Метаморфозы вампиров (сборник) - Колин Уилсон

После окончания разговора с Грау мы чувствовали себя необычайно счастливыми и освежёнными, словно пробудившись после глубокого и спокойного сна. Флейшман снова выглядел по-прежнему. Его жена, принёсшая нам кофе, до этого явно с трудом сдерживавшая враждебное отношение к Райху и ко мне, смотрела на него в изумлении и, очевидно, изменила своё отношение к нам. Между прочим, интересно отметить, что нескрываемая нежность Флейшмана к ней — она была на тридцать лет моложе его, и они поженились всего год назад — как-то сама передалась нам с Райхом, и мы смотрели на неё с любовью — как к своей собственной женщине, — смешанной со страстью и интимным знанием её тела. Она просто попала в наш телепатический круг и по существу стала женой всех нас троих. Следует также отметить, что страсть, которую испытывали Райх и я, не была обыкновенным мужским желанием овладеть незнакомой женщиной, так как мы, так сказать, уже овладели ей — через Флейшмана.

К трём часам ночи репортёры в вертолётах устали нас караулить, кроме того, их число было гораздо больше разрешённого Нормами городской воздушной безопасности. Но толпа на улице не уменьшилась, и улица была забита машинами со спящими журналистами. Мы поднялись на чердак и подставили лестницу к световому люку. В три двадцать над домом раздался звук вертолёта, и мы быстро открыли люк. Вертолёт завис, и оттуда нам сбросили верёвочную лестницу, по которой Флейшман, я и затем Райх залезли быстро, как только могли — прежде чем репортёры внизу смогли понять, что происходит. Братья Грау помогли нам забраться в машину, втянули лестницу, и вертолёт отлетел с максимальной взлётной скоростью. Операция была проведена без сучка и задоринки. Журналисты были уверены, что мы никак не могли вызвать вертолёт, поскольку у них в машинах были перехватывающие устройства (конечно же, строго запрещённые). Поэтому, если кто-то из них и заметил летящую машину, то они скорее всего решили, что это ещё один репортёр или же патруль Службы воздушной безопасности. Во всяком случае, мы добрались до аэропорта без признаков преследования. Пилот предварительно радировал на ракету, и к трём тридцати пяти мы уже были на пути в Париж. Мы решили, что нашим следующим делом будет разговор с Жоржем Рибо.

С рассветом мы приземлились на Ле-Бурже. Конечно, мы могли бы сесть в более удобном воздушном аэропорту над Елисейскими Полями, но там надо было посылать запрос на посадку, а это могло привлечь репортёров. Поэтому мы взяли воздушное такси от Ле-Бурже до центра Парижа, и уже через двадцать минут были на месте.

Теперь нас было пятеро, и мы были почти неуязвимы — до тех пор, пока кто-нибудь случайно нас не узнает. Но с нашими разумами, "соединёнными последовательно", мы могли создать нечто вроде стены, чтобы отклонить внимание любого, кому случится взглянуть на нас. Естественно, люди "видели" нас, но восприниматьнас они не могли. Способность к пониманию или усвоению зависит от способности к восприятию (что иллюстрируется, например, случаем, когда вы читаете что-нибудь, а ваши мысли при этом где-то далеко). Большинство предметов, на которые мы смотрим, не воспринимаются нами должным образом просто потому, что они не заслуживают нашего внимания. Вот и мы не допускали "замыкания внимания" на нас какого-нибудь зеваки — по тому же принципу, что и давать собаке палку в пасть, чтобы она не кусалась. Идя по Парижу, мы были фактически невидимы.

Наша единственная надежда возлагалась на внезапность. Если Паразиты следили за нами, то нам уже ничто не могло помочь встретиться с Жоржем Рибо, поскольку они могли предупредить его ещё за несколько часов до нашего появления. Но, с другой стороны, предыдущей ночью они потерпели сокрушительное поражение, и вполне могли потерять свою бдительность. На это-то мы и надеялись.

