Хаидэ - Елена Блонди

— Княгиня? — ошеломленно бормотал Хетис вслед, — княгиня…

Белая тонкая лошадь бежала по волнам прозрачного полотна, поднимая и опуская точеные ноги с щетками светло-серой шерсти. И Эргос, проводив ее взглядом, еще раз повернулся, на этот раз к большому дому, крикливо украшенному яркими фресками и расписными статуями.

Там, в перистиле Мелетиос и Даориций, восседая на низких клине, вежливо общались с хмельным Периклом, а за кадкой, в которой кустился олеандр, усыпанный розовыми цветами, стояла Алкиноя, мрачно глядя на беседующих. Поодаль бегал Теопатр, волоча за собой игрушечную повозку. Подбежав к сестре, пнул ее в голень босой ногой и убежал, корча рожи. Шепча плохие слова, Алкиноя рванулась за братом, но раздумала и, повернув к задней двери дома, быстро пошла узким коридором к маленькой кладовке.

Эргос плыл следом, не делая шагов, и все так же держа в руке поводья порученных ему Казымом коней.

В тесной кладовке Алкиноя бросила на пол затрепанную куклу. Тихо ступая, подошла к деревянной крышке подпола, с усилием подняла за железное кольцо одну створку. Встала на каменную ступень, шепча охранные слова трясущимися губами.

Огибая девочку, Эргос вытянул невидимую руку. Коснулся круглой щеки, дунул на волосы и, усмехнувшись, ухнул совой в розовое ухо. Алкиноя споткнулась, выскочила наверх и заваливая люк, бросилась из кладовки, наступив на свою игрушку. Забежав в спальню, кинулась на постель, зарываясь с головой в цветные покрывала. И зажмурившись, стихла, не слыша ничего из-за бешеного стука сердца.

Внизу, куда она собиралась войти, в тайной пещере темных богов стоял Нуба, держа Канарию за круглое плечо железными пальцами. А та, цепляясь дрожащими руками за прутья, хрипло звала своего пленника.

— Техути… мой возлюбленный, это я, пришла к тебе. Дай посмотреть в твое сверкающее лицо!

Покраснела и дернулась, стараясь вырваться. Но спутник прижал ее к решетке, так что широкое лицо втиснулось меж двух прутьев.

— Теху, — тоненьким голоском испуганной девочки позвала она снова.

В пустоте каменной яйца что-то зашевелилось, загремела отброшенная миска, рассыпая остатки гнилой еды.

— Чего тебе? — брезгливо осведомился перхающий голос, — ты мешаешь мне творить бессметную поэму. Я пишу ее о величии царственного Теху, у ног которого лежат океаны и многие страны!

В сумраке, расчерченном красными полосами света и черными линиями теней, явился дрожащий сгусток, качнулся, становясь на бледные тонкие ножки. Зыбкая небольшая фигурка, облаченная в драпированный плащ, покачала размытой головой, на которой вдруг ярко высветился венок, сплетенный из золотых листьев. Подплывая к решетке, фигурка выпростала из-за спины руку, показывая Канарии свиток, белеющий пустотой.

— Все лягут к моим ногам, когда я закончу свой великий труд. А еще у меня есть лира! Лира! А ты — тупая корова.

Жестом фокусника вынул из-за спины зажатую в другой руке лиру и, бросив свиток на пол, провел ногтем по струнам. Закатил бледные глаза, слушая дребезжащий звук.

— О-о-о, как я велик! Особенно по утрам. И ночами я просыпаюсь, холодея от своего величия! Ты кормишь меня тухлятиной, ты, как тебя. Забыл. Левкида? Да, точно. Моя Персефона, ты муза! Но если ты снова принесешь мне эту дрянь, я накажу тебя! Как наказывал всех!

Канария всхлипнула басом.

— Он бы человеком? — пораженный Нуба ослабил хватку и женщина откачнулась от прутьев, вытирая ладонью слезы.

— Был! Был умен. И сладок. Прости, что я говорю тебе это, уважаемый гость. Отпусти меня, а? Перикл позовет, а я… Пожалей!

— Как ты жалела свою добычу, звериная душа. Когда бросила пленницу на смерть.

— Ты сам хотел убить ее! Нет-нет, это не так, отпусти же меня, ты велик и прекрасен. И добр…

— Кто тут? — призрачные пальцы обхватили прутья.

— А-а-а! Ты привела мне толпу, чтоб они все внимали и восхищались!

Пустые глаза бродили по искаженному лицу Нубы, но взгляд их был обращен внутрь себя. Пришепетывая и восторженно вскрикивая, что-то бормоча, пленник настроил лиру и, прижимая к груди, затенькал струнами, время от времени произнося величавые слова и замирая от их величия.

— Я! Я божественный герой! Я велик и огро-омен! Весь мир вертится так, что мне было хорошо. Прекрасно. Велико-леп-но! Леп-но! Велико!

— Куда она уехала, нечисть? — Нуба взялся за прутья.

— Леп-но! — выкрикнул пленник, размахивая прозрачной рукой и отбрасывая лиру, забормотал, приседая и шаря руками по плитам, — тут, где-то свиток, надо записать. Да. Леп-но! Никто так еще…

Несколько мгновений двое ждали, а бледная фигурка, ползая по полу, подхватывала свиток, скребла ногтями и, не дожидаясь, когда развернется, снова тащила к себе лиру. Наконец, обозленная Канария, утопая в горячем стыду за своего возлюбленного, рявкнула:

— Если не ответишь, я не дам тебе еды! Никогда!

Призрак выпрямился, оставив на полу свиток и лиру. Задирая лицо, смерил гостей презрительным взглядом. И скрестив руки на впалой груди, велел:

— Говорите. Что там у вас.

— Ты говорил с Хаидэ. Куда отправилась она из полиса? К своим воинам?

— Хаидэ? — голос пленника стал похож на человеческий. Краски возвращались на лицо, делая его почти настоящим.

— Хаидэ… Она бросила меня. Меня! Но я не сержусь. Я простил ее.

— Да говори же! — голос Канарии запрыгал под сводами.

— Уехала в племя, к себе. Я лицезрел всадников, перед тем как уединиться тут в размышлениях о вечном. Их были тысячи. Тьмы! Знаешь, черный, она звала меня с собой. Плакала и просила. Но я отказался. Я…

— Где был ты с ней, в последний раз? Где вы расстались?

— Полдня пути от Паучьих гор. Там она пыталась пройти стены, чтоб найти своего мертвого сына. А я не люблю мертвых. Пусть они там, далеко. Это на север от полиса. Если менять лошадей, можно доскакать за полный день и полную ночь. Но она уехала. Сюда. Она искала меня! Меня!

Бледный кулак ударил в грудь. На лице бежали, сменяясь, волны теней, оно становилось живым и красивым, а после вдруг бледнело, падая в пустоту.

— Но я избрал другую. И теперь правлю миром. Миром! Я! Все лягут у моих ног!

Он замолчал. Поднимая темные глаза к суровому лицу Нубы, спросил шепотом:

— Лягут?

Замотал головой и закрыл ладонями уши, повторяя:

— Лягут, конечно лягут. Потому что я!..

Нуба отпустил потную руку Канарии, та рванулась к выходу, путаясь в подоле.

В каменной выемке, захламленной огрызками и костями, раскачивался, шепча себе утешения, стройный мужчина в белом хитоне, туго схваченном широким поясом. Черные волосы, прижатые нелепым венком, прикрывали уши.