Развилка - Василий Сахаров

– А лица родителей?

– Нет. Все, словно в тумане.

– А станица, говоришь, Уманская?

– Так в документах записано. Ты же сам их видел, Иваныч. Раньше называлась Уманская. Потом переименовали в Ленинградскую.

– И что, в станицу после детдома не ездил?

– Как? Денег не было, и кто бы меня отпустил. Только школу окончил, с детдома в жизнь выпустили и на завод. У станка поработал и призыв.

– А про родных узнать пытался?

– Мать умерла. Это точно. Про отца сведений нет, пропал. А больше никого.

– Ну да… – он поднялся и сказал: – Ладно, ты бди, а я другие посты обойду.

– Есть! – я тоже встал и когда старшина ушел, снова спрятался в своем логове.

Позади траншеи нашей 2-й роты 3-го батальона 518-го стрелкового полка 129-й стрелковой дивизии. Остальные бойцы моего взвода сейчас готовили оборонительные позиции и зарывались в землю, а я в боевом дозоре, за сто метров от позиций. С одной стороны это ответственность, а с другой сплошной отдых. Кто-то киркой машет, а я, благодаря старшине Захарову, чей авторитет в роте почти вровень с командиром, наблюдаю за противником, который ведет себя на удивление спокойно.

Вообще, конечно, наш старшина человек странный. По службе ведет себя, словно цепной пес, который живет по уставу. Но такой он для всех рядовых бойцов, кроме меня. Как только Захаров узнал, кто я и откуда, сразу взял под свое крыло и многому научил. Стрелять и маршировать – это понятно. Важнее другое – ходить в разведку, сидеть в засаде, путать следы, метать ножи и драться. Многие хотели позаниматься с ним отдельно, даже командиры. Однако он учеников не брал и накоротке общался только с такими же сверхсрочниками, как он сам. Да и то не со всеми.

В общем, старшина человек военный и командиры его ценили. При мне Захарова несколько раз в дивизионную разведку звали, только он отказался, а ротный его не отдал. И, как на ситуацию ни посмотри, для меня это хорошо. На войне с таким человеком не пропадешь – это я понял, когда мы выходили из окружения и привитые Захаровым навыки пару раз спасли мне жизнь. Вот только вопросы, которые он задает… К чему они? Зачем спрашивать и давить на больное? Ведь ничего не меняется и память о прошлом для меня закрыта. Врачи говорили – последствия стресса, который я пережил в детстве. Наверное, они правы. Но сейчас это неважно. Идет война и я девятнадцатилетний красноармеец Андрей Погиба винтик огромной военной машины и защитник Родины…

Послышался шум. С запада еле слышный рев движков. Танки. Не иначе. Сколько точно, определить невозможно. Пять или шесть? Скорее всего, больше.

Вскоре шум стих, но зато в небе, двигаясь на восток, появились две девятки «юнкерсов». Ох, не просто так движение началось. Чует мое сердце, что вечером или завтра утром нам придется туго…

Тем временем дело к обеду. Меня сменили, и я отправился на позиции роты. Бойцы, полуголые и загорелые, на время отставив в сторону лопаты и кирки, набивали брюхо. На обед жидкий супчик, перловая каша, пара кусочков хлеба и чай.

В животе заурчало. Организм молодой и требовал пищи. Но сначала я доложился взводному, младшему лейтенанту Ерофееву. Рассказал про шум, который слышал, и он побежал к ротному.

Взяв свой котелок, я подошел к бачкам с едой, получил пайку и присел в окопе. Пока насыщался, появилась немецкая «рама». Разведчик кружил над нашими позициями, и я представил себе, что пилот видит сверху. Поле. Редкие рощи. На востоке густой лес. И перед ним неровные линии траншей.

– Не зря летает, сволочь, – посмотрев в небо, сказал кто-то из бойцов. – Наверное, скоро обстрел будет.

«Это само собой», – подумал я, но промолчал и кинул взгляд в сторону недостроенного блиндажа неподалеку.

От «рамы» отделилась темная точка, и по позициям разнесся истошный крик:

– Бомба!!!

Новички из последнего пополнения задергались, а ветераны сохранили спокойствие и правильно сделали. Разведчик бомбы бросает редко, а вот агитационными листовками сыплет постоянно.

Темная точка, приближаясь к земле, распалась еще на несколько, а потом еще. В воздухе закружились белые листы, и целый ворох опустился на наши окопы. Так и есть – листовки.

Сам того не желая, я подобрал одну из них и взгляд заскользил по тексту:

«Бойцы Красной Армии! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно! Интернациональные жидово-коммунистические преступники гонят вас на бойню. Они говорят, что немецкая армия собирается вас поработить, но это не правда. Солдаты Вермахта несут вам освобождение от большевистского ига.

