Наследство последнего императора - Николай Волынский

– Каким? – удивился Николай.

– Комиссаром Яковлевым.

– Без сомнения?..

– Без сомнения, – подтвердила Александра. – Он такой же благородный и верный человек. Кто еще мог прислать сюда комиссарку? Она изображает монахиню – зачем? Значит, есть опасность, значит, она рискует свободой, а может быть, и жизнью. Значит, они серьезное задумали. А что может быть серьезнее освобождения?

– Да-да-да!.. – сказал Николай с таким чувством надежды, что оно оказалось близко к отчаянию. – Я боюсь даже думать… не спугнуть бы судьбу!.. А что твоя интуиция?

Она несколько раз кивнула:

– Yes, yes, yes… – и прибавила: – Надешта. – И повторила, выговаривая слово как можно чище: – Надежда! Я совершенно и несгибаемо уверена!

Девочки прекратили чтение и посмотрели на родителей. А Александра на них – но с каким-то новым чувством. Она подумала, как же все-таки обидно: иметь драгоценностей почти на сто миллионов золотом и ходить во всем старом и обтрепанном, не имея возможности купить или заказать хорошей модистке новые платья для девочек или костюм для Алексея… но только штатский! Хватит ему таскать гимнастерку. Она скоро насквозь просвечивать будет. Не на войне все же, слава Господу! Нечего ему ходить в военном, да и Ники тоже. Им обоим нужны просто хорошие добротные костюмы – от английского или, в худшем случае, от голландского портного; рубашки нужны с накрахмаленными воротниками – с настоящими, а не гуттаперчевыми, как мода пошла… Гуттаперчевые носят те, у кого нет нормальной прачки. И обувь!.. На девочек страшно смотреть: ни дать ни взять – нищенки! С церковной паперти…

Всю их обувь давно разворовали. Часть украли в Тобольске, с остальной управились авдеевцы, и у дочерей остались только те ботинки, которые были на них. И как ни ухаживают за своей обувью – без толку, все расползается: верх потрескался, стерся кое-где добела, каблуки перекошены, подошвы шлепают. Гуталин давно кончился, и девочки смазывают свои ботиночки то остатками подсолнечного масла, то немного дегтя выпросят у охраны, и тогда Николай, смеясь, говорит: «Ну, теперь мы слились с народом окончательно! Пусть кто-нибудь теперь скажет, что наша династия далека от народа!», а Анна Демидова, сама из петербургских мещан, учуяв запах дегтя, демонстративно, прямо-таки аристократически морщит нос…

«Macht nichts[188]! – заключила Александра. – Даст Господь, скоро все кончится. Первое, что надо будет сделать, как только все кончится, – всем нам одеться и обуться!» – окончательно решила она.

Николай, все не находя сил справиться с волнением, подошел к окну. С наружной стороны от стекла отвалился кусочек краски, и сквозь чистое пятнышко он увидел, как по Вознесенскому проспекту к воротам дома Ипатьева бодро шагает главный военный комиссар Голощекин.

Он снова обернулся к жене, прижал к своим губам ее руку и прошептал:

– И знаю, и не знаю…

Александра осторожно отняла руку:

– Что бы нас ни ждало, нужно выполнять свой долг, а Бог сам решит, как дальше. Или, как говорит русский мужик… – она произнесла с трудом, но почти правильно: – Умереть захотел, но сначаля рожжь посей! – и громко добавила: – Children! Дети!

Девочки подошли ближе, Анастасия держала книжку открытой, прижимая ее к груди. Алексей бросил писать и, не выпуская ручки, обернулся в матери.

– Что бы то ни было, – значительно сказала Александра по-английски, – как бы ни двигались события, как бы ни складывалась каждая минута нашей жизни – сейчас и следующая за ней минута, мы должны исполнять свой долг… Так что сейчас все наши лекарства нужно еще раз внимательно проверить. А также наши постельные и походные подушечки.

Поставив у двери на страже Труппа, они еще внимательно осмотрели свои лифы, куда давно зашили все свои бриллианты, перещупали маленькие подушечки, где тоже находились драгоценности. Демидова достала из сундука нательную фуфайку и сказала Алексею:

– Ваше высочество, извольте примерить!

– Это что? – спросил он.

– Ваши лекарства. Против простуды. Вчера для вас сшила.

Он с интересом прощупал фуфайку, пройдясь пальцами по бриллиантам, тесно положенных друг к другу; каждый – в отдельной ячейке.

– Смотри-ка, Машка! – шепотом сказал он. – Настоящий колонтарь[189]! Саблей не пробить.

– Пушкину бы такой в свое время! – ответила Мария. – Больше бы сказок тебе пришлось учить.

