Вы только не обижайтесь - Барбара Серанелла

Слизняк – не первый призрак ее прошлой жизни. Она нашла простой способ избавляться от них – бывших приятелей-наркоманов, которые, почуяв надежду поживиться, каким-то образом умудрялись ее отыскать. Они приходили к ней с рассказами о невезухе, излагали свои истории с печальными лицами и искренними интонациями. Может, им казалось, что, протрезвев и перестав употреблять наркоту, она лишилась памяти. Что раз она перешла в другую команду, то теперь не распознает их фокусов. Она убедилась, что проще им потворствовать: выслушать их глупости и поддакнуть, что жизнь страшно несправедлива. А потом она одалживала им денег – обычно двадцатку (но никогда больше пятидесяти долларов) – и они обещали расплатиться с ней, как только «встанут на ноги». По второму разу должники не появлялись. «Одолженные» деньги были недорогой платой за уверенность в том, что они больше не вернутся.

– И сколько тебе нужно, чтобы выплыть? – спросила она, потянувшись за бумажником.

Она носила бумажник в заднем кармане, как это делают мужчины. Может, этот водопроводчик был прав? Она посмотрела в сторону мастерской: Джек наблюдал за ней. Он постучал пальцем по часам.

– Мне нужно работать, – повторила она.

Слизняк увидел, что она достает бумажник. Возможно, он даже не заметил, как облизнулся.

– Знаешь, – неожиданно сообщил он, – я теперь отец. У меня дочка, совсем еще малышка.

Манч показалось, что молния ударила куда-то между ее сердцем и желудком. Он всегда умел найти у человека самое уязвимое место. Разве это не он научил ее, как вычислить лоха и воспользоваться его слабостями? Она попыталась сообразить, мог ли он узнать о рубцах внутри ее тела, сделавших ее бесплодной. Это не тайна – она рассказывала об этом на собраниях общества Анонимных Алкоголиков. Но на встречи она ходила здесь, в Сан-Фернандо. Мог он как-то об этом узнать?

– Молодец, – проговорила она. – А кто мать?

– Карен.

– Та, что работала в телефонной компании?

Манч помнила ее: Карен ничего не стоило облапошить и вытянуть у нее двадцатку. Слизняк забирал у нее деньги во время обеденного перерыва, пока Манч дожидалась его в такси с включенным счетчиком.

– Да, та самая.

Она почувствовала неприятную волну жара, пробежавшую по шее до затылка. Пора было сыграть в игру «Назови это чувство». Чувства были чем-то новым, еще одним сомнительным подарком незамутненного сознания. Раньше вопрос о них не вставал. Раньше, если бы кому-то вздумалось спросить у Манч, как она себя чувствует или какое чувство испытывает, у нее нашлось бы всего два ответа: «по кайфу» или «ломает» – хорошо или ужасно. Теперь ей открылось множество самых разных эмоций.

В первые месяцы реабилитационного курса ее наставница, Руби, сводила Манч с ума вопросами о том, как у нее дела, что она чувствует. Наконец Манч ей ответила: она чувствует злость. Тогда Руби терпеливо объяснила ей, что злость – это не чувство. Это реакция. Выйди за пределы злости, сказала Руби. Это – щит, латы.

Манч посмотрела на Слизняка. У него ребенок. У него и Карен ребенок. Какие чувства это у нее вызвало? Думать долго не пришлось.

Руби говорила, что когда-нибудь Манч сможет усыновить ребенка. Руби вообще много чего обещала ей в туманном будущем. Например, что когда-то она выйдет замуж. Конечно, ответила Манч, и такое может случиться, но сначала ей нужно хотя бы пойти на свидание.

– А от меня-то тебе что надо? – спросила она.

– Хочу, чтобы ты познакомилась с моей малышкой, – ответил он.

– Что скажет на это Карен?

– Карен умерла. Передозировка.

У него затуманились глаза. Не знай она его так хорошо, то решила бы, что ему действительно грустно. Эта мысль ее раздосадовала. «Опять ревность?» – подумала она.

– Я живу в Венис, – сказал он. – Ты засмеешься, когда узнаешь где.

Он поднял овальный резиновый брелок для ключей с выдавленной цифрой «6». На стальном кольце висел один ключ.

– Что? Снова в Тортилья-Флэт? Там столько счастливых воспоминаний!

– Кое-какие есть, ты не сможешь это отрицать. По правде говоря, я уже несколько дней не был дома.

– Стало слишком жарко? – спросила она.

Он улыбнулся той самой, хорошо знакомой, приводящей ее в ярость улыбкой, словно бы говорящей: «Знаю, я вел себя нехорошо, но, наверное, поступлю так снова». Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержать расплывающиеся губы. Глаза у него так и сияют. Как можно научиться заставлять глаза светиться?

– Кто сейчас присматривает за твоей дочкой? – спросила она.