Эта листовка служит пропуском для сдачи в плен. Гуманное отношение гарантируется. Помните о своих родных – вы нужны им. Всех, кто окажет сопротивление, ждет смерть».

– Отдай! – ко мне подскочил лейтенант Ерофеев и вырвал лист из рук.

Я не спорил. У командира приказ – уничтожать немецкие листовки. Если откажется, вмешается политрук и ему придется туго. Это понятно.

Лейтенант пробежал по траншее и собрал все листовки, какие смог. Неопытный еще. Другой бы старых бойцов заставил шевелиться, а он все сам да сам. Поэтому часть прокламаций уцелела. Не потому, что бойцы собирались сдаваться в плен, а просто им нужна бумага для самокруток. Я не курящий. Мне без надобности. А остальным что делать, когда табак еще есть, а бумаги на пять километров вокруг не найдешь? То-то же…

Обед закончился. Как и другие бойцы, я должен был взяться за лопату. Однако начался обстрел.

Противно завыли мины и, подхватив оружие, я юркнул в блиндаж и притих.

Череда взрывов прошлась по нашим позициям. Первая серия. Следом вторая и третья. Под обстрелом вся храбрость куда-то уходит и в голове только одна мысль:

«Лишь бы не в меня… Господи пронеси»…

Минометный обстрел продолжался четверть часа. А когда он закончился, я первым выбрался из блиндажа наружу и обнаружил, что часть траншеи засыпало грунтом. Кругом воронки, а над землей стелился едкий пороховой дым, и где-то невдалеке стонали люди.

– К бою! К бою! – из какой-то ямы выбрался обсыпанный землей лейтенант Ерофеев. – Санитары! Раненых в тыл! Живее!

Взвод занял оборону. В потерях не менее пяти человек, трех завалило в блиндаже, а остальных посекло осколками. Нас и так-то не особо много после выхода из окружения, человек пятнадцать во взводе, а у немцев танки с мотопехотой.

– Гранаты разбирайте!

По окопам с открытым вещмешком пробежал старшина Захаров, всучил мне две противотанковые гранаты и хлопнул по плечу:

– Держись, Андрий!

– Ага, – отозвался я и выглянул за бруствер.

Немцы шли в атаку. Семь танков, это только в пределах моей видимости, больше десяти бронетранспортеров, полтора десятка мотоциклов с пулеметами и, конечно же, пехота. Такого я даже под Смоленском не видел. Противник решил взломать оборону именно на участке нашего батальона и удержаться будет сложно.

Заговорили сорокопятки из приданного противотанкового дивизиона. Рано. Артиллеристы обнаружили себя раньше времени и немцы ответили. Танки открыли огонь. Они били по позициям дивизиона и сорокопятки замолчали. Видать, накрыло их или отходят. Неважно. Главное – делать, что должен. Карабин при мне. Шесть снаряженных обойм и сотня патронов в вещмешке. Гранат три, одна осколочная и две противотанковые. Могло быть и хуже. Например, дали бы вместо гранат бутылки с горючей жидкостью и воюй, как знаешь. А помимо того при мне еще трофейный немецкий штык-нож.

Над головой прошла пулеметная очередь, и я пригнулся. Но практически сразу услышал команду лейтенанта:

– Вз-во-од!!! Ого-нь!!!

Немцы в ста пятидесяти метрах, а мой карабин бьет на тысячу. Промазать сложно, если не лупить в белый свет, как в копеечку, и я открыл огонь.

Первая обойма закончилась быстро. Попал или нет? Разбираться нет времени и желания. Перезарядил оружие и снова начал стрелять. На этот раз более-менее прицельно.

Враги уже ближе. Они тоже стреляют, и кажется, все пули именно в меня. Вот-вот они вонзятся в тело и порвут его на куски. Но я уже знаю, что это самовнушение. СВОЮ ПУЛЮ ПОЧУЕШЬ. Так говорил старшина, и я ему почему-то верил. Может быть по той причине, что хотел верить.

Выстрел! Есть! Достал немца! Раскинув руки, он выронил винтовку и свалился.

Выстрел! Мимо!

Выстрел! Немец успел уйти с траектории.

Выстрел! Снова попал! Не убил гада, но задел!

Выстрел в пулеметчика на бронетранспортере! Промазал!

– Берегись! – окрикнули меня.

Я опустился на дно окопа и увидел, что прямо на меня идет танк. Громадная железная махина казалась несокрушимой, и захотелось убежать. Страх попытался овладеть мной, но я остался на месте и схватился за гранату. Не потому, что такой храбрый, а потому что действовал так, как меня учили.

Сминая не укрепленные деревом окопы, танк перевалился через них. Он прошел рядом, засыпал грунтом двух бойцов и стал разворачиваться.

«Если пойдет по окопам, – промелькнула у меня мысль, – всем плохо будет, и первым под гусеницами окажусь я».