Чужие руки - 2 - Алексей Лебедев

- Ведьмин сын! Чертов сын! Хонст, Хонст, покажи хвост!

Он старался не обращать внимания, тем более что и хвоста-то никакого не было. Он такой же как все, ничем не хуже. На него даже девушки заглядываются. Но не больше: водиться с сыном ведьмы запрещено. Даже дразнят его на расстоянии. Уйти бы куда-нибудь, где никто его не знает...

Из ближайшей избы вышла женщина в крестьянском платье.

- А ну, брысь, пострелята! Совсем человека затравили.

Мальчишки замолчали, но не ушли, рассредоточившись вдоль забора с независимым видом, готовые вновь начать преследование в любой момент.

Хонст тоже остановился и посмотрел на свою заступницу. Женщина быстро отвела глаза и проговорила нарочито грубо:

- А ты что бродишь здесь, душа неприкаянная? Мать помирает, а он шляется невесть где.

Хонст вздохнул и пошел дальше, к дому на краю леса, в стороне от других. С тягостным чувством переступил он порог, тихо прошел в комнату и вздрогнул, попав под пронзительный взгляд черных глаз.

Мать не спала. Приближающаяся смерть удивительным образом преобразила ее черты; полубезумный взор прояснился.

- Как ты похож на него! - раздался хриплый шепот. Подойди, я расскажу тебе о твоем отце.

Сердце тяжело забилось в груди Хонста. Наконец он узнает тайну своего происхождения! Сколько раз он грезил об отце - в ослепительно прекрасных мечтах и невыносимых кошмарах.

- Его называли колдуном, демоном, призраком... - шептала мать. - Не верь! Он был богом. Я поняла это, едва увидев его.

Я была дряхлой старухой и ждала смерти, а он дал мне жизнь, вторую молодость и любовь! Я любила его и ничего не боялась. Те, кто боялись, умерли... Он знал, что уйдет. Враги убили его, но остался ты. Я выносила тебя и выкормила. Теперь - твое время. Когда я умру, иди за реку, на запретный холм - там стояло его святилище. Сила придет к тебе...

Мать закашлялась. Изо рта брызнула кровь.

- Любимый, иду к тебе! - лицо ведьмы осветилось невыразимой радостью и счастьем, да так и застыло навсегда. Хонст закрыл ей глаза.

Словно в тумане, вышел он из дому. Невдалеке собирался народ, в основном почему-то мужчины. Некоторые держали в руках факелы. Был здесь и жрец в черной рясе, с позолоченным крестом. Увидев юношу, толпа затихла и молча подошла ближе.

- Ну что, ублюдок, проводил мать в пекло? - спросил один из мужчин, со свирепым взглядом и черной бородой.

Хонст кивнул, не в силах вымолвить ни слова. На глаза наворачивались слезы.

- Да будет сие гнездо зла очищено огнем! - провозгласил жрец, нервно сжимая крест в вытянутой руке. - Да покинут нас демоны, да будут низвергнуты в бездну!

- Слышь, парень, - перевел все тот же бородач. - Иди в дом. Отправим тебя в ад вместе с матушкой.

Хонст наконец понял, что происходит: его хотят сжечь заживо. Бежать? Но враги обступили со всех сторон. Его могут забить до смерти. Потихоньку пятясь назад, Хонст прошмыгнул в дом и запер дверь на задвижку. Родные стены давали ложное ощущение безопасности. Под окнами слышались молитвы жреца и ругань мужиков. Запахло дымом. Дом горел - никаких сомнений. Кашляя, Хонст бесцельно бродил по избе. Ему вдруг пришло в голову, что все происходящее - только кошмар, одна из грез, посетивших его в любимом месте уединения у Темной реки. Надо проснуться!

У него получилось. В лицо ударил ветер. Солнце клонилось к западу. Отдышавшись немного, Хонст оглянулся и увидел горящий дом своей матери. Вокруг бесновалась толпа. "Иди за реку, на запретный холм..." Похоже, ничего другого не оставалось.

3.

Ивин решил ознакомиться с материалами, переданными ему Синицыным, по дороге на Фонтау. Нескольких дней полета для этого было более чем достаточно. Не без усмешки сыщик отметил, что данные разведки в основном сводились к обзорам прессы, а аналитические разработки отличались не столько глубиной, сколь глубокомыслием. Люди старательно отрабатывали свой хлеб.

Сложившуюся за последние сто лет политическую систему Вейрии следовало бы охарактеризовать как полуторапартийную. Правящая партия консерваторов бессменно стояла у кормила власти, поддерживая статус-кво. Остальные партии по-настоящему не претендовали на власть, ограничиваясь достаточно беззубой критикой, и служили скорее для удовлетворения амбиций своих лидеров. Шла игра в политику, плелись мелкие интриги, поднимались бури в стакане воды.

Радикал-оптимистическая партия казалась совершенно новым явлением. Не будучи официально зарегистрированной, не участвуя в выборах и не стремясь к этому, эта организация за несколько лет создала себе имидж таинственной и грозной силы. О ней говорили со страхом и восхищением. Неуклюжая правительственная пропаганда играла только на руку радикал-оптимистам, а безуспешность попыток органов госбезопасности пресечь деятельность экстремистов вызывала молчаливое одобрение населения, не питавшего теплых чувств к спецслужбам. Массовое сознание изнывало от скуки и пустоты жизни; обыватель жаждал острых ощущений - и он получил их сполна.

Государственный переворот превратился в захватывающий спектакль, непрекращающееся грандиозное шоу. Продолжались аресты, разоблачались все новые факты коррупции и злоупотреблений, выносились на всеобщее обсуждение подробности общественной и личной жизни членов партии и правительства. Параллельно строились самые радужные планы и грандиозные проекты, создавались новые рабочие места, шли митинги в поддержку нового порядка. Сам товарищ Мьор регулярно появлялся на экранах телевизоров, внушая народу идеалы радикал-оптимизма и разъясняя политику партии. Все происходящее было в какой-то степени продолжением прежнего балагана, только теперь в нем лилась кровь, а не клюквенный сок.

Ивин понял, что имел в виду полковник, говоря об "опаснейшем прецеденте". Перебирая в уме известные ему миры, сыщик сразу выделил несколько, где подобная постановка была бы возможна - при талантливых режиссерах. Впрочем, Синицын ошибался в одном: он недооценивал Мьора. А Мьор был исключением во многих отношениях. По-настоящему неясными оставались мотивы его поведения; очевидность здесь только мешала. Возможно, мотивы эти лежали вообще за гранью человеческого понимания и логики.

В последней своей речи Мьор коснулся двух специфических для Фонтау проблем. Выражая глубокую озабоченность продолжающимся вырождением вейров, он возвестил новую государственную программу "Здоровье нации". Всем гражданам надлежало пройти обязательное медицинское обследование и получить генетические паспорта. Вейры со здоровыми генами должны были занять в обществе привилегированное положение. Сосуществование нормальных граждан и выродков признавалось противоестественным и вредным для здоровья нации, а проводимая прежним правительством политика терпимости и согласия - преступной. Выродков ждали гетто, лагеря и эфтаназия - в особо тяжелых случаях. Готовился закон об уничтожении неполноценных детей и превентивных абортах.