Кто ответит? - Андрей Молчанов

Что означает этот план? Не клад же? Так, ерунда, наверное.

Поселок находился неподалеку от города, он бывал в нем. Знать бы раньше, наведался, посмотрел бы, что за валун, и вообще… А теперь нет времени, кончилось оно…

Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное снисхождение.

— Прошатался до ночи? А мне стелить! Ну-ка… Вон топчан под яблоней, одеяло… Сам давай устраивайся, не маленький, здоровенный лбище… Собирать тебя еще завтра весь день!

— Почему завтра! — вырвалось у него с ужасом. — Три дня еще до сентября…

— Завтра, — отрезала тетка.

Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А потом заплакал. Беззвучно. Вспоминалось сегодняшнее море — светлое и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами, солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он шел за ними как зачарованный.

Нет! Он встал, усилием воли отогнав сон. Сон означал покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет поздно… Он подчинится. А разве так поступали сильные, умные люди, о которых он читал?

Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Достал его из тайника. Пригодится.

Вошел в дом, настороженно прислушиваясь к хрипловатому дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны отразился в зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.

Замер на миг, ощущая не страх, нет, — ожесточенное, расчетливое спокойствие умелого вора. Вытащил старенький рюкзачок, взял свой свитер, куртку, пару носков и белье. Собрал со стола продукты. На тумбочке лежали часы узколицего, мутно зеленевшие циферблатом. Он прихватил и их — украв в первый раз, но так, словно бы крал до этого все время. Не колеблясь. После, обшарив пиджак благодетеля, выгреб деньги.

У ворот задержался. Знакомый двор. Три мазанки размыто белели, погруженные в ночь. Захотелось плакать. Но с этим он справился быстро. Надо было спешить. Проснется тетка, и, как только она узнает о его побеге, город станет ловушкой.

Он должен попасть в порт, сесть на корабль, спрятаться в трюме. И приплыть в какие-нибудь расчудесные страны, где обязательно будет море, и скалы и крабы, но только лучше, и люди лучше, и уж там он станет всем нужен…

Укрываясь в тени деревьев, он вышел к набережной, нырнул в кустарник и начал пробираться к порту. И вдруг застыл, пораженный внезапным открытием. Осуществить задуманное оказалось невозможным. Днем порт выглядел доступным, шумным, открытым… Ночью же вдоль сетчатой ограды, подходы к которое были ярко освещены, прохаживались вооруженные люди… А корабли стояли далеко, и море вокруг них тоже ровно и продуманно освещалось.

Занимался рассвет, улицы серели, море казалось холодным и жестоким…

Милиционер появился внезапно, словно бы из ниоткуда.

— Ты что тут делаешь, мальчик? Куда собрался? В Грецию, поди? Или в Турцию?

Алексей ловко поднырнул под расставленные руки пытавшиеся ухватить его, и, подгоняемый трелью свистка, долго бежал по переулкам. Ужас давил его, ужас и ненависть — что он сделал этому милиционеру, что?!

У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал, шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как гигантский клюв, капотом.

Он прислонился к углу дома, затем короткими прыжками, приседая, подобрался к кузову, закинул в него рюкзак и, подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание.

С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о коробок спичка — водитель закурил. Хлопнула дверь. Машина поехала.

Уцепившись за решетку, отгораживающую заднее стекло кабины, он увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную кепку. Потом привалился в изнеможении к борту, сжался, глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.

Выехали за город, началось шоссе с голыми степными обочинами, выглянуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул. Сон оказался сильнее тряски и неудобств.

Проснулся от надсадного рева мотора, старый грузовичок с трудом взбирался по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял лес. Машина тяжко дернулась. В этот момент мелькнул дорожный указатель со знакомым названием поселка…

Интуитивно, мало что соображая одуревшей от краткого сна головой, он перевалился через задний борт, схватив рюкзак, спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в упругие, больно хлестнувшие по лицу заросли кизила.

Когда протер саднящие веки, разболтанно вихлявшийся кузов машины уже скрывался за гребнем подъема.

Неподалеку нашел родник. Умылся, съел кусок хлеба, полежал на траве.

Утро постепенно набирало силу, солнце начало припекать, пора было идти… Но куда?

Он вспомнил дорожный указатель, бумагу с планом, где обозначался тот же поселок. Задумался. Пойти разведать что-либо? А что еще оставалось делать? В порт не проникнешь. В город нельзя — там его уже ищут…

Холмистым лесом обогнул поселок. Дорога, указанная на схеме как основная, заросла кустарником и колючей травой.

Здесь когда-то шли бои. То и дело попадались стреляные гильзы, дырявые каски, из-под камней он вытащил прогнивший остов автомата, тут же отбросил его в сторону. Такие находки не удивляли — снаряды, патроны, части оружия нередко находили в округе мальчишки, относясь к ним равнодушно, как к лому.