– Соседка.

– Как вы назвали девочку?

Черт! Зачем она лезет в эту историю? «Забудь про ее имя, – сказала она себе. – Забудь о неуместной преданности старым товарищам». Она уже не принадлежит этому миру. Война закончена. Она сдалась.

– Эйша.

– Эйша? – переспросила она, качая головой. Ну и имечко! Она отвернулась. Надо работать.

Вся эта дурь ей ни к чему.

Манч направилась к «кадиллаку», который ремонтировала, – у него подтекал водяной насос. Слизняк шел за ней, и она невольно подумала о своей походке – о том, что не качает бедрами. Ботинки со стальными носками – неподходящая обувь для сексапильной походки.

– На самом деле, – сказал он, – я хочу не только показать тебе ребенка. Надо еще кое-что сделать.

– Не сомневаюсь.

Она решительно сунула руки за радиатор, пытаясь добраться до четырех болтов, державших вентилятор. За эту поспешность позже ей придется расплачиваться. Водой с мылом не удастся полностью смыть кусочки стекловолокна, которые вопьются в кожу. Руки будут зудеть несколько дней.

Слизняк облокотился на крыло и подсунул голову под капот.

– Тебе всего-то и надо отвезти малышку к моей сестре и захватить в комнате кое-какие вещи. В основном детские – одежду, сиденье для машины, пару игрушек.

Она приостановилась, охваченная противоречивыми чувствами: прошлое поманило ее к себе. Ностальгически вспомнился Венис-Бич – она жила там так долго! Привычные места: тротуар, круг, Хукер-Хилл, «Такси Саншайн». То был ее дом; то были годы, когда она знала, кто она и что делает, «Подумай еще, – велела она себе. – Вспомни, сколько неприятностей было в той прежней жизни: необходимость скрываться, постоянный страх, безнадежность».

– Я не бываю в Венис, – заявила она.

– Я не прошу тебя там поселиться, – сказал он. – Просто заскочи ненадолго. Ты пробудешь там всего пару минут.

– А что твоя сестра? Пусть в Венис едет Лайза.

– Она вроде как закрыла мне кредит.

– Ты хочешь сказать, ей надоели твои истории.

– Нет, – возразил он. – Видишь ли, те типы…

– Не надо мне ничего рассказывать. Мне не интересно.

Она зажала сигарету зубами – руки должны быть свободны, пока она станет заниматься храповиком. Дым попал ей в глаза, она сощурилась, нахмурила брови и в конце концов, чтобы перестать гримасничать, выбросила окурок.

– Но ты ведь съездишь? – спросил он, поигрывая ключом.

Она смотрела на него молча, подбирая слова для ответа.

– Ты моя единственная надежда, – добавил он.

– Не морочь мне голову! Я не желаю быть ничьей единственной надеждой! Не для того я завязала, чтобы вытаскивать идиотов из болота. Во что бы ты ни влип, это – твоя проблема. Я ни во что ввязываться не стану.

– Ты изменилась.

– Вот это я и пытаюсь тебе объяснить.

– Раньше ты не была такой бессердечной.

Манч хотелось возразить, что дело не в этом. Вовсе она не бессердечная. Пока она пила и ширялась, она скрутила все чувства в тугой узел и спрятала глубоко в себе. В такое темное и пустынное место, что никто до них добраться не мог. Она надеялась, что когда-нибудь все, что было в ней ранимого, засохнет и отомрет, избавив ее от той боли, которую приносит жизнь. Но все получилось не так. И теперь, когда она решила выбраться из дерьма, ей нужна осторожность. Ему никогда не понять, что ей приходится бороться с собой ежедневно. И она не стала ничего говорить. Пусть думает что хочет.

Слизняк выпрямился, крыло качнулось и чуть поднялось. В отражении лобового стекла «кадиллака» она видела, как он забрался в кабину пикапа и разочарованно покачал головой. Он что-то сказал своему пассажиру, тот закивал, отвечая.

Это ее разозлило. Кто он, к черту, такой, чтобы ее осуждать? Ведь это он обделался, так?

Костяшками пальцев она ударились о холодную сталь мотора, а с откручиваемого болта слетела муфта. Ну вот, и это все из-за него! Она почувствовала, как на глазах выступают слезы.

Чувства – это дрянь, ломает от них похуже, чем от наркотиков.

А потом Манч опустила глаза и увидела, что ключ Слизняк оставил на крыле.

2

Часа два Манч потела над обломившимися болтами. Манч припомнилось – или она что-то путает? – как на курсах повышения квалификации в Колледже Вест-Валли преподаватель объяснял причину таких поломок: все дело в электролизе. Хотя ей нравилось это слово, которое так вкусно каталось на языке, ей все же казалось, что электролиз – слишком легкомысленное название для явления, которое доставляет столько неприятностей.