Парамонов покупает теплоход - Станислав Токарев

По приезде в Москву он отчитался руководству в своей деятельности арбитра и напоследок мимоходом, как о несущественном и даже курьёзном, упомянул, что пришлось ему побывать в гостях у римского папы.

— Что значит «в гостях»?

— На приёме. Судей туда приглашали, я и поехал.

— Всех судей?

— Конечно. Кто-то, я уж не упомню, кто, отказался: животом маялся. А я поехал, мне интересно. И потом я посчитал, не дело нашему представителю там отсутствовать. Это вроде как дипломатическая процедура, а у нас активная дипломатия, разве не верно?

— Верно-то оно верно… Но ведь вы даже не были инструктированы… Надеюсь, вы посоветовались с руководством делегации, как одеться, как себя вести?

— Не-ет. Мы в разных гостиницах жили. А одет — вот как сейчас, — по-моему, ничего.

Начальство осмотрело его с ног до головы критическим взглядом. На нём был ладно подогнанный бордовый блейзер с разноцветной эмблемой под правым кармашком, положенный международному арбитру, и светло-серые брюки, наглаженные в лезвие. Ботинки честь честью начищены. Правда, чуб торчал надо лбом — круто вверх, а потом загогулиной, хоть причёсывай, хоть нет…

— Честно-то говоря, один неудобный момент мог получиться, — признался Емельян. — Но я вышел из положения.

— С вами, товарищ Парамонов, можно нажить инфаркт. Какой ещё момент?

— Дак ведь я не знал, что другие судьи приготовили для папы подарки. Толковали что-то: «сувенире, сувенире», но я так понял, что сувениры на память будут дарить нам… А когда в Ватикан-то приехали — мать честная! У одного, гляжу, с собой кубок: отличнейший кубок — литого серебра… У другого фигурка на подставке — Ника… У третьего просто вымпел, но огромный и весь расшит… Ах, ёлки-палки, думаю, пермяк — солёны уши, кулёма!.. С пустыми руками припёрся — срам! Не за себя обидно — за отечество.

— И что дальше?

— А вы слушайте, слушайте. Дальше ещё интереснее. Вводят нас в залу белого мрамора, с белыми колоннами — всё бело, только дорожка красная — и ставят в две шеренги вдоль этой дорожки. И появляется папа. Старенький. В рясе, как положено, в белой такой камилавочке. Подходит к каждому и беседует. И он каждого, ёлки-палки, крестит! И руку протягивает, и они её целуют, а некоторые даже становятся на колени. И конечно, вручают сувениры. Ладно, думаю, я своё решение принял и не отступлюсь. Подходит он ко мне… Только руку поднял — я ему рукопожатие. «Парамонов, Советский Союз». — «О, Совет, Совет», — он заулыбался, и тут я — рраз — свой подарочек.

— У вас же не было подарка!

Емельян просиял, коротко хохотнул во все белые, тесные, как кедровые ядрышки, зубы и развёл ладони, точно фокусник после удачного трюка. На правой ладони лежал значок, красивый и большой — со спичечный коробок. Две лыжи — анодированные, поверх пластинка российских цветов — красного и голубого, с надписью: «Лыжи России». Такой значок получали участники самых массовых в республике спортивных соревнований.

— Это… вы ему подарили? Вы, Парамонов, вообще-то понимаете, на каком вы свете?

— Дак отлично понимаю. — Его взгляд был совершенно безмятежен. — Слу-ушайте: старик обрадовался! Всем вокруг показывал! Думаю, сразу бы к рясе-то привинтил, да, видно, не захотел дырку дырявить.

Присутствующие утратили дар речи.

— Вы не бойтесь, — сказал он, насмотревшись на ошеломлённые лица. — Мне потом заграничные коллеги сильно завидовали, что я ему такую радость сделал. А вы что думали — если он папа, так всю жизнь папа? Он, когда был молодой, любил на лыжах в Альпах кататься, я ему молодость и напомнил. А то сидит в Ватикане, вокруг аллилуя, аллилуя, с тоски помрёшь.

— Про молодость, — строго спросили, — известно точно?

— Я в журнале читал. «Вокруг света».

— Так зачем же вы нам тут столько времени пудрили мозги? Признавайтесь, со значком заранее придумали?

— Да нет, — усмехнулся он непонятно, — по ходу дела вспомнил. А значков этих я с собой много привёз дарить, вот в кармане и завалялся.

Емельян Парамонов вообще образцовый читатель. На службу является с карманами, туго набитыми областными, республиканскими и всесоюзными изданиями, чтобы предаться одному из главных жизненных удовольствий без отрыва от штурвала. Если в руководимом им бассейне « Парус» рабочий день у администрации начинается в восемь, у дежурной бригады, состоящей из инструкторов плавания, уборщиц, гардеробщицы, кубовщицы, медсестры и кассира, — в шесть сорок пять, то сам он неизменно, и в летнюю жару, и в стужу (климат в Северостальске резко континентальный) спорой походочкой рысит к шести тридцати.

