Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

Он прикрывает глаза и кончиками пальцев подцепляет свою мерцающую красную нить. – Потому что никто не желал снова увидеть меня, а сам я не был одержим местью. У меня не было ни любви, ни ярости – ни одного ключа, чтобы покинуть Подземье вслед за… прадедушкой и мамой. Может, я мог просто сделать вид, что готов помогать им, сразу пойти с ними… но я боялся. Оказаться в их власти. Они сильнее.

Прадедушкой. Мамой. Сглатываю, вдруг понимая, что никогда, больше никогда не смогу сказать эти слова сама; от этого в горле по новой растет комок. Их могилы… я клянусь, больше я не принесу на их могилы ни одного венка и даже к ним не подойду. Пусть это неправильно и боги будут злы. Пусть я всегда жалела прадеда с его болезненной историей и всегда мирилась с фактом: мама меня не любит, по крайней мере, любит куда меньше, чем брата; острее всего это проступило из-за волшебства, но и прежде, прежде… Нет. Мои долги им отплачены, все кончено. Одной я чуть не подарила свое тело, второму – свою страну.

– Вот так, малыш. – Почему-то кажется, что брат многое прочитал в моих глазах, от этого хочется, очень хочется все же отвернуться. Я делаю это, едва он тянет ко мне ладонь. – Мне очень жаль. Если бы я мог и если бы… если бы ты… вы… – Он тихо смеется, и его вопрос звучит куда-то в пустоту: – Хотя что бы я сделал?

Молчу, найдя силы на одно: снова резко к нему повернуться. Протянутая в пустоту бесплотная рука покорно падает, но в глазах Лина, не отрывавшихся от меня всю последнюю минуту, робко загорается новый вопрос. Очевидный. «Что… ты совсем не скучала по мне?» Я не знаю. Я ничего не знаю, не знаю давно. К счастью, отвечать не приходится, Эвер спасает меня.

– Мы поможем Клио. – Он касается плеча Ардона. – Не волнуйся. А ты посиди с Рикусом, он должен скоро прийти в себя, и я думаю, ему будет важно увидеть именно тебя. А ты найдешь, что ему сказать. На этот раз.

Сказать что? Но Ардону, похоже, не нужно ничего пояснять. Он хмурится под строгим – неожиданно строгим – взглядом Эвера и поворачивает голову туда, где о песок плещется очередная волна. Рикус лежит без движения. Бриз путается в его подсыхающих волосах.

– Он и правда сражался хорошо, – сама не поняв почему, говорю я, и, к моему удивлению, Эвер кивает. Не соглашаясь, а словно благодаря меня за эту фразу.

– Я… я… – Теряюсь еще больше, когда Ардон издает хриплый вздох. – Да боги… я ведь и не сомневался. Он сильный. Очень сильный. И я…

Не договорив, он начинает нетвердо вставать. А потом, решившись на что-то, вдруг окликает Лина, поникшего после моего безмолвия, сцепившего пальцы и точно жалеющего, что он еще здесь:

– Послушай, разбуди ее. Пожалуйста, разбуди именно ты. Пусть она улыбнется.

Лин вздрагивает и кивает – но, может, скорее в ответ на что-то другое, на что-то в собственных мыслях. Ардон уходит; я занимаю его место и опускаю голову Клио на свои колени. Как странно… именно теперь у меня нет больше ни единого сомнения: это моя подруга. И я возблагодарю всех богов за то, что она жива, чьим бы злым орудием ей ни пришлось побыть. А ведь она была на моей земле. Я должна была защитить ее, даже если не могла защитить себя.

Мне кажется, что она стала еще более хрупкой, и я не удивлюсь, если это так. Волшебство иссушает сильнее, чем что-либо. Я убираю волосы с ее лица, снова смотрю на Эвера, потом – на брата. Тот очнулся, собрался, тоже вглядывается в нее – задумчиво и удивленно. В девушку, носящую на шее медальон с секретом. Интересно, он ее вообще узнал?

– Ты был ее любовью детства, – срывается с губ и превращается в новый комок колючих слов. – Что, и этого не знаешь? Она мечтала встретить тебя. Знала бы она.

Я понимаю, что мною движет обида, которую я давно должна была вырвать с корнями. Понимаю, что оно бессмысленно и жестоко – это желание ранить его, уже мертвого, снова и снова. Ранить хотя бы как-то, раз нет ни времени, ни смысла выкрикивать все обвинения в лицо, напоминая: «Ты все делал неправильно, ты ошибался, ты сам искалечил так многих, ты упустил… упустил…» Упустил что? Возможность быть по-настоящему счастливым – точно. Возможность стать хорошим королем, другом, братом, кем угодно – тоже. Нет, добавить мне нечего, и я просто опускаю глаза на лицо Клио, посматривая на Лина лишь украдкой, исподлобья, следя за тем, каким тусклым становится его лицо. Наконец он печально качает головой.

– Если думаешь, что все мы оттуда смотрим вашу жизнь, как увлекательную театральную постановку, то нет, малыш. Не смотрим. Все устроено иначе. Но я понимаю…

– Не называй меня так! – все же срывается с губ. Долго я держалась. – Пожалуйста, Лин. Не надо. Раз ты здесь… не надо хотя бы «малыша».

Я злюсь сильнее, чем стоит, я злюсь на мертвеца и на того, кто в каком-то смысле помог мне, помог хоть немного, когда я осталась совсем одна. Так же, как помогал ободрениями в детстве. Так же, как мог бы помогать призрачными воспоминаниями – если бы у меня были силы вспоминать его. Улыбку, а не предсмертный хрип: «Да здравствует королева». Теплые руки, а не шипение: «Ты никогда его не заслуживала». Да, он оказался прав. Но он не имел никакого права меня отталкивать, судить, тем более проклинать. Умирая, он объявил мне войну. И сейчас он, с этими его глазами побитого пса, совершенно не думает о том, где я найду силы, чтобы подарить ему мир. Мира не будет – видимо, будет только бездна, как между Зирусом и Идусом.

Я сжимаю зубы и замолкаю, а Эвер, наверное поняв, что нужно отвлечь нас друг от друга, протягивает Лину несколько гранатовых зерен.

– Ардон прав. Если все так, как есть… сделай это. Она этого заслуживает.

Лин касается граната легко, как если бы был живым, – наверное, потому, что сам принадлежит миру сада, где этот плод вырос.

– Конечно. Я ее помню. Она… она была так добра ко мне.

В голосе наконец то, что мне так хотелось найти, – тоска. Тоска по тому, что не сбылось. Клио неподвижна, очень красива, а ее аккуратные брови скорбно сдвинуты даже сейчас. Я на миг задумываюсь о том, как это вообще возможно