Он озадаченно посмотрел на сестру, не зная, что ответить: хорошо бы, конечно, чтоб Пушкин остался жив после дуэли, но учить лишние сказки… Он не любил учиться, хотя если обещал учителю выучить урок – честно выполнял обещание. На всякий случай он ответил сестре с максимальной неопределенностью:

– Да-а… – и сказал горничной: – Анна Стефановна, ну-ка примерю!

Он сам натянул фуфайку. Демидова поправила ее на плечах, одернула рукава и обернулась к Александре.

– Спасибо, Анна Стефановна, – кивнула Александра. – Я отсюда карашо вижу: очень славно и удобно.

– Удобно! Как же! – возразил Алексей. – Тяжелая!

– Уж потерпите, Алексей Николаевич, – сказала Демидова. – Дело стоит того.

– Привыкнуть надо, – заявила Анастасия. – Помнишь, как Геракл силачом сделался?

– Конечно, помню! А то как же! – отрезал Алексей. И честно добавил: – Только сейчас забыл немножко.

– Геракл, он же Геркулес у римлян, стал каждый день таскать на спине теленка, – сообщила Анастасия. – Отметь себе – каждый день! Теленок незаметно рос, а Геракл незаметно креп. Потом обнаружил, что таскает целого быка и думает, что это теленок!

Все засмеялись.

– Хорошо, – согласился Алексей. – Буду привыкать.

Он лег на кровать, поворочался с боку на бок.

– Да, не пуховая, конечно…

Фуфайку он решил несколько дней совсем не снимать – только в ванной – и посмотреть, что получится – окрепнет он или нет.

Ольга попросила Анастасию продолжить чтение. Но та молча протянула книгу сестре и в свою очередь взглядом попросила ее сменить.

Ольга взяла книгу. Несмотря на все свое обычное спокойствие, она сегодня несколько раз останавливалась, – сбивали с толку посторонние мысли. Когда она прочла фразу Щедрина о том, что некоторые люди путают понятия «Отечество» и «ваше превосходительство», даже отец ее перебил ее:

– Да не так, не так надо читать! – нетерпеливо произнес он.

– А как? – спросила Ольга и вздохнула.

– С выражением, с выражением надо!

– Ах, папа! – опустила голову Ольга, – Прости меня, но я сегодня почему-то устала. И голоса нет совершенно.

Она передала книгу Татьяне и вышла в туалет. Обычно к этому времени охрана гасила свет в коридоре и не разрешала зажигать, но сейчас две лампочки в потолочных плафонах светились. Она потрогала дверь уборной, постучала – тихо. Вроде никого. Авдеевцы приучили их к осторожному пользованию туалетам: бывало не раз – правда, только в самом начале их пребывания здесь, – когда кто-либо из караульных затаивался в туалете, а если кто из дочерей открывал дверь, вдруг вскакивал со стульчака с расстегнутыми штанами, демонстрируя их содержимое.

Около десяти вечера помолились и легли. И, как ни странно, все уснули очень быстро и спокойно. Даже клопы почему-то никого не побеспокоили.

Юровский то смотрел в темное окно, то выходил во двор, то снова возвращался. Наконец, во втором часу ночи послышался звук автомобильного мотора. За ним – тарахтенье другого. Пришли два грузовика – один с бензином и кислотой, другой – порожний, за трупами: его загнали во двор. Груженый стал в Вознесенском переулке, загородив нижнее окно в том самом полуподвале.

Позвонил Белобородов.

– Все! – сказал он. – Можешь приступать.

– Была связь? Получилось? – спросил Юровский.

– Очень плохая – через Пермь, но все в порядке. Сейчас пришлю тебе бумагу с курьером. Распишешься в получении.

Курьер появился через двадцать минут.

Юровский расписался в получении пакета, вскрыл его и достал листок, на котором стояла подпись Белобородова и исполкомовская печать. Попутно отметив, что нужна вторая подпись – секретаря. Без нее документ формально можно считать неполноценным, но это сейчас не имело значения: завтра Белобородов может поставить хоть десяток подписей секретаря.

Он прочел медленно и внимательно.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Ввиду того, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала Екатеринбургу и ввиду того, что коронованный палач Николай Второй может избежать народного суда, президиум Уральского Областного Совета, выполняя волю революции и народа, ПОСТАНОВИЛ: бывшего царя Николая Романова, виновного в бесчисленных кровавых преступлениях перед народом,

РАССТРЕЛЯТЬ.

Председатель президиума исполкома

А. Белобородов.

Юровский почувствовал, как по лбу его заструился горячий пот – хлынул так обильно, что залил глаза. Он вытер лоб, бросил взгляд на остальных – команда выжидающе смотрела на него.