Нам пришлось подобрать газету, чтобы выяснить, где находится Рибо — сейчас он был известен, как никогда прежде. Оставленный кем-то экземпляр "Пари Суар" поведал нам, что Рибо был в клинике "Кьюрел" на бульваре Гаусмана, где оправлялся от какого-то нервного потрясения — мы знали, что это означает.

Теперь необходимо было применить силу, хотя мы всё ещё противились самой мысли об этом. Клиника была слишком мала, чтобы проникнуть в неё незамеченными. Но время — пять утра — гарантировало, что народу там будет мало. Заспанный дежурный, возмущаясь, выглянул из своей комнаты, и пять разумов схватили его, сжав его намного сильнее, чем это могли бы сделать пять пар наших рук. Он глазел на нас, не понимая, что происходит. Флейшман мягко спросил его: "Вы знаете, в какой палате находится Рибо?" Он полубессознательно кивнул — нам пришлось ослабить свою хватку, чтобы позволить сделать ему даже это. "Отведите нас к нему," — велел Флейшман. Человек открыл автоматическую дверь и повёл нас внутрь. Появившаяся медсестра поспешила было к нам навстречу со словами: "И куда это вы собираетесь идти?" — но секундой позже она уже также энергично вела нас по коридорам. Мы спросили её, почему здесь нет журналистов.

— В девять мсье Рибо даёт пресс-конференцию, — ответила она. У неё хватило воли добавить: — Думаю, вы могли бы подождать до тех пор.

Мы встретили двух ночных нянь, но они, должно быть, сочли наш визит вполне естественным. Палата Рибо находилась на самом верхнем этаже здания — это была специальная отдельная палата. Двери в эту секцию открывались только специальным кодом, но, к счастью, ночной дежурный знал его. Флейшман сказал спокойно:

— Теперь, мадам, нам придётся попросить вас подождать снаружи, и не пытайтесь уйти. Мы не причиним пациенту вреда. — В этом, конечно, мы не были совсем уверены, Флейшман сказал это, чтобы успокоить её.

Райх отодвинул занавеску, и шум разбудил Рибо. Он был небрит и выглядел очень больным. Увидев нас, он на какой-то миг безучастно уставился на нас, затем произнёс: "А, это вы, господа. Я знал, что вы можете прийти."

Я заглянул в его мозг, и увиденное ужаснуло меня. Он выглядел словно город, все жители которого были вырезаны, а на их месте расположились солдаты. В нём не было Паразитов — в этом просто не было необходимости. Рибо в ужасе сдался им, и они проникли в его мозг и захватили все его центры привычек. Разрушив их, они фактически сделали его беспомощным, так как теперь каждое действие ему приходилось делать с невероятным усилием, через напряжение своей воли. Мы совершаем большинство своих жизненных актов посредством этих центров: дышим, едим, перевариваем пищу, читаем, отвечаем другим людям. В некоторых случаях — у актёра, например — эти центры по существу являются результатом усилий всей его жизни. Чем замечательнее актёр, тем больше он полагается на свои привычки, и только высшие пики проявления его искусства обязаны его свободной воле. Уничтожить на глазах человека его центры привычек гораздо более жестоко, чем убить его жену и детей. Это его совершенно оголяет, делает его жизнь такой же невозможной, как если бы с него содрали кожу. И Паразиты сделали это, а затем быстро заменили старые центры новыми. Некоторые из них были сохранены: отвечающие за дыхание, речь, манеру поведения (которые наиболее важны, чтобы убедить людей, что он тот же самый Рибо и находится в здравом уме). Другие же были устранены полностью — например, привычка к глубокомыслию. Также был установлен ряд новых реакций. Мы стали "врагами" и возбуждали в нём безграничную ненависть и отвращение. По существу, он чувствовал это по своей собственной воле, но если бы он не сделал такой выбор, половина его центров снова была бы уничтожена. Другими словами, сдавшись Паразитам, он остался "свободным человеком" — в том смысле, что был жив и мог сам определять свои поступки. Но его сознание было на их условиях: либо такое, либо вообще никакого. Он был полным рабом, как человек с приставленным к виску пистолетом.