ликинского.

Утро. Аля принимает больных. Дверь приоткрывается, заглядывает старушка.

— Входите, бабушка, — говорит Аля, встает, встречает старушку. — Скажите вашу фамилию, бабушка, — спрашивает Аля, собираясь записать.

— Фамилия Сталоверова.

Бабушка все время улыбается или щурится так, словно улыбается.

— Сталоверова? Может, Староверова?

— Может, и так.

— А правильно как?

— Так-то. Как напишешь. Больно уж бабы наши хвалют тебя. Пойду, думаю, пожалюсь, больно уж бабы хвалют.

— Да что вы говорите, бабушка, — Аля краснеет. — Как зовут-то вас, бабушка?

— А так-то и зовут, бабушкой. А то еще бабкой.

— Ну а дедушка как зовет вас?

— Дедушко? И он так-то звал. Ты, говорит, бабка, помоги подняться, чтой-то хорошо мне стало, на солнышко хочу поглядеть. Одела его, помогла на свет выйти, сидим на скамеечке, а он все глядит, глядит, больно рад, что легче ему стало. Ну вот, говорит, поглядел, а теперь отдохнуть маненько хочу. Отвела назад, уложила, шубой накрыла. Хорошо, спрашиваю? Хорошо. К соседке пошла. Дедушко, говорю, мой встал, хорошо ему. Посидела там, прихожу, спит он. Хорошо, говорю, тебе? Не отвечает. Рука висит. Дедушко, говорю, ты чего, помер, что ли? А он не отвечает, холодный уже. А звал меня так-то, бабкой, а то еще бабушкой.

— Но имя-то есть у вас?

— Имя есть. Аня. Да ведь это давно было, — хихикнула старушка, и плачет, и смеется, веселая.

— Так вы одна живете? Смотреть за вами некому?

— Чтой-то? Есть. Дочка или сноха с мужем из Владимира приезжают, дров наколют, травы накосют, у меня коза есть. Летом приезжают.

— А зимой?

— Зимой одна. Дрова есть, коза есть, мне ничего не надо.

— А чем же вы зимой занимаетесь? Все сидите?

— Зимой читаю.

— Читаете? А что же вы читаете?

— Книжку. У меня, Аля, книжка есть, как Он выдворял их из рая, Адама и Еву. Взял господь за руки их и вывел из рая, идите, говорит, на землю, недостойные…

— Интересно. — Аля во все глаза смотрит. Ей действительно интересно, она только знакомится с людьми, не всех еще знает и поэтому разговаривает с ними подолгу, интересуется не только недугами и болезнями.

— Вот и познакомились, — говорит она. — А отчества не записала. Как ваше отчество?

— Гавриловна.

— Анна Гавриловна, теперь скажите, на что вы хотели пожаловаться? Что болит у вас?

— Болеть пока ничего не болит, а больно скучно мне, Аля. Одной скучно.

— Я к вам заходить буду, Анна Гавриловна. Вот прибор обещали починить, я вам тогда давление померяю.

— Ну спасибо, Аля, а то бабы наши больно хвалют тебя. — Старушка поднимается, собираясь уходить, и говорит: — И мне ты больно понравилась, Аля, спасибо тебе.