Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Джеймс Бернс

Организации имели шанс выдержать испытание временем. Своим отказом создавать сильные организации для проведения социальной политики Рузвельт дал гарантии, что правительство не контролирует внутреннюю жизнь общества. В то время как внушительные остатки президентского правления, военно-промышленный комплекс и другие формы государственного контроля военного времени сохранялись, доминирование администрации в американском обществе заканчивалось вместе с войной. Стандарты и механизмы, которые гарантировали бы прекращение социальных антагонизмов, усилившихся в годы войны, следовало создавать в мирное время. Некоторые новые катализаторы интеграции в сочетании с предвоенными критериями и опытом мобилизации должны были объединить города черных и пригороды белых, обширные бюрократические пласты, контролирующие сферы военную и социального обеспечения, уравновесить рост браков и разводов, примирить разочарованных студентов и разработчиков оружия в университетских городках. Городские беспорядки, распад семей, беспомощная бюрократия и война университетских городков — цена неспособности обеспечить такое объединение.

— ...В этой войне у Америки нет двух фронтов, — говорил президент в начале года. — У нее только один фронт... Когда мы говорим о тотальных усилиях, то имеем в виду заводы и пашни, шахты и поля боев, — мы имеем в виду солдат и гражданских лиц, граждан и правительство.

Возвышенные слова и, возможно, справедливые в том смысле, который придавал им Рузвельт. Но в действительности на третий год войны выявилось противоречие в методе ее ведения Америкой, приобретавшее в долговременной перспективе гораздо большую значимость, чем согласие, которого добивался президент.

С одной стороны, американцы оказывали военным усилиям массовую поддержку. В июне 1944 года президент с гордостью сообщил в беседе у камелька, что при наличии около 67 миллионов лиц, получающих в какой-либо форме доход, 81 миллион родителей и детей приобрели более 600 миллионов облигаций на общую сумму более 32 миллиардов долларов. Американцы заложили почти 20 миллионов садов победы; домохозяйки консервировали 3 миллиарда кварт фруктов и овощей в год. Бойскауты под девизом «Выбросим ось на свалку» собирали вышедшие из употребления велосипеды и металлолом. В городах глубинки бойцы гражданской обороны все еще дежурили на ключевых объектах, имея при себе ведра с песком и малогабаритными переносными насосами; внимательно вглядывались в небо, стремясь обнаружить вражеские самолеты, которые так никогда и не появились.

С другой стороны, наблюдалось мало признаков, что, по мере того как американские солдаты все чаще вступали в сражения с врагом, росло и углублялось понимание общественностью смысла войны. Тщательно изучив общественные настроения, Джером Брунер обнаружил в 1944 году, что люди, считая свое участие в войне борьбой за свободу и демократию, полагают, что страна вступила в войну не ради этих идеалов:

— Наша страна присоединилась к войне потому, что этого требовали интересы безопасности.

Показательным он считает отношение общественности к важным документам войны. Через несколько недель после конференции, принявшей Атлантическую хартию, около трех четвертей американцев помнили, что состоялась встреча двух западных лидеров и на ней одобрена какая-то хартия. Через пять месяцев менее четверти американцев помнили о существовании Атлантической хартии. То же самое исследователь обнаружил и в отношении «четырех свобод» Рузвельта. Лишь горстка людей выдвигала возражения против какого-либо из четырех пунктов, тем не менее они не стали каким-нибудь воодушевляющим символом для будущего.

«Нэйшн» поспешила возложить вину за это на Рузвельта. Американцы спрашивают, за что мы сражаемся и в чем состоит наша внешняя политика. Спрашивают об этом Рузвельта и Халла — и не получают ответа. Происходят долгие, горячие споры: не считает ли Джонни, что он сражается просто за маму и пирог с брусникой? «Другую сторону» войны — черный и серый рынки, широко распространившуюся кражу продовольственных карточек, спекуляцию — наблюдатели приводили как доказательство отсутствия у людей цели и веры.

В этом отношении Рузвельт не заставлял критиков долго ждать ответа. Не он ли снова и снова провозглашал цели войны с должным красноречием? В конце марта президент опять напомнил об этом — в более резкой и концентрированной форме.

— Объединенные Нации, — говорил он, — сражаются за такой мир, в котором не существуют тирания и агрессия; за мир, основанный на принципах свободы, равенства и справедливости; за мир, в котором все люди независимо от расы, цвета кожи или веры живут в безопасности, где уважают честь и достоинство.

Президент с выражением зачитал это заявление перед репортерами и добавил:

— Некоторые из вас бродят здесь, спрашивая коридорного, есть у нас внешняя политика или нет. Думаю, это весьма перспективное занятие.

Были и такие, кого президент удивлял. Джон Дос Пассос, исследуя настроения жителей Вашингтона военного времени, сталкивался с мнениями о безмятежности Белого дома. Он спрашивал у приятеля, работавшего там, не препятствует ли сам государственный статус Белого дома общению президента со страной; не находится ли это место под стеклянным колпаком. Приятель допускал, что президент утратил связь с реальной жизнью людей, с тем, что они делают, думают, чувствуют. Другой приятель, «близкий к Белому дому», думал иначе; говорил Дос Пассосу, что каждый раз, когда президент совершает поездку куда-нибудь, он возвращается окрепшим. Возможно, это немного напоминает греческий миф о титане, который терял силы, как только переставал касаться земли. Но президент, как полагают некоторые, все еще встречается со старыми друзьями, уделяя этому немало времени. Разве люди побоятся сообщить ему дурные новости? Президент имеет особый талант общаться с ними.

Позднее Дос Пассос наблюдал президента на пресс-конференции. Обратил внимание на двух агентов службы безопасности за креслом президента; на зеленую лужайку, спускавшуюся к ряду больших деревьев; на примечательный нос и лоб президента на фоне голубизны Тихого океана, изображенной на глобусе, находившемся позади Рузвельта. Сам он имел мальчишески задорный вид, когда говорил о войне, надувал щеки, подыскивая нужное слово, поднимал вверх брови, чесал затылок, готовясь выпалить ответ. Когда разговор касался забастовок, нормирования продуктов и контроля над ценами, облик президента, по наблюдению Дос Пассоса, менялся. Рузвельт становился более резким и раздражительным; лицо его приобретало усталое выражение, какое бывает у человека, который задерживается на рабочем месте допоздна и проводит бессонные ночи.