Никому не доверяй - Сойер Мерил

– Эй, Хоук! Спишь на ходу? – послышался голос сзади.

Броуди мгновенно развернулся и увидел, что в хижину вошел еще один «тюлень», а он даже не услышал его приближения. Потерять бдительность до такой степени! Ведь Сиудад-дель-Эсте – настоящий рай для террористов и преступников всех мастей, и расслабиться здесь – все равно что подписать себе смертный приговор.

Джейк Уайлдер стянул с себя насквозь пропотевшую футболку и ею же стал стирать с лица маскировочную раскраску.

– Чем это ты зачитался? – поинтересовался он. – Любовным посланием от своей лапочки?

– Да нет, какой-то псих прислал.

По второй странице Броуди только скользнул взглядом – у него не было никакого желания читать ее. Он уже собрался смять письмо и швырнуть в угол, куда они бросали всякий мусор, но в этот момент его внимание привлекла фотография, прикрепленная к последней странице.

– Твою мать! – только и смог выругаться он сквозь стиснутые зубы.

Заинтересовавшись столь бурной реакцией, Джейк перегнулся через плечо товарища и тоже посмотрел на снимок.

– Гляди-ка, Хоук, ты тут прямо кинозвезда! Принарядился так, что хоть сейчас на великосветский прием. Кто бы мог подумать!

Броуди был слишком подавлен, чтобы реагировать на шпильки Джейка. Мужчина на фотографии действительно мог бы быть им самим, вот только… он им не был. Хотя у него были такие же густые темные волосы и квадратная челюсть, такие же проницательные темно-синие глаза под прямыми бровями. Объектив фотоаппарата захватил незнакомца на уровне груди, поэтому было трудно определить его рост. Однако широкий размах плеч указывал на то, что в нем не меньше метра девяноста.

– Подожди-ка минутку, – снова заговорил Джейк, – это ведь не ты! У него нет шрама! – И он указал пальцем на бровь незнакомца.

Непроизвольным жестом Броуди поднял руку и прикоснулся к своей брови, вспоминая о той знаменательной драке, что случилась больше двадцати лет назад. Ему было тогда всего семь, и его постоянно преследовал один из школьных хулиганов. В то время Броуди представлял собой легкую добычу, поскольку был чересчур слаб и тщедушен для своего возраста. Но он понимал, что если не постоит за себя, то ему суждено до конца жизни оставаться «мальчиком для битья» и жертвой издевательств со стороны любого наглого громилы.

Он не вышел победителем из той драки, но все же не дал себя в обиду, отделавшись лишь рассеченной бровью и залитой кровью рубашкой. Тогда он и заработал этот шрам, который на всю жизнь стал для него символом уверенности в собственных силах.

Они с матерью никогда не оставались подолгу на одном и том же месте, постоянно переезжая из города в город, поэтому Броуди приходилось отстаивать свою честь снова и снова, но теперь это было проще. Шрам, полученный в той, самой первой, драке придавал ему мужества, поэтому с течением времени он все чаще выходил из этих сражений победителем.

Однако сам Броуди не сделался хулиганом и громилой, даже когда стал выше и гораздо сильнее большинства своих сверстников. Скорее наоборот: печальный опыт детства заставлял его вступать в схватку с хулиганьем, защищая слабых, даже в тех случаях, когда ему самому ничто не угрожало.

Сейчас шрам был бы незаметен, если бы тогда мать отвела его к доктору, чтобы наложить швы. Но в то время они жили так бедно, что денег зачастую не хватало даже на еду, а уж про походы к врачам речи и вовсе быть не могло. «Держись, мальчик, – говорила ему в таких случаях мама. – Ты – моя единственная опора!»

Этот шрам, рассекший его бровь на две части, отчего одна из них была чуть выше другой, Броуди не променял бы ни на что. Да и ради чего? Чтобы выглядеть таким же лощеным и безупречным, как этот тип на фотоснимке? К черту! Броуди нравилось, что шрам придает его лицу чуть угрожающее выражение. Женщины шутили, что из-за шрама он выглядит опасным, и, учитывая род его занятий, были гораздо ближе к истине, нежели сами подозревали.