Признаемся честно: в описываемый исторический период большинство из нас с вами газеты всего лишь просматривало — наискосок. Парамонов штудировал. Надо было видеть, как медлительно, плотоядно разворачивал, разбирал он свиток и, раскрыв первую из газет, сначала изучал названия статеек, степень важности — шевелил губами, впитывал ноздрями свежий запах типографской краски. Затем доставал из левого верхнего ящика стола коробку с фломастерами двенадцати оттенков, купленную в Финляндии, в командировке, специально, чтобы подчёркивать важные мысли по поводу различных проблем. И, наконец, принимался за передовую. И лишь одним мучился полтора часа кряду — не с кем пока поделиться тем, что почерпнуто из бездонного кладезя: у дежурной бригады утреннее время самое напряжённое.

Без двух минут восемь, немного не дотерпев, Емельян нажимает кнопку селектора.

— Надежда Игнатьевна, — изумляется лицемер, — вы уже на посту? Экая неугомонная! Не откажите в любезности зайти.

Главбух знает все его подходы. Широко и сурово, размахивая руками, шагает она по коридору, громко стучат каблуки. Дочка поссорилась с зятем, выгнала его, швырнула вслед магнитофон — прямо на лестницу. И туда же, в пролёт, на весь дом — вот стыдобища! — крикнула: «Об алиментах не беспокойся, знать не хочу твоих алиментов». Гордая. А что у внучки Надежды Игнатьевны руки чуть не по локоть торчат из рукавов пальтишка, это, однако, дочку не беспокоит. «Знаем мы ваши подходцы», — выстукивают каблуки главбуха по дороге к директорскому кабинету.

Парамонов ждёт её снаружи у распахнутой двери. Изогнулся весь — в гаерской, думает она, шутовской позе. Берёт под локоток, вводит, усаживает.

— Выглядите сегодня — прямо-таки бутон. Даже хочется назначить свидание. Нельзя — на службе, — а ой как хочется!

— Я бабушка, — непреклонно отвечает главбух.

— Молодая бабушка — это, говорят, модно и даже престижно. Я почему побеспокоил — нынче такую статью прочёл!.. Представляете: пишет директор совхоза. У него был регулярный падёж телят. И он принял решение: за каждого сохранённого телёнка платить работникам фермы премии. Нарушил соответствующую инструкцию. Но сохранил поголовье. Были у него неприятности. Но в результате эта его инициатива снизу — представляете! — побудила изменить инструкцию!.. Очень интересно написано. Вот почитайте, пожалуйста.

Он подвигает ей газету со статьёй, обведённой и расчерченной. Подвигает вроде бы робко, но настойчиво. Она к газете же не прикасается. Ждёт продолжения.

— Вот какая идейка: нам надо завести свою парикмахерскую.

Она молчит, лишь поднимает брови. Но удивлённо-надменно: директор ничем не в состоянии её удивить.

— Человек поплавал в бассейне, — продолжает мечтательно Парамонов, — и потом ему делают свежую причёску. Дак это сколько же привлечёт к нам людей! Какое это им удовольствие, а нам — дополнительный доход.

— Парикмахеров — в штат?

Парамонов улыбается. Он так улыбается, словно нежно колыхая распростёртыми крыльями, кружит над собственным письменным столом.

— Емельян Иванович, сколько можно мордовать штатное расписание? Безнаказанно мордовать… до поры до времени… сколько можно, я вас спрашиваю?

— А вы знаете, что по этому поводу сказал поэт Александр Блок?

Главбух — начитанная женщина. Она следит за новинками в толстых журналах. Она помнит наизусть «Незнакомку», в выдержках — «Двенадцать», даже представляет себе в общих чертах содержание пьесы «Балаганчик». Но нигде она не встречала у Блока упоминаний о штатном расписании.

— Александр Блок сказал… — Парамонов воздымает указательный палец… — «Жить стоит только так, чтобы предъявить безмерные требования к жизни… Верить не в то, чего нет на свете, а в то, что должно быть на свете…» Надежда вы моя Игнатьевна! Надежда и отрада! Комбинат выплавляет сталь, а мы что? Мы с вами выплавляем здоровье и радость!

Главный бухгалтер неоднократно слышала от директора подобные заявления. Неоднократно ломала себе голову над тем, как выкроить средства на его новации — от вешалок в раздевалке, которые почему-то (для удобства гардеробщицы) должны вращаться, до несусветных, по индивидуальным проектам выполненных тренажёров, пригрезившихся в горячечных снах комбинатским Кулибиным. Неоднократно давала себе слово больше ничего не выгадывать и не выкраивать…