Валун выступил из-за поворота внезапно, будто поджидал его… Даже и не валун — остаток скалы, разрушенной дождем и ветрами.

Он сверился с планом. Тот валун, определенно тот. Обошел его. Вот расселина, чертой указанная на схеме. «3 м», конечно же, означает три метра. Он старательно отшагал их и остановился, невольно прислушиваясь. Ни шороха, ни ветерка…

Вытащил штык. С силой вонзил его в землю. Еще раз, еще. Лезвие легко уходило вглубь, до «уса» рукоятки. Тут наверняка требовалась лопата. Он понимал это, но все же, стоя на корточках, продолжал методично и упорно, со всего размаха кромсать штыком землю.

Глухой удар. Аккуратно начал поддевать земляные пласты, складывая их рядом. И вскоре увидел люк. Тяжелый чугунный люк с рычагом ручки.

Собравшись с силами, отодвинул его. В лицо пахнуло колодезной застоялой прохладой. Чернота. И уходящая вниз деревянная в налете плесени лесенка.

Склонившись над провалом, зажег спичку — бревенчатые стены и пол, какие-то ящики…

Робко ступил на лесенку.

В первом ящике хранились мины — в пушистой, как мох, ржавчине. Во втором — несколько винтовок. Третий был набит патронами — целехонькими. Густо промасленная бумага надежно сохранила металл.

Он копался в подземелье, понимая — перед ним партизанский тайник. Нашел пару немецких «шмайссеров» — новеньких, в масле, пять гранат, десяток тщательно законсервированных пистолетов. Многое сгнило.

Прихватив тяжелый, в жирной смазке «парабеллум», он выбрался наверх.

Оторопело посмотрел на оружие — грозно-красивое, надежное, и тут его захлестнула сумасшедшая радость. Теперь он — сильнее многих и многих сильных, теперь…

Закрыв лаз, он аккуратно утрамбовал землю, придирчиво оценил: заметны ли какие-либо следы? Нет, замаскировано здорово.

Изможденно, как после тяжкой работы, опустился у подножия валуна. Достал из кармана план-схему, поджег…

Глядел на огонь, болезненно морщась, едва не плача… Почему? Сам не знал. Лишь потом, много лет спустя уяснил: в огне горело прошлое… Прошлая война, память о маме, грузовая машина, солдаты, так и оставшийся неизвестным дядя Павел…

Но от слез удержался, хотя и надолго запомнил их — невыплаканные.

Бумажка сгорела; растоптав ее, он вытащил из рюкзака чистую майку и любовно протер «парабеллум». Кончиками пальцев ласково погладил шероховатую рукоять пистолета. Стрельнуть бы… Хотя — к чему лишний шум? И зачем терять время на пустое? Сегодня же, сейчас же, выбираться отсюда на материк.

Исподволь точивший его страх оказаться пойманным ушел. Он уже не боялся ничего. И вовсе не из-за того, что держал в руках оружие. Теперь у него была тайна… Своя большая тайна, которую нельзя доверить никому, и с которой он будет сильнее всех!

— Я вернусь, — прошептал он скрытому в земле арсеналу. — Вернусь, слышь? Вот стану взрослым, и… Ты меня подожди…

И, сжимая «парабеллум», побрел через холмистый лес. Ему была нужна железная дорога.

СТАРИЦЫН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ, СЛЕДОВАТЕЛЬ

Вот и апрель. Со всеми его каверзами. Ночью моросило, утром осадки прихватило нежданным морозцем, и я, глядя в окно, вижу, что на моем «Москвиче» ровный тоненький слой пороши. Завтракаю на пустой кухне. Вся ее обстановка состоит из кособокого, набитого кастрюлями, чашками и плошками стола-комода и двух стульев, неспособных украсить даже свалку. Хилую эту меблировку я перевез из коммуналки, где честно отстрадал пять лет, покуда дожидался отдельной жилплощади, и теперь предстоит эту жилплощадь «обставлять». Мысль о том, что придется бог весть сколько времени посвятить хождениям по мебельным магазинам, ввергает меня в тоску и раздражение. Мой бывший сокурсник по юрфаку, а ныне сослуживец в Прокуратуре Союза Владик Алмазов предложил помощь, и в грядущую субботу мы с ним отправляемся в мебельный храм — заклинать тамошних жрецов на предмет приобретения кухни «под дерево». Непосредственно заклинать будет коммуникабельный Алмазов, и верю, это ему удастся. Правда, после негодяй Алмазов решительно заявит о необходимости отметить приобретение и — прощай, суббота! Выпровожу я его за полночь, и только тогда извлеку залежавшуюся в портфеле кипу документов, взятых с работы, и начну привычную бесконечную писанину.