– Так что это за парень на фотографии? – поинтересовался Джейк. – Он просто вылитый ты. Черные волосы, голубые глаза, даже ямочка на подбородке – и то твоя!

– Черт бы меня подрал, если я знаю.

Джейк отошел в другой конец хижины и вынул из жестяного ящика банку теплой кока-колы, а Броуди тем временем перевернул фотографию. На обороте была одна-единственная фраза: «Это твой брат-близнец».

– Брат-близнец… – ошеломленно прошептал Броуди.

Он снова посмотрел на снимок, и в его сознании возник образ матери. Неужели у нее, единственного человека, которого он боготворил на протяжении всей своей жизни, были от него какие-то секреты?

Броуди бесчисленное число раз задавал Матери вопросы о своем отце, но Линда Хоук неизменно отделывалась одними и теми же туманными объяснениями, которые больше походили на отговорки. Броуди хотелось знать об отце еще что-то, кроме того, что он погиб в автомобильной катастрофе. Но когда мальчик просил рассказать подробнее, обычным ответом было: «Я не могу об этом говорить. Мне слишком тяжело».

Медленно, вникая в каждое слово, он еще раз перечитал письмо. Внизу стояла напечатанная также йа компьютере подпись: Джанкарло Хоук. А еще ниже – строчка, написанная от руки. Скорее даже не написанная, а нацарапанная, словно куриной лапой. Броуди с большим трудом удалось разобрать эти каракули: «Сынок, приезжай поскорее. Мне нужна твоя помощь. Мои враги все ближе. И никому не верь».

Виктория Андерсон медленно покачивалась в кресле-качалке на лужайке перед домом и смотрела в освещенное луной небо над Напа-Вэлли. Было уже почти три часа ночи. Со стороны ближайших виноградников, а также гостиницы «Серебряная луна» не доносилось ни звука. Даже сверчки угомонились на ночь.

Еще несколько часов назад легкий ветер приносил сладкий запах спелого винограда и голоса людей, месивших виноград босыми ногами в больших деревянных чанах. Ягоды издавна давили именно таким образом, и некоторые мелкие винодельческие фирмы применяли этот дедовский способ до сих пор. Однако теперь большинство виноделов перешли, конечно, к современным технологиям и использовали для этих целей машины.

– Почему тебе не спится, Тори? – спросила она саму себя. – В чем дело?

В который раз просыпалась она в неурочный ночной час, испытывая щемящее чувство одиночества и ненужности! Когда она наконец сумеет отделаться от навязчивого прошлого и жить сегодняшним днем?

Виктория подняла глаза к звездам, что подмигивали ей с черного бархата неба, но они, как обычно, не дали ответа на мучивший ее вопрос. Лежавший у ее ног лабрадор-ретривер по кличке Пини то ли всхрапнул, то ли издал тяжелый вздох. Тори опустила руку и успокаивающе потрепала пса по загривку. Сколько долгих ночей преданный Пини провел вот так, у ее ног, не желая оставлять хозяйку одну во время ее долгих бессонных бдений! Не сосчитать.

В лунном свете на ее безымянном пальце блеснуло изумительное кольцо с большим бриллиантом, ограненным в форме груши. При виде этого кольца никто не мог удержаться от восхищенного восклицания, отчего Виктория неизменно испытывала неловкость. Это кольцо подарил ей Эллиот в день их помолвки.

– Ах, Пини, я должна вернуть это кольцо! – проговорила она вслух. – Я не могу выйти замуж за Эллиота.

А с какой стати ей вообще в свое время взбрело в голову, что она сумеет решиться на этот шаг?! Даже несмотря на то, что со дня смерти Коннора минуло уже пять лет, Тори не представляла себе, что кто-то сможет занять его место. Эллиот нравился ей: импонировало его упорство, великолепное чувство юмора и преданность семье. Он олицетворял все, что ей хотелось бы видеть в мужчине, и все же… чего-то не хватало. И было бы нечестно притворяться, что это ее состояние является временным – даже такой мужчина, как Эллиот, был не способен залечить ее душевные раны.

– Может, я не могу спать из-за того, что чувствую себя виноватой перед ним? – пробормотала Тори, пропуская мягкую шерсть собаки между пальцев. – Нет, не стоило мне принимать от него это кольцо!